То, что я увидел отсюда, необычайно удивило и восхитило меня. Под балконом на плацу выстроились жены: шеренга пышнотелых шатенок в сногсшибательных, почти прозрачных бикини, за ними полногрудые брюнетки с плотоядными губами и томными от затаенной страсти глазами.

Они стояли без бюстгальтеров и их загорелые груди завораживали глаз.

Я стыдливо отвел взгляд, но Тип весело и многозначительно кивнул в сторону девушек:

— Вот и реквизит, Ваше величество, — он расплылся в похабной улыбочке, не забывая при этом постреливать глазками по их обнаженным формам.

Замыкали колону рослые блондинки в костюмах амазонок.

— Итого шестьсот девяносто восемь! — Доложил Тип, — одна больна гриппом, другая в декретном отпуске. Вот документы…

— Да здравствует царь Соломон Третий! — сочным сопрано вывела вдруг миловидная брюнетка — судя по всему, старшая жена.

— У-р-а-ра!.. — гулко взорвалось в воздухе.

— Трижды виват царю Соломону! — донеслось из шеренги шатенок.

— У-р-ра-ра!.. — поддержали блондинки.

На балкон вышла старушка из отдела кадров.

— Госпожа Ротенберг Изольда собственной персоной! — зычно объявил Тип, хотя его никто не просил об этом.

На сей раз, Изольда была в мундире фельдмаршала, сплошь увешанном орденами и окантованном алой лентой. Держалась она с достоинством важной персоны, никого вокруг не замечая и, прислушиваясь лишь, к мелодичному звону своих медалей.

— Вы чего это вырядились, мадам?

— Я главный евнух Вашего величества, — надменно пояснила старушка.

— А разве вы не кадрами заведуете? — удивился я.

— И женами тоже, — вызывающе отвечала старушка.

— Она еще начальник тайной полиции, — вовремя шепнул мне на ухо Тип.

Тут я вспомнил наставления Типа и решил попробовать свои силы:

— Так-с, — сказал я, насупившись, — занимаем, стало быть, три должности?! Не слишком ли жирно, милая?

Сказано это было в несвойственной мне жесткой манере, и я сразу же почувствовал всю прелесть власти. Право же, мне уже нравилось вершить судьбы и повелевать людьми. — А что, — сразу сникла старушка, — я же по совместительству, другим можно, а мне нельзя?

— Кого вы имеете в виду?

Старушка покосилась на Типа и, полагая, что намек мною понят, продолжила, несколько воспрянув духом:

— На одну зарплату у Соломона разве проживешь?

Мне непонятна была пока вся эта история, события которой развивались с такой молниеносной быстротой, что вникнуть в них у меня не было никакой возможности.

До сих пор я действовал сообразно ситуации и мне не в чем упрекнуть себя: мне предложили участвовать в игре (если это действительно была игра), я согласился, и, кажется, даже вошел в раж.

— А сколько положил вам Соломон? — поинтересовался я, имея в виду своего предшественника.

— Прежний, две тысячи зеленью, — скромно потупилась старушка. Седые букли ее развевались на ветру.

— Как начальник Отдела безопасности мадам Ротенберг получает двадцать! — опять же к месту доверительно шепнул Тип.

— А работа, между тем, у меня ответственная, — продолжала старушка.

— Не пыльная, — ввернул Тип.

— Я полагаю, что вы, господин Трахтенберг…

— Не заговаривайся, бабка! — повысил голос Тип.

— Я полагаю, что вы, Ваше величество, примите этот факт во внимание, при рассмотрении вопроса о жаловании, — поправилась старушка, презрительно игнорируя своевременные замечания Типа.

Я не стал ничего обещать, а только неопределенно кивнул старой, которая, приняв, сей знак за царскую благосклонность, торжественно вопросила:

— Можно ли начинать, Ваше величество?

— Чего начинать? — не понял я.

— Как это чего, парад!

Час от часу нелегче, и все же я, наверное, у психов в гостях. Но как попали к психам эти красотки, может быть и они психички? Не хватало мне одной психопатки дома.

— Ах, парад. Ну что ж, давайте, парад так парад.

Старуха приблизилась к перилам и неожиданным хриплым басом рявкнула в микрофон:

— Гарем-м! Равнение направу. Интервал три шага. Поротно, строевым, с песня-ай… шагом… арш!

Тут вперед вылез Тип и в микрофон начал исполнять песню «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…»

Тип был директором императорской филармонии. Как я позже выяснил (и на что намекала бабка), он уволил в корыстных целях всех оркестрантов. Раньше в штате числилось восемнадцать музыкантов, и теперь этот прохвост работал за остальных. Он громко пел, успевая при этом подражать то звуку фагота, то флейты или валторны.

Со стороны это выглядело как кривляние клоуна на арене цирка. Было видно, что он в ударе и фиглярствовать или куражиться таким вот манером, доставляет ему неизъяснимое удовольствие. Мне это было неприятно и непонятно, но окружающие почему-то воспринимали его шутовство как само собой разумеющееся. И даже старушка, которая, судя по всему, особой симпатии к нему не питала, смотрела на происходящее как на естественное течение общепринятого церемониала.

Парад был великолепен.

Жены прошли под балконом строевым шагом, держа равнение на меня. Из-под кованых каблучков сыпались искры. Четкий и ровный шаг их, гулким молотом звучал на утрамбованном грунте, пробуждая в душе моей неведомые ранее дикие инстинкты: мне хотелось стрелять из карабина по абстрактному врагу, рубить шашкой направо и налево и вообще, лихо поджигитовать на глазах у понимающей публики.

На секунду я представил себя бравым гусаром на горячем скакуне, возглавляющим шествие блистательных амазонок. Я любовался и восхищался собой, а, главное, мне казалось, что и мои прелестницы взирают на меня с безумным обожанием.

Восторг и упоение охватили меня. Еще немного и я, наверное, заплакал бы от умиления. Осталось только поискать в кармане носовой платок.

Со мной такое случалось часто и, как правило, в самое неурочное время, вызывая у окружающих понятное недоумение.

И на сей раз, момент, естественно, был далеко не самый подходящий. Слабость моя явно послужила бы предметом для пересудов в стае приближенных.

Все замерли в ожидании, соображая, что именно я собираюсь вынимать из кармана. Но от излишних сантиментов меня неожиданно спасла старушка, которую вдруг ни к месту охватил приступ удушливого кашля.

Столь прозаический, а вернее физиологический акт спустил меня на землю. Чудный порыв в душе моей мгновенно угас, и плакать расхотелось.

Я недовольно глянул на старушку и ее кашель мигом прервался.

Однако сколько такта у этих царедворцев, почувствовала ведь, карга, что меня понесло. Ишь раскашлялась.

Но в душе я был благодарен ей — своей неуклюжей выходкой, или уловкой, она спасла меня от конфуза.

Парад продолжался.

Особенно хорошо шли брюнетки. Чеканя шаг с удивительным изяществом, они пели строевую: «Соловей соловей, пташечка». При этом сверкали на солнце их серебряные наколенники на стройных ножках.

— Ура, ура, нашему Соломонычу! — дружно скандировали брюнетки, поравнявшись с балконом и окидывая меня жгуче-призывными взорами.

Блондинки тем временем тянули дальше — «Канареечка жалобно поет…»

Я испытал заполонивший все мое существо прилив обжигающей нежности, но у старушки непонятно почему вдруг затряслись букли и ордена.

— Панибратство с царем! — истерически завопила она. — В карцер, дур.ры, в арестантские роты!

— Молчать! — зло оборвал я. — Им можно.

— Да по какому праву? — взвилась старая.

— По праву родственников, дорогая Изольда Михайловна, — ответил вместо меня Тип. Он услужливо изогнулся передо мной. Я посмотрел на Типа с интересом.

Тип преданно смотрел на меня.

Однако у этого парня задатки администратора.

— Вот что, любезный, — я похлопал его по плечу, — назначаю вас главным евнухом, с присвоением воинского звания фельдмаршал! А вы… — я резко повернулся к старухе, — вы лишаетесь должностей и чинов.