– Найду другое. Не бывало еще, чтобы магистр не нашел себе покровителя.

– После того, как ты вызовешь недовольство Дантена Аурелия, короля Высоких Земель? Его слово много значит, Рамирус, – и не только в пределах подвластных ему стран. Если он объявит тебя бездарностью – или, хуже того, изменником, – тебе куда как не скоро удастся найти столь же удобный насест. В пустыне, конечно, всегда отыщутся кочевые вожди, готовые взять к себе неудачливого магистра, только бы он держался подальше от их сыновей… и коз. По нраву ли тебе пустыня, Рамирус?

– Твой тон просто несносен, – пробормотал тот.

– Есть, правда, другое решение. Сначала убить мальчика, а затем, если отец начнет доставлять хлопоты, убить и его. Но тогда королевство отойдет к наследному принцу, напыщенному болвану Рюрику… что чревато революцией, вещью столь же нежелательной в послужном списке королевского магистра, подыскивающего себе новое место. – Коливар тихо, невесело рассмеялся. – Да, Рамирус, не хотел бы я сейчас быть в твоей шкуре. Твоя репутация грозит разлететься вдребезги, и все, что ты можешь сделать для ее спасения, – это уговорить два десятка магистров выследить еще одного. А потом что? Убить его? Посадить под замок, пока принц Андован не состарится и не умрет своей смертью? Или ты придумал нечто такое, чего братство еще не додумалось запретить?

– Я надеюсь, – Рамирус тщательно подбирал слова, словно боясь, что иначе они не достигнут цели, – что мы, отыскав виновного, сумеем разорвать связь между ним и принцем. Магистру тогда придется всего лишь взять себе другого консорта, Андован же будет свободен.

– Превосходно, Рамирус! – Коливар беззвучно похлопал в ладоши. – Мудрая мысль. Правда, раньше такого ни разу не делали…

– Вернее, ни разу не пытались сделать.

– Но тебе по-прежнему нужны союзники, чтобы убедить остальных. Так?

Седая бровь недоверчиво выгнулась.

– Ты предлагаешь себя? Верно ли я расслышал? Быть может, я перебрал меду за ужином, и это помутило мой разум?

– Все зависит от цены.

– Ага, – одобрительно кивнул Рамирус. – Все тот же старый стервятник.

– Все мы стервятники. Иначе никого из нас давно не было бы в живых.

– И то правда.

– Враг для тебя сейчас особенно ценен. Когда все увидят, что даже Коливар, имеющий веские причины желать тебе зла, на твоей стороне… это будет куда убедительней вялой поддержки друзей, разве нет?

При упоминании о друзьях Рамирус вздернул кверху уголок губ. Как будто между магистрами может существовать что-то, кроме честного соперничества. Это в лучшем случае – в худшем соперничество перестает быть честным, и борьба приобретает столь грозный характер, что смертным, не умеющим пользоваться душевным огнем, такое и во сне не привидится.

Чего не сделаешь, чтобы скоротать пару веков.

– Какова же твоя цена? – спросил Рамирус. – Назови ее.

– Она вполне разумна, – развел руками Коливар. – Какая-нибудь мелкая услуга, возможно. Слово, сказанное на ухо королю Дантену, когда он попросит совета.

– Сущий пустяк, – холодно признал Рамирус. – Ты, как я понимаю, подразумеваешь какой-то определенный совет?

Коливар огладил свою бородку – более обидчивый собеседник счел бы, что его передразнивают.

– Я подумываю об… Авремире. У Рамируса перехватило дыхание.

– Ты в самом деле перешел все границы.

– Прелестный порт, не находишь? Дантен явно думает именно так – я слышал, он замышляет войну с правителями этого города.

– Это задевает интересы твоего хозяина? Я не знал.

– Мой покровительне имеет к этому никакого касательства.

– Неужели? – поднял бровь Рамирус. – Значит, ты сам теперь подался в политику?

– Люди смертны, даже короли. Мудр тот, кто не зависит от воли одного-единственного монарха… и одного-единственного народа.

– Истинная правда, хотя и за рамками традиционной магистерской философии.

– Ты скоро узнаешь, что меня трудно вместить в какие-то рамки, – сумрачно усмехнулся Коливар.

– Начинаю это понимать. Так что же порт? Он нужен тебе самому?

– Ничего похожего. Он вполне устраивает меня таким, как есть, – маленький вольный город, окруженный врагами. Меня беспокоит одно: если кто-то из упомянутых врагов нарушит равновесие в тех местах…

– … то это дурно скажется на политике смертных.

– Вот именно.

– Кому-нибудь всегда надлежит печься о них. Коливар почтительно склонил голову:

– Теперь ты меня понимаешь.

– Я понимаю, как много ты просишь. Авремир – один из самых важных портов в Вольных Странах. Если Дантен положит глаз на такую жемчужину – я говорю «если», заметь, – отговорить его будет трудненько.

– Не труднее, чем спасти репутацию магистра, когда могущественный монарх вознамерился ее погубить, – развел руками Коливар. – Я прав?

Молчание затянулось надолго. В конце концов Рамирус повернулся спиной и к лесу, и к Коливару. Ветер раздул его черную мантию, как крылья летучей мыши.

– Я не считаю полезным для Дантена занимать Авремир сейчас. – Голос магистра не выдавал ни одного из чувств, которые излучала его аура. – Такой совет он от меня и получит. – С этими словами он сердито направился к башне, заранее приказав тяжелой двери открыться, чтобы не задерживаться ни на миг.

Коливар, в свою очередь, позаботился о том, чтобы Рамирус не услышал его смеха.

Итанус вспоминает

Трудно сосредоточиться на переводе древних рун в этот вечер. Как и на чем бы то ни было.

Она не находит себе места.

Иногда ему кажется, что он чувствует ее у себя в душе. Странное, беспокойное чувство. Он не привык к такой сокровенной близости. Быть может, это потому, что она женщина? Быть может, знак женственности, который носит вторая половина уравнения, делает узы между наставником и учеником совершенно иными? Или он просто ищет себе оправданий, ночь за ночью отгораживаясь от той простой истины, что она теперь магистр и скоро возжаждет всего, что сопряжено с этим званием. Это столь же неизбежно, как дождь летом и снег зимой.

– Мастер Итанус!

Он поднимает глаза и видит ее на пороге. Нынче она держится до странности спокойно, но при этом напряжена, будто ожидает чего-то. Такое же спокойствие он замечал в кошке, решавшей, съесть мышь или сперва поиграть с ней.

Неужто он настал, этот день?

Она, как всегда, ждет его ответа – служанка в той же степени, что и ученица. Он, свернув лежащий перед ним свиток, встает и потягивается. На дворе сумерки, луна уже вышла, и легкая прохлада, прикрываясь летним теплом, дает знать, что осень близка.

– Пойдем прогуляемся, – говорит он.

Ее длинные ноги без труда приспосабливаются к его шагам. Бок о бок они идут по тропинке, протоптанной ими в лесу за столько прежних ночей, мимо беззаботно пасущихся оленей. Камала часто их кормит – странное милосердие в той, что теперь питается жизнью себе подобных, – и они при виде нее вздергивают головы, точно спрашивая, что вкусного она на этот раз принесла.

Но сегодня она занята другим. Он чувствует, как вопросы теснятся в ней, точно споря, которому выйти наружу первым.

У тропинки, на склоне каменистого холма, есть выступ, с которого открывается великолепный вид на небо и лес вокруг. На нем мастер часто давал Камале уроки. Теперь он снова ведет ее туда, и они становятся рядом. Дневные обитатели леса, шурша в траве, уступают место ночным.

Стоя молча на гранитном выступе, они любуются наступающей ночью.

– Почему вы покинули Ульран? – наконец спрашивает Камала.

Он тяжело вздыхает.

– Если вы не хотите, я не стану допытываться.

– Не в этом дело. Ты имеешь право знать. Он снова вздыхает и потирает лоб.

– Король Ульрана, Амбулис Четвертый, хотел, чтобы я занялся фейерверком. Ты знаешь эту потеху, которую смертные устраивают с помощью черного пороха. Но королю одного пороха было мало. Он хотел не просто разноцветных огней, но волшебства, которому дивились бы его подданные. Хотел, чтобы смертные догадались, что к этому приложил руку магистр, покорный его королевской воле… – Итанус умолкает.