«То же самое говорил мне Рюрик. Наша с ним встреча привлекла ко мне внимание Костаса, который теперь надзирает за каждым моим шагом. К чему приведет нас это свидание?»

– Я поговорю с ним, – твердо пообещала она.

Ей не верилось, что она уговорит Дантена отослать Костаса прочь, но если муж хотя бы задумается над советами своего магистра, этого будет довольно. Быть может, со временем королю можно будет сказать и правду об Андоване, не рискуя жизнью принца. Сын вернется домой, они попробуют восстановить то, что порушил Коливар, и в королевстве установится прежний порядок.

Мечты, мечты… но что делать, если только мечты у нее и остались.

Что до пожирателей душ… но нет, одна мысль о них наполняет ужасом душу. Если Андован прав – если магистры говорят правду, – то на памяти живых такой угрозы еще не бывало. И отражать ее придется Заступникам, в том числе и ей.

Все своим чередом, сказала себе Гвинофар. Она вновь прижала к себе любимого сына, пытаясь забыть хоть на миг, с какой страшной силой им предстоит сразиться.

Сидерея Аминестас провела холеными пальцами по краям своего тайного ларца, уже отпертого. Памятки магистров вынуть нетрудно, и колдовства на исполнение задуманного потребуется немного. Минут пять жизни, а то и меньше.

Приходится иногда платить, ничего не поделаешь.

Однако она все еще медлила. Былая уверенность в том, что рано или поздно один из магистров поделится с ней каким-то секретом, теперь заметно увяла. Все изменилось после прихода того человека из Кориалуса. Коливар, как и обещал, рассказал ей о побоище, случившемся на северных землях, но нечто важное, чувствовала она, утаил. Фадир вдруг так заторопился куда-то, что даже ночевать не остался, а ведь именно на ложе любви магистры охотнее всего раскрывают свои секреты. С тех пор магистры вовсе перестали ее навещать. Что это, совпадение? Или в мире происходит нечто, требующее полного их внимания?

Если так, то ей нужно знать, в чем дело. Не им одним решать судьбу стольких людей. По части волшебства она, может, им и не ровня, но в политике ей мало найдется равных. Она не позволит, чтобы ее держали в неведении, пусть даже речь идет о магистрах.

Она откинула крышку. Подумать только, как велика мощь этих бумажных листочков. Стоит немного поколдовать, и мысли тех, кто написал эти строки, откроются ей словно в книге. Она готова поклясться, что никто из них не позаботился о защите против такого рода чар. Да и зачем? Раньше она ничего такого не предпринимала. Если она сделает это сейчас, они, возможно, и не узнают.

Доверие сильнее всякого колдовства.

Сидерея медленно, задумчиво перебрала свои памятки. Одной или двух для ее цели будет мало. Надо установить связь со всем братством, чтобы их общие тайны сами приобрели магическую субстанцию. Только так сможет она добыть сведения, которые от нее утаивают.

Памятки оставлены ей добровольно, потому и колдовства потребуется самая малость. Но да помогут ей боги, если магистры когда-нибудь проведают о том, что она совершила.

Она вспомнила торопливый отчет Коливара, вспомнила рассеянные отговорки Фадира и Сулы и сказала себе: «Я должна знать».

Кому из магистров известно об этих делах больше других, определить невозможно. Исключая тех троих, что допрашивали покойного кориала, но две из их памяток уже сожжены. Порывшись в остальных, королева выбрала дюжину наугад. Половина ее собрания, бесценные сокровища, но знание, которое она ищет, требует жертв.

Все это и частица ее жизни в придачу – на то она и ведьма.

Она спрятала опустевший наполовину ларец, села перед жаровней и приготовилась. Сосредоточиться было до странности трудно. Дух ее, казалось, противился колдовству, и внимание все время перескакивало на что-то другое.

Странно, очень странно.

Но отец в свое время открыл ей много способов укротить душевный огонь, и час спустя она почувствовала себя готовой. Листочки вспыхнули, над жаровней поднялся душистый дымок. Она направила его на себя, глубоко вдохнула…

Черный водоворот, пустая вопящая тьма…

Задыхаясь, она открыла глаза. Комната кружилась, дым, наполнивший легкие, затруднял дыхание. Сила, которая должна была уже бурлить в ее жилах, к ней не пришла.

Она закашлялась, прихлопнула жаровню гасилкой. Жаль, до слез жаль терять волшебный огонь, но ничего не поделаешь. Непонятно, что с ней такое творится, однако о ворожбе на сегодня можно забыть, это ясно.

Она вспомнила, как трудно ей было вызвать магистров в последний раз, и ее пробрал холод.

«Плохо, куда как плохо».

Она догадывалась, в чем дело, но не смела признаться. Нет. Должна быть другая причина. Все равно какая!

Дрожа, она заглянула в себя – глубоко-глубоко, где горит душевный огонь. В юности она смотрела на него много раз: ее учил этому отец, показывая, как призывать Силу. Причину загадочного бессилия следовало искать там же.

На этот раз жар не опалил ее колдовские чувства. Душевный огонь едва тлел, и вокруг стояла холодная тьма.

«НЕТ!!!»

Крик сменился новым приступом кашля, а потом она долго не могла отдышаться. На шум прибежала служанка и принялась без особых затей колотить свою госпожу по спине.

– Уйди прочь! – крикнула Сидерея. – Оставь меня!

За дверью толпились другие слуги, не смея войти. Испуганная девушка выскочила вон, оставив королеву в дыму, наедине со страхом… и с правдой.

Ошеломленная Сидерея поднялась на ноги, кое-как остановила вертящуюся колесом комнату. Хоть маленькая, а все же победа. Жизнь еще не окончена.

Что ее, собственно, так удивило? Она давно знала, что когда-нибудь именно так и умрет. Благодаря магистрам она сохраняла молодость и красоту, но это лишь скрашивало отмеренные ей как смертной годы. Не в их власти продлить ее жизнь, раз она не стала такой, как они.

Никаких больше чар, иначе она умрет слишком быстро. Ей и так осталось немного. Огонь, который она видела, доживает последние дни. Скоро он погаснет, и ничто, даже магия, ее не спасет.

Они знали, поняла вдруг она.

Вот он, самый жестокий удар: то, что магистры знали, должны были знать, а ей ничего не сказали. Как иначе объяснить их нежелание бывать у нее? Она вспыхнула от стыда, который тут же сменился гневом. Всю жизнь они использовали ее, принимали как должное ее труды, скреплявшие их пронизанное взаимными подозрениями сообщество, а теперь, значит, устранились? Открой, мол, правду сама, переживи ее в одиночку и спускайся во тьму, не опираясь ни на чью руку?

С воплем ярости она схватила подвернувшуюся ей вазу и швырнула о стену. Следом полетела жаровня, раскидывая угли и пепел. Слуги испуганно шептались за дверью, слыша этот грохот и звон. Глупцы! Разве могут они понять ярость и стыд, терзающие их королеву? Чародеи не ели с их рук, чтобы потом взять и уйти – подыхайте, дескать, без нас, как собаки.

Обессиленная, она опустилась на пол. Дым немного рассеялся, но дышать легче не стало. Всюду валялись клочья сгоревшей бумаги, черные, бесполезные. Только в руках колдуньи могут они иметь силу, а она больше не колдунья. Простая женщина, немолодая уже, глядящая в лицо Смерти.

Королева-колдунья разрыдалась, обуреваемая гневом и горем.

«Хвала богам за то, что дали нам пудру и краску», – думала Гвинофар.

Она потратила добрый час, прежде чем увидела в полированном серебре нечто похожее на себя прежнюю. Круги под глазами запудрены, щеки порозовели от толченого коралла. Волосы, расчесанные Мериан до блеска, сверкают золотом – ни земли, ни сосновых иголок в них не осталось.

И это еще не все – главное отличие в том, что она сменила траурные одежды на гранатовый шелк, вновь подаривший ее коже жизнь и тепло. Шея перевита двойной нитью жемчуга с подвеской – двуглавым ястребом Аурелиев. На пальцах сверкают кольца, которые она не надевала уже много недель. Из золотого облака волос выглядывают жемчужные серьги.