– Вы дали мне жизнь, и Силу, и жадность познать все, что только есть на свете. Чего еще я могла бы ждать от учителя?

– Я не подготовил тебя для мира.

– Спросите лучше, готов ли мир для встречи со мной.

Он улыбнулся помимо воли:

– Магистры не будут рады тебе.

В ее глазах играли озорные чертики.

– Мне уже доводилось втираться к мужчинам, которые не выражали радости при виде меня. Ведь так?

Он со вздохом сжал ее пальцы.

– Ты их недооцениваешь, Камала. Мужчины, живущие в мирке, где женщинам места нет, не потерпят вторжения. Не говоря уж о том, что самое твое существование опровергает то, чему их учили… а гордецы не любят, когда их уличают в ошибках.

Глаза Камалы сверкнули вызовом.

– Вы предлагаете мне скрываться от них?

– Тебе? Где уж там. – Уголки его губ приподнялись в улыбке. – Просто… будь осторожна. Веди себя скромно. Ты ведь способна на это, не так ли? Притворись ведьмой – хотя бы на время, пока не освоишься. Не давай им понять, что в мир пришло нечто новое, пока не будешь готова объявить об этом на своих условиях. – Она молчала, и он спросил: – Обещаешь?

– Насколько судьба позволит.

– Они подвергнут тебя испытаниям, как только узнают. Попытаются тебя провалить. Пустят кровь из твоей души. – Итанус теперь смотрел ей прямо в глаза. – Им очень нужно, чтобы ты провалилась, пойми это. Твое существование оскорбляет известный им порядок вещей. Признав тебя магистром, они не смогут больше покушаться на твою жизнь – это против правил, но все остальное считается у них честной игрой. Если же они найдут доказательства того, что ты не настоящий магистр, а самозванка, ведьма с манией величия и парой трюков в запасе… тогда они станут травить тебя всерьез, чисто для забавы.

Алмазные глаза Камалы сузились, голос стал серьезным.

– Учитель… Меня продавали на улице, когда еще не все мои молочные зубы выпали, и я это пережила. Я потеряла мать, умершую от заразной болезни, потеряла дом, но и это пережила. Я прошла через такое, о чем и говорить не хочу, испытала на себе самые низменные человеческие пороки и выжила. – Мозолистый палец погладил щеку Итануса, губы дрогнули в улыбке. – Отчего же вы думаете, что я не справлюсь с шайкой магистров? То ли я стану для них забавой, то ли они для меня.

Он еще крепче сжал ее руку. В ее глазах таилось что-то неуловимое, приковывающее к себе взгляд. На миг – всего на миг – он увидел перед собой женщину, и все преграды, поставленные им между собой, учителем, и ею, ученицей, рухнули. Он остро, как никогда прежде, ощутил тепло ее руки, легкий запах сосны от ее пальцев, ее дыхание – а в ее глазах читался вопрос, невысказанный, но от того не менее настоятельный.

Нет, не вопрос. Призыв.

«Запомни меня такой, какой я была для тебя, – говорили эти глаза. – И не только такой».

Медленно, осторожно он отпустил ее руку. Его ладонь увлажнилась от ее пота. Он подавил желание поднести ее к лицу, втянуть в себя запах. Ему казалось, что присутствие Камалы уже понемногу выветривается из дома, и его одолевала нужда окунуться в этот запах, чтобы никогда ее не забыть.

Но мгновение прошло, как всегда проходят такие мгновения, и он тряхнул головой, дав ответ и ей, и себе.

– Ты была самой одаренной и самой трудной из моих учеников. Такой я и буду тебя вспоминать.

– Это не в традициях магистров, – тихо заметила она.

– Нет, – согласился он и снял с пальца тонкое серебряное кольцо, подаренное ему много лет назад, – одно из немногих украшений, которые он сохранил после отъезда из Ульрана. Итанус вложил кольцо в руку Камалы и согнул ее пальцы. – Оно позволит тебе поговорить со мной, когда будет нужда, и даже перенестись ко мне, не выжимая атру из целой толпы.

– Разве мы с вами не соперники? Не противники? – Он не знал, чему верить – задорным глазам или голосу с нотками неуверенности. – Разве не так заведено у магистров?

– Так, – признал он. – И смертным жилось бы куда лучше, будь оно по-другому. – Он встал, и встряхнул обе чашки – посмотреть, не покажут ли чаинки еще чего-нибудь напоследок. – Но поскольку мой образ жизни и самое твое существование уже делают нас исключением, нарушение еще пары правил ничего не изменит. А хоть бы и изменило, – он вскинул бровь, – тебе-то какая печаль?

Она усмехнулась в ответ, и краденый жар ее души опахнул его.

«Да, – подумал он с болью в сердце, – пора тебе уходить. Такой огонь способен спалить любой дом, в котором его развели… И да помогут боги магистрам, если они сделают тебя своим врагом».

Настала полночь.

Ветер улегся, во дворах замка еще стояла накопленная за день жара. Часовые сменились под обвисшими знаменами, перекинувшись парой слов.

На самом верху – там, где позволялось бывать только королевской семье, – возникла чья-то фигура. Часовые не заметили ее, поскольку вверх не смотрели – в их обязанности входило следить за тем, чтобы враг не проник во дворец снизу. Враг, впрочем, едва ли мог преодолеть высокие крепостные стены, и капитан ночной стражи вздыхал, предчувствуя, как снова будет гонять из темных закоулков влюбленные парочки.

Таинственная фигура между тем вышла на самый край парапета. Взглянув наверх, капитан мог бы при свете двух почти полных лун разглядеть прядь белокурых волос и узнать полуночника. Только у одного человека из всей королевской семьи были такие волосы.

Но он не взглянул, а любитель ночных прогулок двигался бесшумно, словно призрак. Он явно того и добивался, чтобы никто его не заметил, – недаром же был одет во все темное. Появившись неведомо откуда, будто прорисованный лунным светом из мрака, он взобрался к одной из четырех надстроек для лучников на северной башне, бывших наивысшими точками замка.

Там, на высоте, он постоял немного, будто размышляя о чем-то. Потом широко раскинул руки, обнимая ночь. Случайный свидетель, оказавшийся рядом, заметил бы, как по его лицу пробежала мимолетная тень страха.

Миг спустя человек прыгнул.

После долгого падения он грянулся о камень внизу, и к нему со всех сторон бросились часовые. В числе первых к телу подоспел капитан. Как бы король не подумал, что он плохо исполняет свой долг! Дантена капитан боялся пуще всякого неприятеля, но благодаря многолетней выучке действовал четко, без промедления. Поднять тревогу. Обыскать местность. Тело явно упало сверху, то есть из замка. Удостовериться, что враг не проник внутрь. Не допустить нового злодеяния.

Один из солдат перевернул мертвого, и капитан похолодел, увидев то, что теперь едва ли могло называться лицом. Этого было довольно, чтобы узнать погибшего.

Андован.

В замке, услышав тревогу, зашевелились. В узких окнах замелькали огни, послышались голоса, отдающие приказания. На южной башне зазвонил большой колокол. Кому-то при звуках набата полагалось вооружиться, кому-то – покрепче запереть двери своих комнат.

Капитан, стоя над телом принца, с содроганием воображал себе гнев Дантена. Служба в королевской гвардии угрожала оборваться самым нехорошим для него образом.

– Капитан!

Начальник стражи, моргнув, обернулся к одному из своих солдат.

– Там, в руке, что-то есть.

Капитан, присмотревшись, тоже увидел клочок бумаги, покрытый знаками. Записка?

– Взять это у него, капитан?

– Нет, – ответил тот с покорностью человека, знающего, что ближайший час сулит одни только неприятности. – Дождемся его величества.

Рамирус сейчас должен проверить, нет ли в замке чужих: магистры это умеют. Если посторонний сыщется, магистр сам управится с ним.

Может, правда, статься и так, что злодеем окажется кто-то из иноземных магистров, – тогда времени понадобится больше обычного. Капитана давно уже беспокоило присутствие во дворце стольких чужестранцев, да еще таких, что способны пройти сквозь стену и одной только мыслью удушить человека.

Лишь по завершении этого розыска откроют ворота, и король, прозываемый Дантеном Свирепым, Дантеном Жестоким и Дантеном Беспощадным, выйдет посмотреть на окровавленные останки своего сына. Выйдет – и распорядится, что делать дальше.