Кто знает, может, Мара и призадумалась бы над сутью негодования этой доброй радетельницы собственного дитя, да богиня нынче была нарасхват. Люди-то еще, куда ни шло, терпеливо сносили тяготы пути, а вот с конями дело обстояло все хуже. Гонять их на выпас приходилось все чаще. Да по таким местам, что степная скотина так и норовила переломать себе ноги. Степняки осторожничали, но дня не проходило, чтоб Мара не тратила человечью силу на поправку их увечий. Давно позабывшие вкус зерновых лепех люди тоже начинали похварывать. Тому ж способствовала и стылая сырость ущелий, по коим пробиралась на восход Двурушная. А та петляла так отчаянно, что иной день шли на восход, а другой уже на полдень, будто плутали они по кругу. В людях росла маята, отчего путь начинал казаться им чуть не бесконечным. Раж, что сопутствовал им первый месяц похода, сошел на нет, а тратить силы на всеобщее успокоение душ Мара решительно не желала. Отнюдь не со зла, а полагая, что кулаки самых крепких духом мужиков и так сделают свое дело. Поученные теми кулаками строптивцы затихали надолго, дабы однажды вновь взбрыкнуть и полезть на них снова. Оружия в обозе было в достатке, чтоб разрешить злобные перепалки кровавым обычаем. Но и подобные тревожные мысли не могли заставить Мару принять на себя человечье ручательство за их собственную судьбу.

Ее уж и так разок вынудили изменить себе. В тот день они только-только выползли из дебрей Лебединой реки на Двурушную. Опаска, что вслед кинутся опамятовшиеся сакха, отошла. И вот тут-то пара десятков раздухарившихся разноплеменных сынов Белого народа порешили заместо оставленного Перуном Ильма избрать себе нового вожака. Мара как раз сбиралась слазить на замечательную гору, дабы оглядеться по сторонам. Принюхаться: что там впереди и как? Однако и помимо нее в обозе объявились умники, что так же сбирались кое-чего сотворить дельного, но едино для себя, для своей пользы. Чуя большую бучу, Ильм повелел Капкиайю с его степняками ни во что не ввязываться. Гнать себе коней в подвернувшуюся долинку, откуда в Двурушную с полудня вбегала ленивая речонка. Долина была богата обширными высоченными травами, где Капкиай обещал здорово подкормить коней, ежели им дадут тут роздыха хоть пару-тройку деньков. Туда ж Ильм с Ирбисом и Тугором сбирались завернуть и весь обоз, да Мара их обрадовала, мол, до бучи-то и не поспеют.

— Чего делать станем? — первым спросил Ирбис, когда они втроем скоренько подтянулись к повозкам с мечами.

Но ответил ему не Ильм.

— Бить! — ударил кулаком в грудь Тугор. — Кого в кровь, а кого и до смерти. Спускать нельзя. Даже единого разу.

— Согласен, — бросил Ирбис, поглаживая висящий на боку меч.

Ильм и тут промолчал, пытая взглядом Мару.

— А разумно ли будет мне мешаться в ваши дела? — равнодушно осведомилась та.

Мужики помолчали, осмысливая вопрос смерти. Затем по праву старшинства в летах первым постановил Тугор:

— Разумно. Коли светлые боги порешили отличить славнов, а им вздумали поперек вставать, так кому ж, как не богам и пресекать такое зло? Славны ж не своей волей — по вашему слову двинулись к сакха. Вашей же волей и нас к себе ведут. Так какое ж тут вмешательство?

— Согласен, — и тут поддержал его Ирбис. — Нынче не богиня станет мешаться в человечьи дела. Тут смертные мешаются в божий промысел.

Пока они так промеж себя толковали, необузданные душеньки подоспели к тем же повозкам с оружием. И смелы были не в меру, ибо богиня пред тем просто исчезла, где стояла. А два десятка смертных против троих завсегда на отвагу не поскупятся. Пусть и учил прежде народ тот же Ильм своим дрыном, да, видать, ученье то кое-кому впрок не пошло. Как и резоны, что тщился донести до них осторожный Тугор. И суровое предупреждение добряка Ильма, коему доверили жизнь стольких людей. Оно б, прежде и не отважился бы лис на сей грозный шаг, да позора пред Драговитом с братьями, пред Недимиром с Деснилом, а пуще пред богами снести бы не смог. И от тех мыслей о незаслуженном позоре разъярился вдруг нешутейно. А Тугор, меж тем, в другой раз потребовал, дабы мужики остыли и пообдумали, на что решились. Попенял тем из сородичей, кто примкнул к его турам и был принят за нового родовича. Сами же туры, сообразив, к чему дело идет, сбегались отовсюду. Да и прочие мужики решили не попустить разлада. А коли приспичило кой кому обидами потрясти, так добром обо всем уговориться. Может, оно б так и случилось, кабы не бушевавшее в Ильме черное бешенство, что застило ему весь свет.

— Испортит все дело, — тревожно проворчал Тугор, не спуская взгляда со славна.

А у того уж и глаза белой яростью налились. И любимая палка в рост человека завертелась, заплясала в воздухе.

— Остановить надо! — ринулся, было, к нему, Тугор.

— Стой! — повис на нем Ирбис. — Не он это, она, — только и успел шепнуть на ухо лебедь, как все и началось.

Прочие мужики, так и не добежав до повозок с оружием, застыли, как вкопанные, едва под ударом жердины треснула первая непокорная башка. Высокий грузный Ильм легко крутился сам и крутил своей великанской дубиной, всякий раз попадая в цель. Спешно опомнившиеся возмутители обозного уклада бросились на него единым махом. Да не с пустыми руками — мечи потянули. Тоже, словно посвихнулись разом, а ведь осторожничать в полоне подучились изрядно. Тут же, ровно их кто под руку толкал затоптать, измахратить славна. А тот в такой раж вошел, что Ирбис утащил Тугора подале, дабы случаем не прилетело, покуда Ильм лютует. И прочим мужикам указал в ту смертную пляску богатыря не соваться. Дело он и без них сделает. А коли невинных заденет, так страшно огорчится. Мужики и не полезли разнимать драку. Ильму того не требовалось, а его супротивникам… Так они ж сами выбрали свою судьбу себе на шею. За другим шли к душевному и обманно беспечному славну? Думали тишком его поприжать? Вон и богини не испугались — о стыде и речи нет. Раз услыхав, будто она в дела человечьи не мешается, за последующие месяцы зимовки в том убедились себе на радость. Не было ее и в тот день рядом со своим богатырем. Однако Ильму ее подмога и не понадобилась — сам свершил суд и расправу. Лишь перебив хребет последнему из противников, он будто опамятовался. Оглядел поверженные тела проясняющимся взглядом, выдохнул тяжко с хрипом, развернулся и ушел прочь. Вовсе из обоза пропал. Вернулся лишь ночью вместе с Марой, что тоже пропадала весь остатний день. И был Ильм спокоен, как прежде, ровно и не своими руками отправил за кромку два десятка мужей не из слабых…

— Опять глаза твои, Великая, не видят, куда ноги ступают? — добродушно проворчал Небор, поймав Мару при падении наземь. — Прям, хоть на закорках тебя таскай с утра до утра.

— Задумалась, — сухо оправдалась она, благодарно кивнув старшому куниц.

— Есть о чем? — ничуть не отстал, а лишь крепче вцепился в нее Небор.

— Вождь славнов отправил вам подмогу. Деньков через пять встретитесь. При груженных сеном волокушах быстрей они не поспеют.

— Ну да, — понятливо закивал Небор. — Кони и у них не каменные. Боле того, что сдюжат, все одно из них не выбить. Что ж, и то нам в радость.

— Вот ступай и поделись той радостью с людьми, — прошипела Мара, желая скорей отвязаться.

— Мара! — завопил откуда-то сбоку Ильм.

И Тугор почти сразу покликал ее где-то впереди. Небор и слова молвить не успел, как богиня пропала с глаз. Он еще чуток попялился на место, где она только-только стояла, поозирался и сплюнул.

— Сбежала?! — досадливо треснул кулаком о кулак добежавший до него Ильм. — Вот всегда она такая! С малолетства. Коли, какое дело ей в досаду, так без слов смывается. Чего хоть сказала-то?

— Будто ваш вождь выслал нам подмогу, — добросовестно повторил услышанное Небор.

— Славно! — обрадовался Ильм, махом позабыв о нерадивой богине. — Коли Недимир что посулит, так с места не сойдет, покуда не исполнит. И обнадежены мы им нынче крепко.

— Однако ж, и сами на месте стоять не должны, — заметил Небор.