— Если не там, то где? — спросил Тенсен.

Император принял бокал вина из рук служанки, которая тут же испарилась, слилась со стеной, будто тоже была хамелеоновой молью. «Рабов вообще не замечают», — сказал недавно Арин. У Кестрель появилась идея.

— Как свежие продукты попадают во дворец?

— Прислуга с кухни покупает все на городском рынке, в продовольственных лавках и в Мясном ряду.

— Да, отлично. Мы встретимся в Мясном ряду. Оденьтесь как слуга, и на вас никто даже не взглянет.

— На меня — нет, но невеста принца — довольно заметное лицо.

— Об этом я сама позабочусь. — Кестрель спешила обсудить другой вопрос: когда назначить встречу? — Смотрите.

Она провела пальцем вдоль нижнего края картины и объяснила: нужно представить, будто край — это развернутый в прямую линию циферблат, и в течение дня воображаемая стрелка движется вдоль него. Стрелкой будет служить мотылек. По его расположению можно будет понять, в какое время Кестрель будет ждать Тенсена в Мясном ряду на следующий день.

— А если кто-нибудь еще заметит мотылька? — засомневался министр.

— Это просто моль. Она водится в каждом доме. Никто ничего не поймет.

— Слуги могут увидеть ее раньше меня и просто смахнуть.

— Именно такой вывод я и сделаю, если в назначенный час не увижу вас в назначенном месте. Честное слово, Тенсен, вам нужна моя помощь или нет?

Кестрель понимала нерешительность чиновника, но такое недоверие все равно задевало ее. К обиде примешивалось дурное предчувствие: что-то подсказывало, что она ввязалась в безнадежное дело. Побеждает тот, кто заранее предвидит весь ход игры. А Кестрель знала только свой следующий шаг, в лучшем случае — два.

Принц повысил голос. Кестрель не слышала слов, но придворные вокруг начали удивленно поворачивать головы еще до того, как Верекс в бешенстве выбежал из галереи.

— Говорят, принц не одобряет войну на востоке, — пробормотал Тенсен.

Кестрель не желала об этом думать.

— Рабы утверждают, что восточная принцесса для Верекса как родная сестра, — добавил министр. — Они вместе росли после того, как та попала в плен.

Кестрель невольно нашла взглядом Ришу и почувствовала, что цепенеет: словно сердце забилось медленнее, кровь становилась все прозрачнее, постепенно превращаясь в воду. Она уверила себя: Риша здесь ни при чем. А боль утраты на ее лице вызвана маленьким холстом работы восточного художника, на который смотрит принцесса. Но почему же тогда Кестрель охватило мучительное чувство вины?

— Валорианцы одержали важную победу на восточной равнине, — продолжал Тенсен. — Вы не знали? Нет? Ах да, вы же болели. Ваш отец отравил лошадей кочевников и захватил равнину. Молниеносно.

Кестрель притворилась, что не слышит. Она смотрела на принцессу, стоявшую в одиночестве. Кестрель пойдет к ней. Оставит Тенсена наедине с мертвой молью, проберется через толпу придворных, которые окружили каменных идолов, привезенных из северной тундры, и поговорит с Ришей. Если она не сделает этого сейчас, то сама превратится в такого же истукана: гладкого, холодного и бесчувственного. Но Кестрель не успела: к принцессе уже подошли.

Арин что-то прошептал Рише. С такого расстояния и при таком шуме Кестрель не слышала, как звучал его голос. Но она видела сострадание в его глазах, в печальном изгибе губ. Арин наклонился поближе к принцессе — наверняка попытался ее успокоить и подбодрить. Риша что-то ответила, и Арин коснулся тремя пальцами тыльной стороны ее руки.

И правда, кому еще разделить ее горе, как не Арину? Он тоже потерял семью и все, что у него было, по вине валорианцев. Разумеется, он не мог не посочувствовать ее потере. Общая боль окружала этих двоих невидимой стеной, где Кестрель места не было.

Да и что бы она сказала Рише? «Это я виновата»? Или «Могло быть и хуже»? Это равносильно тому, что выдать Арину правду. Нет, придется молчать, проглотить слова сочувствия — снова и снова, пока не станет нестерпимо тяжело от всего невысказанного.

Может быть, Арин поднимет взгляд и увидит, что Кестрель смотрит на них с Ришей? Но нет, он не сводил глаз с принцессы. Кестрель будто стала складным ножом: ее тело — деревянная рукоять, в которой спрятано лезвие-сердце.

— Вам пора идти, — произнес вдруг Тенсен.

Она и забыла, что он стоит рядом, что вокруг толпа гостей и что она не собиралась говорить с министром дольше необходимого. Кестрель планировала провернуть все так, чтобы не заметил император. Который сейчас в ярости смотрел прямо на нее. Окружавшие его придворные почувствовали это и отступили в сторону.

— Постойте, — прошептала Кестрель Тенсену, хотя император уже шел через толпу прямо к ним.

— Я бы предпочел уйти.

— Стойте! Почему мой отец отравил лошадей?

— Почему валорианцы вообще делают то, что делают? Ради победы, судя по всему. Но я вынужден откланяться…

— Это была его идея? Или императора? Или… что говорят при дворе? — Многим ли известно о совете, который она дала императору?

— При дворе всем плевать, как и почему генерал Траян это сделал. Главное — результат.

— Спасибо, — выдохнула Кестрель, но Тенсен уже ушел.

Император приближался. Кестрель с трудом удержалась от того, чтобы не схватиться за кинжал. Она вспомнила свой старый клинок, который подарил отец и забрал император. Толпа расступилась.

— Я же просил тебя держаться подальше от гэррани, — прошипел император.

— Нет. — Голос Кестрель звучал на удивление спокойно и ровно, будто чужой. — Не припоминаю, чтобы вы такое говорили.

— Ты прекрасно меня поняла! — Император схватил ее за руку. Со стороны это вполне сошло бы за отеческий жест: придворные не видели, как больно он впился ногтями в нежную кожу на внутреннем сгибе локтя.

Сначала боль показалась незначительной, словно ее слегка ущипнул вредный, злой ребенок. Это придало Кестрель храбрости.

— Поэтому я и подошла к министру Тенсену. Сообщила, что оставила должность посланника империи в Гэрране. Разве вы не этого хотели? Я подумала, невежливо будет не сказать ему об этом лично.

— Странно, что ты не поговорила с губернатором.

— Я не хочу ничего с ним обсуждать.

— Неужели? Ты ни разу не виделась с Арином? — Император еще сильнее сжал ее руку.

Кестрель почти успела заметить свой промах, но какой-то внутренний голос настаивал, что обратного пути нет. «Нужно все отрицать», — подсказывала интуиция. И хотя в голове Кестрель уже вспыхнуло осознание ошибки, страх исказил все, убедив, что нужно продолжать врать, и ложь станет правдой.

— Нет, — ответила Кестрель. — Конечно, нет.

— А мои библиотекари, — прошептал император, — утверждают, что говорила.

Он ущипнул ее посильнее. К боли примешался страх. Кестрель стояла как вкопанная.

— Ты меня ослушалась. Дважды.

— Простите. Мне жаль.

Император отпустил ее. Под ногтем у него осталась кровь.

— Ничего тебе не жаль, — сказал он. — Но ты еще пожалеешь.

Однако император так ничего и не сделал.

Кестрель ждала его мести с нарастающим ужасом. На внутреннем сгибе локтя осталась глубокая царапина в форме полумесяца и фиолетовый синяк. Но Кестрель не верила, что на этом все закончится.

Она писала Джесс полные притворной веселости письма. Ответа не последовало. Кестрель начала подозревать, что император перехватывает все ее послания. Но это, хотя и обидно, было бы слишком мелочно. Император наверняка приготовил ей что-то похуже.

Кестрель видела, как правитель Валории обходился с другими подданными. Недавно поймали одного дезертира. Его знатные родители умоляли о помиловании, ведь дезертирство считалось предательством и каралось смертью. При дворе уже шептались, что на этот раз преступника могут пощадить и отправить на север, в тундру, в трудовые лагеря. Родители дезертира и вовсе надеялись на более благоприятный исход. Они набивали золотом карманы нужных людей и писали императору прошения об освобождении их сына. Тот улыбался и отвечал, что подумает. Ему нравилось тянуть время и смотреть, как люди ходят по острию ножа.