Арин поднял голову. Его лицо отражалось в лакированной крышке фортепиано.

Кестрель приняла решение, упавшее на нее, как белый занавес. Она солжет в последний раз, и отец поверит ей, должен поверить. Она сумеет убедительно сыграть эту роль. Потом можно будет поговорить с Арином наедине и все рассказать. Кестрель справится. Она должна.

— Ты думаешь, что я каким-то образом это подстроила. Ведь так? Считаешь, что я повлияла на императора. — Кестрель медленно надавила на одну из верхних клавиш, так что она не издала никакого звука. — По твоему, это так легко сделать?

— Нет.

— А мне вдруг удалось?

— Да.

Кестрель сыграла короткую веселую трель.

— Пожалуйста, перестань.

Кестрель убрала руки с клавиш.

— Арин, с какой стати мне уговаривать императора заключить с вами мир? Ты ведь понимаешь, что это я предупредила империю о восстании. Это всем известно. Я натравила нашу армию на твою страну.

— Да.

— В Гэрране мы какое-то время дружили, не так ли?

— Да, — хрипло отозвался Арин.

— По-твоему, я поступила, как друг?

— Нет, — прошептал он.

— Но я это сделала. А потом, получается, подстроила подписание спасительного мирного договора? В этом же нет смысла, Арин.

— Есть, — возразил он. — Ты могла передумать.

Кестрель приподняла бровь:

— Вот так резкая перемена.

Арин помолчал. Страх, который ей удалось на время задавить, снова начал разрастаться. Кестрель боялась провала. Однако успех пугал ее ничуть не меньше. И еще — в это мгновение ее сердце сжалось — она поняла, что ужасно боится собственного отца.

Арин повернулся к Кестрель и уставился на нее немигающим взглядом серых, похожих на пасмурное небо глаз. Шрам на щеке проступил, стал ярким и заметным.

— Не каждый способен на резкую перемену, — сказал Арин. — Но ты — да. Я знаю, что ты передумала.

Кестрель закрыла крышку фортепиано. Ситуация начала выходить из-под контроля. Игра пошла по неблагоприятному сценарию. Лучше всего просто уйти. Она встала, но Арин не пустил, перегородив ей путь.

— Не притворяйся, что тебе все равно. Я слышал, что ты играла.

Кестрель попыталась рассмеяться:

— Я сама уже не помню, что играла.

Арин удерживал ее за плечо. Она шагнула в сторону, скинув его руку. Что подумает отец? Кестрель бросила взгляд в сторону полки с ширмой. Потом посмотрела на дверь.

— Зачем ты врешь? — воскликнул Арин. — Перестань! Я слышал музыку. Знаю, что ты убедила императора предложить нам мир.

Кестрель услышала слабый скребущий звук. Показалось? Или нет? С таким звуком достают меч из ножен.

— Ничего подобного.

Арин встал у нее на пути.

— Пропусти, — попросила Кестрель дрожащим голосом.

— К слову о резких переменах: ты ведь согласилась на брак, хотя до этого вообще никогда не хотела замуж.

— Мы уже говорили о том, почему я решила выйти за принца.

— Но все ли причины мы обсудили? — Арин провел рукой по сальным волосам. — Кестрель, я так с ума сойду. Мне кажется, я придумываю лишнее… Или, наоборот, не вижу очевидного. Просто ответь честно. Ты… ты согласилась… выйти за принца из-за меня? Может… ты заключила с императором сделку?

Кестрель помолчала. Из потайного помещения тоже не доносилось ни звука. Она резко вдохнула: у нее получится. Кестрель пообещала себе, что произнесет это. Потом можно будет все исправить. Очень-очень скоро она возьмет свои слова обратно.

— Какой же ты выдумщик, — мягко произнесла Кестрель.

Арин отступил на шаг, в его взгляде читалось сомнение. Да, он настаивал на том, что все знает, но Кестрель поняла: он только недавно пришел к этой уверенности. Пока она не окрепла, ее еще можно сломить. Нужно только надавить на правильную точку, и его уверенность треснет, как зеркальце. В это мгновение Кестрель увидела во взгляде Арина что-то новое, незнакомое, ужасно юное. На мгновение она представила Арина мальчиком, каким он, наверное, был до войны. Его глаза выдавали нежность и тоску, даже изгиб губ подсказывал Кестрель, куда нанести удар.

— Пойми, это же не сказка. Вы, гэррани, сочинили много легенд про богов, злодеев, героев и великие жертвы, — вздохнула она. — В детстве ты, как и я, любил их слушать. Истории намного лучше настоящей жизни, где люди руководствуются в первую очередь своими интересами. Увы, это не слишком поэтично. — Кестрель пожала плечами. — Эгоизм — вообще не очень красивое качество, особенно когда заставляет человека считать, что все на свете так или иначе связано с ним.

Арин отвел взгляд и уставился на фортепиано. Верхняя крышка корпуса была приоткрыта, так что внутри можно было разглядеть натянутые струны. Кестрель медленно обошла Арина по кругу.

— И что же, по-твоему, заставило меня пойти на такие жертвы ради тебя? Твое очарование? Манеры?

Он посмотрел Кестрель в глаза. Она помедлила, скользнув взглядом по шраму. Арин напрягся. Она изогнула губы в легкой улыбке:

— Точно не внешность.

Он сжал зубы. Горло кололи невидимые шипы. Кестрель сама себе была противна, но заставила себя улыбнуться шире.

— Я не хочу обижать тебя. Но ты насочинял себе совершенно дикую историю. Честное слово, это уже слишком. Что за фантазии? Тебе не приходило в голову, что ты просто видишь то, что хочешь видеть?

— Нет.

Но Кестрель уже заметила, как он колеблется.

— Ты же понимаешь, что просто рассказывал себе красивые сказки. Но мы уже выросли из них.

— Уверена? — тихо спросил Арин.

— Я точно выросла. И ты уже не ребенок. Пора взрослеть.

— Да. — Он произнес это слово медленно, со странным изумлением.

У Кестрель внутри все сжалось. Она узнала этот тон. Так говорил человек, который долгое время пребывал в сомнениях, и вот туман рассеялся, пришла ясность, а с ней вернулись силы идти дальше.

— Ты права, — согласился Арин. Он повернулся к Кестрель, но в его глазах не осталось и следа прежнего мальчишки. — Я все неправильно понял. Это не повторится.

Холодно и безразлично Арин коснулся ее руки тремя пальцами. А потом ушел, захлопнув за собой дверь.

Дверь закрылась с громким стуком, который эхом разнесся по комнате. Ядовитый страх жег кожу. С каждой секундой Кестрель все больше сомневалась в своем плане и шансах на успех, но упрямо следовала правилу, которому научил ее отец: «Разберись с проблемой, пока та не разобралась с тобой».

— Отец… — позвала Кестрель. Потом громче: — Отец?

Ответа не было. Значит ли это, что он слишком поражен услышанным? Подозревает ли ее? Может, вовсе не желает с ней разговаривать?

Кестрель бросилась к двери и распахнула ее. В коридоре было пусто. Арин исчез. На полу валялось ведро, из которого вытекла мыльная вода. У Кестрель намокли туфли, ногам стало холодно. Она на секунду замерла посреди лужи, а потом начала лихорадочно ощупывать стены, пока не нашла деревянную кнопку в серединке цветка. Панель отодвинулась, свет из коридора проник в потайную комнатку. Там тоже никого не оказалось.

Что это значит? Может, отец ушел спустя какое-то время после того, как пробили часы? До того, как пришел Арин. Неужели все, что она ему наговорила, было зря?

Кестрель сдавила виски пальцами. В голове крутились самые разные догадки, сердце часто билось, и она не столько думала, сколько металась от одной мысли к другой.

Кестрель вернулась в музыкальную комнату и подобрала упавшее перо. Она написала Арину письмо прямо на странице с нотами. Чернила текли, размазывались, а Кестрель рассказывала Арину правду, буква за буквой, о мирном договоре и помолвке, о Мотыльке и о своей любви, о лошадях кочевников и о том, как яд убивает его народ. Она писала с чувством, яростно, порой царапая бумагу кончиком пера.

Слова приходили сами. Письмо было готово за несколько минут.

Свернутый лист, спрятанный в карман, обжигал даже сквозь ткань юбки. Кестрель отправилась в покои отца — генерала на месте не оказалось, и слуга не знал, где его искать. Тогда она наконец вернулась к себе. Две служанки встретили ее, как обычно. От их спокойствия закружилась голова. Кестрель придумала какой-то предлог и скрылась в будуаре.