Кот увидел змею. Домашний, породистый, ухоженный котик. В одно мгновение превратившийся во вздыбленного зверя, с выгнутой спиной, оскаленными клыками и острейшими когтями.

— Они враги, — вспомнил Мартин. — Змеи и кошки.

Он что-то об этом слышал. Или, может, читал. 

Заноза мотнул головой, не отрывая взгляда от Зуэля.

— Змеи, может быть. А кошки просто играют.

И кафарх Мартина опять завозился во сне, заурчал, не открывая глаз. Он не хотел убивать врагов. Он хотел поиграть. Просто поиграть. До смерти.

Так же, как играли сейчас на сцене кошка и змея. Черное и белое. Правда, что ли, демон и ангел? Играли не на жизнь, а насмерть. Когти против когтей, яд против яда, гибкость и скорость против скорости и гибкости. Зуэль не был провидцем, чародеем был, это правда, но его танцы при всей своей символичности, никогда не становились пророческими.

Раньше. Кто знает, как оно сейчас? Кто знает, как на Зуэля подействовал Заноза, со своими дайнами, своей улыбкой, своим магнетизмом. С детской верой в чудеса, и злым, подростковым цинизмом.

— Я не хочу с тобой драться, — сказал Мартин.

— Это не драка, — отозвался Заноза. — Я же сказал: просто игра. И ты — хочешь.

Починить плащ можно было только на Кариане. Вещников — мастеров, умеющих восстанавливать предметы из обломков и обрывков хватало по всему Кольцу, но Мартину нужен был тот, кто умеет видеть сохраненные предметом эмоции. У дома Алакран было три таких мастера. Все трое жили в Куполе, официальной резиденции клана, располагавшейся на Кариане. Noblesse oblege. Великий клан может иметь поместья на любых других планетах Кольца, но резиденция должна быть только в столице.

На Кариане в Кариане. Кольцо миров носило то же имя, что и планета, вокруг которой миры когда-то начали объединяться. Не очень удобно. Если фраза не подразумевает словосочетания «на Кариане» или «в Кариане», то приходится уточнять, о чем речь. Как на Тарвуде. Город Тарвуд и остров Тарвуд, и поди разбери, что имеется в виду.

Хотя, на Тарвуде город чаще всего называют просто Город. И замок Хартвин называют просто Замком. А на Кариане — планету Кариана называли Столицей. Вот туда Мартин и отправился. Ему нужен был вещник, умеющий видеть эмоции. А еще, похоже, у него появилось дело к Эрте.

Мартин терпеть не мог разговаривать с приемным отцом. Тем более, он терпеть не мог о чем-то его просить. Ненавидел это. И самого Эрте ненавидел. А тот от него устал, кажется, раньше, чем усыновил, и когда они виделись, всегда давал это понять.

Мартин знал, что надо радоваться и тому, что есть. Войти в великий клан, да еще на положении принца, о чем еще мечтать полукровке? Да даже и чистокровному демону! Сколько соискателей приходило к Эрте, сколько демонов мечтали стать Алакран, Скорпионами, с любыми обязанностями, на любых условиях, хотя бы младшими помощниками старшего подметальщика! А его, дикаря с дикой планеты, соги клана усыновил, дал титул, дом, семью. Обеспечил всем необходимым.

Лучшего отношения Мартин не дождался бы ни от кого из демонов, а остаться среди людей не смог бы, даже если б захотел. Каждый должен жить в своей стае, и для людей в нем было слишком мало человеческого. У демонов же такие как он обречены на последние места в последних вассальных кланах, или на жизнь одиночек. Наемников. 

Мартин не радовался. Он злился. И до сих пор говорил зароллаше как человек, а не как демон, искажая произношение и интонации потому, что тот был родным языком демонов, родным языком Эрте. Потому, что Эрте невольно морщился, когда слышал его.

Мартин ненавидел Эрте. Иногда хотел убить. Но пока на это не хватало сил. Пока Мартин не мог даже победить Кота в бою, и любая драка заканчивалась тем, что тот вышибал из него дух. Любая драка превращалась в наказание.

Как Заноза смог убить своего ратуна? Тот не был демоном, но ведь и Заноза не демон. Соотношение сил такое же, как у Эрте и Мартина? Или, все-таки, полукровке нечего и думать о победе над чистокровным, да еще и над соги одного из Великих кланов?

Нет уж, если б Мартин перестал мечтать об этом, он перестал бы себя уважать. Когда-нибудь он победит. Убьет Эрте и отнимет его душу. То же самое сделал Заноза со своим создателем. И если у него получилось, несмотря на зависимость от ратуна, несмотря на мистические узы, делающие невозможной саму мысль о нападении, то получится и у Мартина. Не сегодня. Не завтра. Когда-нибудь. Но получится непременно.

Правда, ненависть не мешала Мартину уважать приемного отца, а не просто признавать его силу. Или признавать не только силу. Эрте учил его, Мартин учился, Эрте защищал его — Мартин не хотел, чтоб его защищали — но Эрте не раз спасал его от смерти. Эрте не верил в то, что из него выйдет хоть что-то путное, не верил в то, что он когда-нибудь сможет сделать что-то заслуживающее похвалы, Эрте подобрал его, как подбирают выброшенных щенков. Только Мартин не был щенком, ему исполнилось пятнадцать, он был взрослым, был сам себе хозяином и жил по своим правилам. А оказалось, что по меркам демонов он ребенок, и не может распоряжаться собой, и Эрте лучше знать, что с ним делать, и как ему жить дальше. И нужен он был Эрте не больше, чем тот самый щенок, подобранный из жалости, притащенный домой и отданный слугам: следите, мол, чтоб на ковры не гадил и мебель не грыз. И чтобы на глаза мне не попадался.

Все так. Но Мартин уважал его. Хотя бы за Купол.

Эрте построил резиденцию в том, единственном на планете месте, где пересекались все восемь Рун, образуя одну, всецветную и всевластную. Это была демонстрация силы, с которой считалась вся Кариана. Но Мартин не стал бы уважать его за это. Он видел людей, которые в одиночку уходили в тундру, чтоб встать лицом к лицу с богами и драться с ними за свое племя, и вот это была настоящая сила. Человек против бога, против неба, в поединке, цель которого не обретение могущества, а спасение других людей. Демонам этого не понять. И Эрте не понять, хоть он и вел нескончаемый бой за свой клан, неправильный клан, где никто никому не приходился родственником, где все были приемышами, одиночками, чудом обретшими семью.

Мартин уважал приемного отца не за силу, а за искусство. За умение создавать красоту. За парки вокруг резиденции, в которых навеки поселились все оттенки осени. Зеленое, сочное тепло сентября, запах яблок, колючки лопающихся каштановых шкурок, осенние цветы, почти без запаха, так спешащие жить, что ни один цветок лета не мог соперничать с ними своей красотой. Кружевное октябрьское золото, яркий багрянец, шелест падающих листьев, хрупкий ледок на лужах ранним утром, и холодная, запоздавшая земляника в пронизанном солнцем лесу. Черная тушь ноября, расплывающаяся на влажной серой бумаге, близкий запах зимы, редкие вспышки тусклого золота, пар изо рта, мерзнущие без перчаток пальцы, и пробирающая до костей, до слез пустота уснувшей жизни.

Какой из месяцев красивее, Мартин не знал. Любил их все. Он не видел осени на своей родной планете, там была зима, была весна — скоротечная, почти мгновенная, — и лето, долгое, дольше четверти года.