— Муж мой.

Я обнял ее за плечи. Она медленно добавила:

— Послушай. Есть вещи, которых я никогда не понимала, а теперь поняла. Знаешь… Я читала (можно быть мудрецом и читать об этом), я читала, что в некоторых античных обществах женщины поклонялись приапу, делали из него культ. Я не могу сказать, что была возмущена. Это было для меня странным, столь же далеким, как древние безумства, как жертвы Молоху. И вот…

— И вот?

И вот… — она еще глубже спрятала лицо и вздрогнула с головы до ног, — и вот! я не подозревала, что он может быть… так прекрасен, обладать столь ужасной и нетерпеливой красой. Я всю жизнь буду помнить, с каким порывом ты вчера смотрел на мою грудь. Это сильнее меня. Я злюсь на себя, что мне не хватило мужества раскрыться перед тобой так, как сделал это ты, мой муж… у меня еще нет этого мужества. Но я поклоняюсь… — слово, огненным шаром ширилось в ее вздымающейся груди, — … я охвачена обожанием, как античная женщина…

Она задыхалась. Ее сердце боролось само с собой Я сбросил с себя одежды.

— Хоть один поцелуй, — прошептала она.

Ее опасливый и быстрый поцелуй походил на поцелуй с которым прикладываются к ногам идола; потом она откинулась на спину, ее ноги раскрылись, и она привлекла меня к себе.

И стоило мне войти в нее, как из ее груди вырвался долгий и ровный звук, и крик, и прерывистое дыхание, воркование и хрип одновременно. И одного этого стона хватило бы мне, чтобы исторгнуть спазм наслаждения, но я в невыносимом возбуждении все же смог отдалить его.

Раньше гувернантками у нас служили молодые англичанки, и мы, по привычке, когда она приехала, назвали ее «мисс». Она немедленно поправила нас, сказав, что по-немецки девушек называют «фройлен».

И мы стали звать ее мисс Фройлен. На самом деле ее звали Блюменфельд, и это имя очень подходило к ней. Она напоминала нам нашу деревню: за исключением пшеничных снопов, скошенных летом на наших глазах и увезенных крестьянами на тяжело груженных телегах, мы никогда не видели ничего светлее ее волос; ярко-красные губы соперничали с самыми яркими цветами, а голос журчал, как река. Я до сих пор слышу его:

— Это же неразумно! Разве можно сказать по-французски: мадмуазель девушка?

И мило добавляла:

— И не такая я уж девушка!

Мы не знали, как следовало понимать ее. Летом дом был заполнен детьми, и их крики разогревали дом, как солнце. Днем мы укрывались на террасах в тени листвы.

Мисс Фройлен следила за нами сквозь длинные ресницы. Она делала вид, что читает один из французских романов, которые подбирал для нее наш дядя, хотя больше любила спать на залитом солнцем шезлонге.

Была она в эти мгновения так прекрасна своим безразличием дикорастущего растения, что никто не осмеливался потревожить ее.

Даже ходившие мимо солдаты с удовольствием разглядывали спящую, но ни один ни разу — не странно ли! — не обратился к ней. Быть может, они опасались, что, проснувшись, она поправит одежды.

— Разве можно так выставляться перед мужчинами! — возмущалась наша тетка-святоша.

Когда я передавал ее слова мисс Фройлен, то слышал простой ответ:

— А разве я не красива?

Для меня особенно дорогим было отсутствие в ней стыдливости, смущавшей меня больше, чем солдат. Суровое воспитание моих кузин было следствием того, что я видел лишь их сжатые коленки, на которые они то и дело натягивали свои юбки. Они ненавидели мисс Фройлен за то, что она была красива и не краснела, открывая то, что их приучили скрывать.

— Еще бы, — скрипели они, — иностранка!

А мои двоюродные братья гордо произносили непонятное мне слово и высказывались с еще большей строгостью:

— Растлительница, спит по ночам без рубашки…

— Откуда ты знаешь?

— Нянька говорила. Когда она стирает белье…

Короче говоря, она вносила скандальную нотку в мир нашего детства. Но я считал, что скандал этот соблазнительный и плохого в нем ничего нет.

Я любил по утрам стучаться в дверь мисс Фройлен: она ни разу не заставила меня ждать. Я был допущен к ее пробуждению, к ее туалету.

То, что женщины во Франции называют комбинацией, происходит и от юбки, и от бывшего лифчика. Мисс Фройлен привезла с родины странные коротенькие комбинации из легкой ворсистой ткани — полу рубашечки, полупанталончики со шнуровкой на талии. То был ее любимый утренний наряд, о бесстыдстве которого она не подозревала: верхняя часть плотно облегала грудь, низ застегивался на пуговички.

Другая бы показалась в этом наряде неуклюжей. Но мисс Фройлен была так красива и так чиста, что даже немецкое белье не портило ее очарования.

Каждое утро она с веселым смехом заключала меня в объятия и ощущала странное удовольствие, нанося чувствительные уколы моей невинности, когда тесно прижимала меня к себе и называла по-немецки то «сахарком», то «скрипочкой».

От избытка этой ласки, которую вовсе не считал пустой, я наслаждался этим утренним баловством и в чистоте своего сердца не подозревал, что у любви есть и иные привилегии. Я верил, что был возлюбленным восхитительной любовницы.

Я любил надевать на нее обувь, ибо тогда она, сидя на краю кровати в коротенькой рубашке, отдавала свои ноги в мои руки. Ее длинные ноги, покрытые золотистым шелковистым пушком, с круглыми коленями воплощали для меня всю сладость мира. Я покрывал их поцелуями, я прижимался к ним лицом и ненавидел тот момент, когда юбка укрывала их от моих ласк.

Каждое утро под заговорщическим взглядом мисс Фройлен мне приходилось участвовать в детских играх моих двоюродных братцев и сестриц. Пока они носились по террасе, организуя то салочки, то прятки, то жмурки, я тайно ждал часа сиесты, когда мог снова оказаться рядом со своей «любовницей», чтобы заняться иными играми, которые ценил с каждым днем все больше.

И конечно, моя радость сопровождалась живой страстью сердца. И мне нравилось, что моя первая любовь была тайной, как бы укрытой в семейном доме покрывалом невидимости и составлявшей счастье моего детства.

В течение дня я демонстрировал перед мисс Фройлен равнодушие, весьма ее удивлявшее. Она бы с огромным удовольствием потискала меня в гостиной, и ее оскорбляло, что я уклонялся от ее ласк.

— Почему такая злость? Такие дурные манеры? — ворчала она на меня.

И тогда я бежал наверх в ее комнату и засовывал под подушку страстные записки:

«Я вас люблю, я вас люблю! Мы два маленьких безумца, но тсс!..»

Часто случалось, что мисс Фройлен просили отвести нас на прогулку. Точнее сопровождать, ибо стоило нам выйти за изгородь поместья, как детвора разбегалась по лугу и вдоль реки. Она даже не пыталась удержать ребятню, а лениво усаживалась в тихом уголке, где дожидалась сбора мальчишек и девчонок перед возвращением домой.

Луга были усыпаны округлыми валунами, выступавшими из травы. Кое-где образовывались укромные уголки, окруженные деревьями с шелестящей листвой.

Именно в таких местах и любила сидеть мисс Фройлен, опершись спиной о камень и высоко задрав юбку, чтобы загорели ее ноги.

Я. быстро находил возможность ускользнуть от остальных и ползком подкрадывался к ней.

— Ах, ах, ах! — восклицала она. — Вот и моя змейка в сандалиях и шортах!

Она обнимала меня, и я начинал целовать ее повсюду, потом начиналась борьба.

Думаю, никогда позже я не испытывал такого же любовного томления, сравнимого с этими невинными сражениями. Мы катались по мягкой траве, переплетая наши конечности и смешивая дыхание. Иногда мне удавалось опрокинуть ее и я, лежа сверху, пытался удержать ее на земле. Но она извивалась так ловко, что сбрасывала меня, грудь моя оказывалась в плену ее сильных ног — у меня перехватывало дыхание, когда она то сжимала свои бедра, расслабляла хватку. Но я не отказывался от борьбы, и мои руки яростно искали, за что зацепиться.