— Братец, по твоей вине мы оба потерпели ущерб и срам и столкнулись в таком деле, о котором приличнее молчать, чем говорить. Но давай, не будем ссориться.

И с величайшей досадой он рассказал ему по порядку, как все произошло, прибавив, что, по его мнению, если Фортуна благоприятствовала хитрости и лукавству их жен, они сами не должны все же становиться врагами друг другу и ослаблять свою долголетнюю дружбу. И то, что теперь произошло вследствие обмана, пускай впредь во исправление прошлой досадной ошибки, будет принято с общего согласия и для удовольствия всех четырех; и подобно тому, как прежде они сделали общим все свое имущество, так впредь они поделят между собою жен.

Петруччо, поняв из приятных заключительных слов своего милого друга, что наслаждался с той женщиной, которую так сильно любил, и видя, что дело закончилось мирно и благополучно, рассудил, что ему гораздо важнее сохранить друга, которого он мог легко потерять из-за своей ошибки, чем честь (каковую ныне, как можно ясно видеть, не только продают, подобно малоценной вещи, но даже обменивают как самый дешевый товар), и потому добродушно заявил, что согласен на то, что придумано мельником для их общего удобства, вечного мира и спокойствия. Не сходя с места, он позвал Катарину, которая одна не была обманута, и приказал ей тотчас же позвать Сельваджу. Когда все собрались, он сообщил о том, что произошло между ними вследствие обмана, а также и то, к чему они пришли ради святого единения в мире и спокойствии; и это было принято всеми по разным причинам. И с того времени между ними не наблюдалось никаких раздоров ни из-за жен, ни по каким-либо иным причинам. И дело шло так, что только дети их знали собственных матерей.

Во времена Филиппа-Висконти, герцога славнейшего герцогства Миланского, юная девушка из Павии из семейства Форнари по имени Корнелия сочеталась браком с мессиром Жаном Ботичелло, ученым законоведом, известнейшим грамотеем, знатоком административных дел, мудрым советником, уже переступившим полувековой рубеж. Наделенный многими знаниями и талантом, он однако показал себя в данном случае человеком, лишенным здравого смысла, ибо действовал легкомысленно, беря в жены девушку, едва перешагнувшую свое двадцатилетие.

Вы возразите, что следует платить дань человечеству; если бы мудрецы иногда не заблуждались, дураки всегда пребывали бы в отчаянии. Молодая супруга была слишком прекрасна для муженька, ибо отличалась приветливым характером, располагающими манерами, а горячие глаза словно призывали: посмотрите на меня.

Мессир доктор заметил это слишком поздно. И раскаялся в том, что будучи старым и бессильным, взял в жены женщину молодую и полную сил; он действительно не мог удовлетворить горячее и частое желание супруги, подкармливая ее редко и не досыта нужной пищей. А потому стал жесточайшим ревнивцем.

В городских делах он пользовался доверием горожан; частенько муниципальный совет избирал его посланником к герцогу Филиппу, который с удовольствием принимал его, ибо знал и ценил его с тех пор, когда правил Павией в качестве графа при жизни брата своего Жана-Мари. Большая часть времени ученейшего доктора была посвящена многочисленным клиентам, которым он давал аудиенцию, кроме того он заседал вместе с подестой и его советом и выступал с адвокатскими речами в губернаторском суде.

Гордыня, амбиции, жажда власти, будучи основными чертами его характера, обрекали его на постоянные труды и частые отлучки из дома. Но столь большая занятость никак не охлаждала приступов его ревности; его терзали черные мысли. В сердце его царило беспокойство, в мозгу возникали химерические страхи, он жил в вечном напряжении и никогда не вкушал отдыха. Он шпионил за супругой, осыпал ее попреками: слова, поступки, жесты, дневные мечтания, ночные сны терзали его чувства — все порождало подозрения. Чтобы обеспечить верность жены, он велел закрасить краской окна, выходящие на улицу, чтобы ни с той, ни с другой стороны в них нельзя было заглянуть. В доме постоянно толпился народ, поэтому он разместил свой кабинет этажом ниже спальни, чтобы никто не проходил через двор; он запретил жене пользоваться лестницей, по которой поднимались клиенты и люди, не принадлежащие к семье; он придумал массу предосторожностей, перечислять которые здесь было бы скучно. Эта свирепая тирания и постоянный надзор наполняли душу Корнелии возмущением, недовольством и огорчением. Он запретил ей выходить из дома; она могла ходить к заутрене лишь в дни церковных праздников в сопровождении слуги; о других церковных службах не стоило и заговаривать, а посещения свадеб, обедов и прочие встречи были делом просто немыслимым. Но больше всего бедняжка отчаивалась от того, что в супруги ей попался хилый мужчина, обрекавший ее на бдения и посты, о которых заповеди не упоминали. Супружеский долг свой он исполнял раз в месяц, а когда у нее через год родился сын то и того реже. Будучи от природы жаркого темперамента и цветущего здоровья, она проводила ночи в безделии, видела, как попусту уходят драгоценные часы юности — холодные минуты медленно тонули в вечности. Знаменитый доктор был до того болезненен, до того хлипок, что требовал за одну едва выигранную битву многих недель отдыха, чтобы оправиться от изнеможения. Он произносил прекрасные фразы, приводил велеречивые аргументы, сожалел об угасшем пламени; но слова не стоят дел.

Такая жизнь в рабстве и лишениях продолжалась четыре года. Дома Корнелии не подворачивался ни один случай, чтобы утолить мучающую ее жажду; а потому она решила изыскать снаружи то, чего ей не хватало внутри. Но охрана была поставлена так, что ей было трудно осуществить свои намерения. Препятствия казались неодолимыми; встреча со студентом или городским сеньором, который мог бы оросить ее луг, была все более и более неосуществимой: и она решила взять поливальщика из деревни. Доктор владел имением в Сельвано, а именно деревней Павезан, где он держал управляющего, под чьим взором крестьяне занимались возделыванием земли. У одного поденщика был сын, двадцатисемилетний парень, высокорослый, с лицом свежим и приятным, с веселым характером; хотя и принадлежал он к крестьянскому сословию, но был вежлив, услужлив, приятен в обращении, а кроме того располагал силой и здоровьем. Он представлялся и наивным парнем, и шутом, был в меру умен и располагал запасом хитрости. Дважды в неделю он приходил из деревни в город с грузом яиц, масла, сыра, кур, фруктов. Его всегда хорошо принимали в доме: его шутки и проделки веселили прислугу, к тому же он не сидел сложа руки; он пилил, рубил дрова, таскал воду и выполнял другие хозяйственные поручения. Всегда быстрый и веселый, он ходил по дому, поднимался, спускался по лестницам, и его свободу никто не ограничивал. Доктор ценил его речи и жизнерадостность крестьянина, любил его, с удовольствием беседовал с ним вечерами после обеда, когда в доме не оставалось посторонних; его шутки веселили его, давали отдых после работы и дневных забот; к тому же это был единственный мужчина, которого он не опасался. Сеньора докторесса тоже не упускала возможности посплетничать с ним и обсудить деревенские новости. Его здоровье и приятный облик предопределили ее выбор. Он был так низок происхождением и стоял так низко на общественной лестнице, был малостью в этом мире и занимал в нем крохотное местечко — ходил в серых холщевых портах, подпоясывался поясом из козьей шкуры, башмаки его были подбиты железом, на голове сидела бесформенная шляпа — он как бы не отбрасывал тени, а значит с ним можно было завязать интрижку. Но как за это взяться? Именно это она и обдумывала. Ей так осточертело существование затворницы, что порой Корнелия даже готова была покончить счеты с жизнью, а потому ничто ее не удерживало от возможности воспользоваться случаем, если обстоятельства позволят это. Она отбросила всякие сомнения, когда через несколько дней крестьянин явился с первыми овощами и письмом для мессира Жана Ботичелло. Хозяина дома не было, а потому он предстал перед хозяйкой. Корнелия сидела с сыном и с печальной мечтательностью вышивала; ее лицо расцвело, когда она увидела селянина, и приветствовала его теплыми словами: