Это была Рут.

Это она управилась одной рукой. Весь ее вид выражал предельное напряжение, мышцы вздулись под кожей, как шары, сухожилия казались стальными канатами. Все это произошло в три секунды. Как только Дэвид был вытащен, напряжение отпустило Рут, и она привалилась к стене.

— Тащите Дэвида в форт! — скомандовал Марк.

Сафдары тянули к ним длинные красные руки с пальцами толстыми, как сырые сардельки.

— Не беспокойся о Рут, я ее заберу!

Крис подхватил Дэвида и кинулся по утесу к воротам, где стояли Джон Ходджсон с сыном, держа ружья наперевес.

Крис забежал в ворота, Марк, тащивший Рут, последовал за ним. За ними зашли Ходджсоны и заперли ворота.

Марк усадил Рут на пол у стены; ее рука, которой она в беспредельном порыве материнского чувства вытащила Дэвида, находилась в состоянии спазма и непроизвольно дергалась, как будто ей не принадлежала; мышцы предплечья никак не могли расслабиться. Рут сильно страдала, но все же больше тревожилась о сыне и заставила Марка положить Дэвида к себе на колени. Здоровой рукой прижав мальчика к себе, она поглаживала его лоб, что-то шептала и баюкала.

Марк глядел на нее в изумлении.

— Я только слышал о таких вещах, когда матери способны приподнять автомобиль, чтобы освободить своего ребенка, или отогнать от него дикого зверя...

Он был совершенно ошарашен и поплелся к Тони, где присел на одну из пушек, оставляя за собой потеки морской воды.

Крис смотрел на мать и дитя, ощущая к ним необыкновенную любовь. Потом прошел в центр двора и задрал голову вверх — туман двигался наподобие дыма, приобретя теперь розовый оттенок. У стен стояли прочие обитатели форта; они явно ожидали его последующих шагов. И он также понимал, что необходимо что-то предпринять: это ему подсказывал древний как мир внутренний голос.

Побуждение рождалось в глубине разума; некая первобытная сущность роднила его с теми предками, которые благоговели перед бурей и расписывали стены пещер наскальными рисунками; и то же исконное чувство, невыразимое словами, подсказывало ему, что надо делать.

Когда ты голоден — ищешь пищу; когда испытываешь жажду — добираешься до воды.

Когда же древний бог, обычно скрывающийся в укромном уголке твоей души, выходит на свет...

Над Дэвидом, закутанным в большое полотенце в синюю полоску и казавшимся трехлетним, хлопотала мать; они примостились в кресле с высокой спинкой, стоявшем во дворе форта.

Ничего больше так не хотелось Марку, как вытащить их из этого кошмарного места.

Дэвид склонил голову матери на грудь; челка едва скрывала свежую ссадину над левой бровью, где из-под содранной кожи сочилась кровь.

Рут поморщилась — напряженные мышцы еще сильно ныли.

— Тебе надо приложить на руку лед, — посоветовал ей Марк. — Можно было бы воспользоваться каким-нибудь пакетиком с замороженными овощами.

— Ничего не осталось, — слабо улыбнулась Рут. — Не волнуйся, мне получше... Спасибо, Марк.

Марк чувствовал себя отвратительно; ведь он провалил все дело. Вместо того чтобы привести помощь, кружил по болоту!..

— Держи, может пригодиться, — протянул ему дробовик Джон Ходджсон. — Там еще два заряда.

Марк огляделся — во дворе собрались все жители деревни. Они по-прежнему лелеяли надежду на спасение и теперь слонялись туда-сюда, не в силах примириться с этой мышеловкой, лишенной пищи.

Что будет дальше? Через пару дней начнется людоедство?

Крис шагал по двору, и на его лице было совершенно непривычное выражение — душу мерзким червем точил страх.

Тони сидел, прислонясь спиной к стене, и, казалось, погрузился в свои мысли. О чем он думал? Какая еще спасительная идея могла прийти ему в голову?

Проклятие, они опять тычутся лбом в стену. Идеи испарились, остается только ждать. А чего? Марк больше не верил в чудеса.

Марк подошел к Тони и уселся рядышком, заметив при этом, как бегают за стеклами очков его зрачки.

— Тони... с тобой все в порядке?

Тони не отвечал.

— Тони, тебе помочь?

Внезапно лицо Тони просветлело. Он глядел на товарища таким взглядом, каким ребенок смотрит на огромную рождественскую елку — с удивлением и некоторым испугом.

— Марк, это произошло...

— Что?

— Да-да. Ты чувствуешь? Никогда не думал, что будет вот так... не думал, что смогу это ощутить... или узреть. Но это у меня в голове. Что-то вроде мыслей... или образов... Да, образы... они какие-то болезненные... пугающе-горькие. Я этого не хочу. Словно бы я пытаюсь выбраться, а меня что-то держит.

Марк вслушивался в бессвязный шепот.

— Так было всегда, понимаешь? Всегда. Ты помнишь слова Уильямса? Ральфа Вогана Уильямса[15]? Мол, когда он первый раз услышал народную музыку, ему показалось, будто он знал ее всю жизнь, только не понимал... нечто вроде этого. Знал, но не понимал. Знание было глубоко запрятано — как у младенца, инстинктивно умеющего сосать грудь. Первородный инстинкт... вылупляешься из яйца... да-да, яйца, маленького яйца...

Ты считаешь, что твой мозг — единое целое. Хотя это не так, вовсе не так. Там есть разные части... а теперь я чувствую, как одна часть отделяется, уходит прочь. Это как пара людей, танцевавших так тесно и так долго, что они стали ощущать себя одним... однако... — Речь Тони становилась прерывистой. — Теперь они порознь... Именно так было в давние времена, когда все мы жили в чащобе и носили звериные шкуры. Понимаешь, вот ведь что делает нас людьми — части нашего разума так тесно связаны, следуют друг за другом... как в вальсе. Двое танцоров — молодой и очень старый — движутся гармонично... будто одна личность. Ты понимаешь? — сверкнул он глазами на Марка.

Тот потряс головой; старый приятель, похоже, был не в себе.

— Все дико сложно... и странно. Словно держишь в руке батарейку от радиоприемника, а она растет у тебя на глазах, становится величиной с кирпич, потом заполняет комнату... становится все больше и больше... Только это происходит у тебя в голове... растет и растет, пока не лопнут мозги. Ха, беременные мозги. Вот что это такое. Твой мозг растет и растет, а череп-то слишком мал, слишком тесен...

Внезапно взгляд Тони прояснился, он ухватился за плечо Марка.

— Марк, надо предупредить остальных. Это надвигается, скажи им, что происходит нечто... Мы узрим, услышим... вероятно, ощутим что-то физически.

— Слушай, Тони... ты полегче; тебе бы надо...

— Марк, Марк, все, что мы увидали за последние дни, ничто в сравнении с тем, что случится в ближайшие минуты. Все, что связано с сафдарами, Уэйнрайтом, Фоксами... забудь об этом, это ничто. — Тони озирался вокруг, будто ожидая, что с ним заговорят стены. — Все это довольно банально, — опять забормотал Тони, больно хватаясь за руку Марка, — я имею в виду события последних дней. То, что делали сафдары, убивая Уэйнрайта, воскрешая утопленников и отплясывая на берегу, — все это подобно сухой листве на ветру. А вот сейчас надвигается настоящая буря — что срывает крыши и опрокидывает автомобили. Марк, это приближается. Древнее-древнее божество идет сюда... и, Марк... мы не готовы к тому, чтобы с ним торговаться, — у нас нет жертвы.

Тони Гейтман бессильно привалился к каменной стене.

Марк отвернулся, не в силах глядеть на друга в таком состоянии. При этом он коснулся рукой стены, замер и уставился на ее поверхность; в его ушах появился какой-то гул. Протянув руку, он крепко прижал ладонь к кирпичному выступу. И ощутил тепло. Словно в двухсотлетней каменной кладке были проложены трубы с горячей водой.

Марк отвел руку в сторону; на стене остался отпечаток ладони. Не грязь или пятно пота — рука по-настоящему деформировала стену. Так, словно бы он вдавил рукой пластилин.

Марк инстинктивно сжал крепче ружье и оглянулся в сторону матери с ребенком — рефлекс из первобытного прошлого, мужчины должны защищать женщин и детей. Рут смотрела на него, преисполненная доверия; Дэвид потирал маленькой ручкой ссадину на лбу.