— Пожалуй, нет.

— А видишь вон те платформы — возле проемов в стене? Там стояли старинные пушки, пока не появились современные орудия.

— Заряжающиеся с казенной части?

— Правильно, Дэвид, — подтвердил Крис, удивленный познаниями сына. — Откуда ты знаешь? Я был... Тьфу ты, что такое с этой дверью? — Крис возился с медными ручками уже целых полминуты. Они не шевелились. — Похоже, у нас небольшая проблема. Не могу открыть дверь.

— У тебя есть ключ?

— Нет. Тут нет ключей. Здесь даже замка нет. Мы так высоко, что понадобится вертолет, чтобы добраться до батарейной палубы... Бог ты мой. — Если бы не присутствие Дэвида, Крис выразился бы покрепче. Он в последний раз пихнул двери. — Не волнуйся, малыш. Двери мы приведем в порядок и тогда все как следует осмотрим. А сейчас давай поглядим, что там видно из окон.

Даже несмотря на заляпанные стекла, вид открывался весьма привлекательный. Наверно, наиболее эффектным он бывает зимой во время шторма: слышны все феерические звуки, видно неистовство волн, и кажется, будто ты на корабле, лишь с той приятной разницей, что находишься на непоколебимо стоящей скале. Крис мог представить себе, как волны разбиваются о стену и пены брызг долетают до самых окон.

Он вспомнил поездки в Скарборо, когда ему было примерно столько же лет, сколько Дэвиду. Разъяренное море привлекало толпы народу на площадку минерального источника, нависшую над кромкой воды. Водяные горы опрокидывались на волнолом и взрывались гейзерами брызг, взлетавших вверх футов на тридцать. Соленый душ обдавал с ног до головы того, кто подходил слишком близко к краю площадки. А к вящему удовольствию мальчишки, такой человек неизменно находился. Океан всегда обладал этой силой. Он разыгрывает яркое представление, которое излучает магнетизм, притягивающий людей. И единственное, что они могут сделать, — это стоять и смотреть.

Пожалуй, такое же чувство возникает, когда в зоопарке приближаешься к клетке льва и перегибаешься через барьер, чтобы увидеть глаза в глаза зверя-людоеда. Возможно, это одно и то же. Увидеть природу без покровов, во всей наготе, дикой, завораживающей и пленительной, вселяющей благоговение и более пугающей, чем можно вообразить. Надо лишь подойти чуть ближе; увидеть чуть больше.

Море как будто говорило: «Следи за мной. Гляди, десятифутовая волна; гляди, вот пена вскипает у самых ступенек волнолома. Спустись на несколько ступеней. Вот так. Я слегка наброшусь на тебя, а ты, визжа и смеясь, кинешься вверх по лестнице. Подойди ближе. Я хочу поиграть с тобой. Подойди... Вода такая нежная. Я не сделаю тебе больно...»

— Пап, ты же говорил, что дверь нельзя открыть.

Крис взглянул на свою руку, будто это было что-то чужое. Он сжимал и вертел бронзовую ручку, пытаясь отворить дверь. Крис тряхнул головой, словно очнувшись от глубокого сна.

— Просто хотел убедиться... Пошли, скоро стемнеет. Давай поглядим еще, пока не слишком поздно. — Они вышли из большой комнаты. — Отличное местечко, правда, малыш?

— Еще какое, папа! — Дэвид помчался по коридору в направлении следующего лестничного пролета вверх.

Крис направился следом. Откуда вдруг возникли мысли о море? Как будто они проникли в его голову откуда-то извне. Сейчас даже воспоминание о них вызывало какое-то странное чувство... Он зябко повел плечами и облизал пересохшие губы. Может, так начинают сходить с ума?

— Давай же, папа!

Дэвид был уже на лестнице. Он быстро полез по ступенькам, скрывшись из виду.

Крис, растирая лицо, пошел за ним. Это все треволнения переезда, решил он. Переутомление.

— В чем дело, папа?

Голос Дэвида доносился с верха лестницы.

— Что ты хочешь сказать — «в чем дело»?

Дэвид стоял на верхней ступеньке. На фоне темной пустоты он казался таким хрупким.

— Папа... — ответил Дэвид тем тоном, который указывал родителям, что его начинает раздражать их несообразительность. — Па-ап. Ты же орал на меня.

— Ни слова не сказал.

— Нет сказал... Врун, — с некоторой обидой проговорил Дэвид.

— Ты снова фантазируешь.

— А вот и нет.

— Ладно, Дэвид. Наверно, ты услышал ветер или эхо.

Или ты позвал его, Крис? У тебя начинается старческий маразм. Прими две таблетки парацетамола и приляг в темной комнате.

Крис посмотрел на мальчика, наблюдающего за ним сверху. Из-за искажения перспективы, освещения или еще отчего-нибудь Дэвид казался дальше, чем он мог находиться. А над ним зияла эта черная дыра — просто какая-то свистящая колоссальная пустота.

Крис мысленно вновь перенесся к той поездке в Скарборо, когда глядел на детей, стоявших на лестнице волнореза, а море, шипящее, как огромный бесформенный зверь, билось о мол, и потоки пены лизали ступени. Ребятишки, весело вопя, бежали вверх, не понимая, насколько опасна эта игра. Крис поймал себя на том, что ставит Дэвида на их место. Хихикающего, сбегающего вниз к колышущейся темной воде, а потом несущегося обратно, когда поднимается следующая волна, чтобы сожрать ступени одну за другой. Конечно же, Дэвид не успевает. Мускулистый напор воды сталкивает его с каменных ступеней и уносит в лоно океана. Слышится крик Дэвида: «Папа... Папа... Вытащи меня!»

Лицо Дэвида скрывается под пеной. Мучительная беспомощность Криса.

Если море утащит Дэвида на глубину, он утонет под вздымающимися водами. Если оно выбросит его обратно на волнорез, то его тело расплющит о каменные глыбы.

Прыгнуть в волны и пытаться спасти мальчика равносильно самоубийству. Никто не сумел бы выплыть из такой воды.

А он попытался бы? Не испытывая колебаний, Крис знал ответ.

Конечно, попытался бы.

По телу прошел неизбежный электрический удар страха.

— Дэвид. Стой там, — проговорил Крис ровным голосом, но быстро побежал по ступенькам. — Не уходи.

— Ладно.

Собственно, ничего особо тревожного на верхнем этаже не было. В конце концов, морской форт на совесть сложен из доброго йоркширского камня.

Там с ними ничего случиться не может.

Как он делал это каждый вечер на протяжении последних десяти лет, Марк Фауст запер дверь своей лавки и отправился на набережную Аут-Баттервика.

Там уже собрались человек десять или даже больше. Двое-трое кивнули ему в знак приветствия, но большинство вглядывались в море.

Вот майор со своей собакой, изящно постриженным терьером. На мужчине широкие серые брюки и фланелевая куртка с орденской колодкой на нагрудном кармашке — словом, типичный отставной офицер. А вот миссис Джарвис — придвинула свое кресло-каталку к самому краю мостовой и сидит, положив ногу на низенькую стенку, отделявшую песок от дороги... Всем известно, что она страдает раком позвоночника и до Рождества вряд ли дотянет.

Позади них по дороге медленно проехал автомобиль. Должно быть, преподобный Рид. Он никогда не стоял здесь вместе с другими обитателями Аут-Баттервика, однако он проедет на «остине» туда и обратно по приморской дороге по крайней мере еще трижды, прежде чем солнце канет в соленые топи.

Собиралось все больше народу, главным образом люди средних лет и старики. Если не считать маленькую Рози Тамворт. Ей сейчас, видимо, тринадцать, но ум трехлетнего ребенка, и руки трясутся.

Марк наблюдал. Все мы состоим из привычек. Приходим сюда в одно и то же время. Стоим на тех же местах, и, наверно, все затаили в себе одни и те же чувства — то же самое напряженное ожидание, которое напрягает каждый мускул, словно тетиву лука.

Бринли Фокс не был похож на остальных. Опустив голову, он шагал по берегу, свирепо затягиваясь сигаретой. Точь-в-точь старомодный муж у родильного отделения.

Пыхтя от напряжения, торопливой походкой явился маленький лондонец Тони Гейтман.

Тони ободряюще кивнул Марку.

Они ждали. Напряжение возрастало.

На этих сборищах никто не разговаривал. Пока, во всяком случае; пока не заканчивалось ожидание.

Но сегодня Марк должен был кое-что сказать лондонцу; придется подождать.