Но она быстро закончилась в нашу пользу, так как мы были сильнее и лучше вооружены. Сломив всякое сопротивление, мы взошли на бриг; на нем ни души, кроме огромной собаки, бросившейся на О'Брайена и схватившей его за горло.

— Не убивайте ее, — закричал О'Брайен матросам, поспешившим на помощь, — только оторвите ее.

Матросы оторвали собаку.

— Клянусь Иисусом! — сказал О'Брайен, привязывая ее к пушке. — Ты моя пленница.

Но хоть мы и овладели корсаром, трудности, однако, не закончились: теперь мы подвергались не только огню двух батарей на входе в залив, мимо которых нам нужно было проходить, но и огню батареи, находившейся в глубине залива и стрелявшей вчера по фрегату. Мы обрезали якорные канаты, убрали фок-мачтовые паруса и перенесли раненых с бортов на бриг. Это было, впрочем, делом нескольких минут. Большая часть французов была убита; наших ранено девять человек, да, кроме того, мистер Чакс, простреленный пулей навылет и подававший мало надежды на выздоровление. Как заметил мистер Филлот, капитанские эполеты сделали его целью неприятеля, и он пал в чужом оперении.

Уложив раненых на палубе — одних французов около сорока человек, — мы привязали к бригу буксирные тросы и начали тащить его из гавани. Была страшная тишь. Мы подвигались очень медленно, но наши матросы, воодушевленные победой, кричали, смеялись и гребли изо всей мочи. Неприятель, заметив, что корсар взят, а французские боты носятся пустыми по заливу, открыл по нам огонь, причем с большим успехом. Прежде чем мы успели дотянуть бриг до того места, где были расположены батареи, мы уже получили три пробоины в подводной части корабля; вода брызнула на самую палубу. Я ухаживал за мистером Чаксом, лежавшим на штирборте; кровь его струилась по палубе, стекая за борт. Он, казалось, лишился чувств; я обвязал его своим платком, чтобы . остановить кровотечение, принес воды омыть лицо и влил несколько капель в рот. Он открыл глаза и взглянул на меня.

— А, мистер Симпл, — сказал он слабым голосом, — это вы? Со мной все кончено; но лучше и быть не могло, не правда ли?

— Как это так? — спросил я.

— Как же! Разве я не пал в офицерской одежде, как джентльмен? — сказал он, намекая на куртку капитана и его эполеты. — Я предпочитаю лучше умереть в этой куртке, чем выздороветь, чтоб снова надеть боцманский мундир.

Он пожал мне руку, и глаза его снова закрылись от слабости. Мы были теперь прямо против двух батарей перед выходом из залива; они навели пушки на боты, тащившие бриг. Первый выстрел пробил дно баркаса и потопил его; к счастью, весь экипаж его спасся. Но так как он находился ближе всех к бригу, то это заставило нас потерять много времени, чтобы освободить от него прочие боты и взять бриг на буксир. Ядра снова летели теперь градом, а картечь сделалась нестерпимой. Тем не менее наши матросы не переставали работать, подымая крик при всяком новом выстреле; мы почти миновали батареи, потерпев от них незначительный ущерб, как вдруг заметили, что бриг полон воды, так что не в состоянии держаться на поверхности более нескольких минут, и, следовательно, невозможно было привести его к фрегату. Мистер Филлот решил, что бесполезно дальше рисковать жизнью людей; он приказал перевести пленных снова в боты и плыть к кораблю. Эту работу поручили мне, вследствие чего мой катер остался пока при бриге. Не желая оказаться позади, я со всевозможной поспешностью перенес раненых и подошел к мистеру Чаксу, чтобы взять его. Он, казалось, несколько ожил, но не позволил перенести себя.

— Ни к чему, милый мистер Симпл, — сказал он, — я не смогу выздороветь, лучше умереть здесь. Прошу вас, не трогайте меня. Если неприятель завладеет бригом прежде, чем он потонет, меня похоронят с военными почестями; а если нет, так я умру, по крайней мере, в одежде джентльмена. Ступайте скорее, пока не убили еще больше народу. Я остаюсь здесь, это решено.

Я начал было спорить, но в это время показались два бота, плывшие из гавани к бригу. Неприятель заметил, что наши боты удалились, и шел овладеть им. Мне, следовательно, было не до того, чтоб уговаривать мистера Чакса, и, не желая насиловать умирающего, я пожал ему руку и оставил его. Я с трудом спасся, потому что боты были уже у самого брига; некоторое время они даже гнались за мной, но так как ялик и катер повернули назад, чтоб помочь мне, то они прекратили преследование.

Вообще, эта экспедиция была хорошо спланирована и выполнена. Мы потеряли только мистера Чакса; раны прочих оказались не смертельны. Капитан Кирни был вполне доволен нами, как и адмирал, когда ему донесли об этом. Правда, капитан Кирни немного сердился за свою куртку и послал ко мне спросить, почему я не снял ее с мистера Чакса и не привез на корабль. Не желая открывать истину, я отвечал, что не хотел беспокоить умирающего, притом же куртка так замарана кровью, что он не стал бы носить ее; это, впрочем, была правда.

— По крайней мере, вы должны привезти мои эполеты, — возразил он. — Но вы, мичманы, ни о чем, кроме лакомств, не думаете.

В эту ночь я стоял в первой вахте; ко мне подошел квартирмейстер Суинберн и просил описать нашу вылазку, так как он в ней не участвовал.

— Что ж! — сказал он. — Этот мистер Чакс, кажется, был славным боцманом; жаль только, что он слишком много давал воли своему убедителю. Он был дельный малый и знал свои обязанности.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Добрый совет О'Брайена. — Капитан Кирни снова погружается в мир чудес.

В жизни моей я не помню ни одного случая, который бы запал мне в душу так тяжко, как смерть бедного мистера Чакса, в которой я не сомневался. Думаю, скорбь моя была такой глубокой потому, что, когда я вступил на службу, все считали, как и в моей семье, что я был дурачком, и только мистер Чакс и О'Брайен относились ко мне иначе. Благодаря их сочувственному обхождению я задумал исправить положение и стремился к достижению этой цели. Я полагаю, что не один ребенок мог бы стать также дельным человеком, если бы в окружающих находил к себе участие, вместо того чтобы подвергаться презрению и осмеянию. Он против воли попадает на дурную дорогу и с отчаяния, потеряв всякую уверенность в себе, предается пороку, ведущему к гибели.

О'Брайен не очень-то любил чтение, но замечательно играл на флейте и имел недурной голос. Главными занятиями его были игра на флейте и пение. Но хотя он сам и не учился, однако меня каждый день заставлял приходить в свою каюту на час или два, где я рассказывал ему содержание какой-нибудь прочитанной мною \ книги. Этим методом он не только учил меня, но и сам ' приобретал много сведений; замечания, которые он часто делал насчет прочитанного, навсегда оставались в моей и его памяти. -, — Ну, Питер, — сказал он, входя в каюту, — что ты мне скажешь сегодня? Ты мой учитель, я каждый деньузнаю что-то от тебя.

— Сегодня я немного прочел, О'Брайен, потому, что думал о несчастном мистере Чаксе.

— Это хорошо, Питер; никогда не забывай друзей в несчастье: их немного будет в твоей жизни.

— Хотел бы я знать, умер ли он?

— Я не могу на него ответить; впрочем, если тебя прошибет ядро, то это не продлит твоей жизни. Он бы не умер, если бы мог не умереть, особенно когда на нем капитанская куртка.

— Да, он всегда хотел быть джентльменом, что довольно глупо со стороны боцмана.

— Не совсем-то глупо, Питер; а вот с твоей стороны глупо говорить, не думая. Кто из товарищей мистера Чакса может укорить его в каком-нибудь низком или дурном поступке? Никто. А почему? Потому что он всегда старался быть джентльменом, и это стремление возвышало его. Тщеславие — глупая обезьяна, которая может заставить нас засунуть голову между ног и опрокинуться; но гордость — статный конь, который невредимо переносит нас через грязь и дает возможность опередить других. Мистер Чакс был горд, а это похвально даже в боцмане. Как часто тебе приходилось читать, что лица, вышедшие из ничтожества, делались великими людьми? Это, разумеется, благодаря талантам, но талантам, соединенным с гордостью, которая подстегивала их, а не с тщеславием, которое только мешало бы в жизни.