Велисарий взял свиток и развязал шелковую ленту.

— Из Бароды? Она не приплывет вверх по реке? Я предполагал…

Хусрау оборвал его:

— Тебе лучше прочитать послание, Велисарий. Антонина не может приплыть вверх по реке. Экспедиция оказалась очень успешной. Скорее, потрясающе успешной — разрушен флот малва в Чоупатти, взят сам Чоупатти, разрушен флот в Бхаруче и его гавань тоже, хоть и не взята. Но Антонина не могла задержаться в Бароде и, тем более, тратить время на путешествие вверх по реке. Понимаешь, ее присутствие незамедлительно требуется в Аксуме. К этому времени, я предполагаю, она уже почти на месте.

Ужас, который постепенно спадал, когда Хусрау начал говорить, снова усилился. Если с самой Антониной все в порядке… то почему ей срочно нужно быть в Аксуме? Это может означать только…

Наконец напряжение на лице Хусрау сменилось простой грустью.

— Есть и плохие новости.

После того как Велисарий прочитал послание, причем несколько раз, слезы свободно полились по его щекам. Император земель иранских и неиранских тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Он подошел к Велисарию и положил руку на плечо римского полководца.

— Мне очень жаль, — тихо сказал он. — Честное слово. Я сам плохо знал молодого царя, но помню, что вы были близки. Ты показал себя хорошим другом, моим и моих подданных, и мне грустно видеть тебя в такой печали.

Велисарий нашел в себе достаточно сил, чтобы положить руку на руку императора, сжимавшую его плечо. Это был редкий момент близости между двумя могущественнейшими людьми в мире.

— Спасибо тебе за слова, Хусрау С Бессмертной Душой. А теперь, если не возражаешь, я хотел бы побыть один. Мне нужно побыть одному.

И остаток дня он ни разу не сдвинулся с места. Наступил и прошел полдень, и офицеры стали нарушать его просьбу об одиночестве. Один за другим, начиная с Маврикия, они заходили в бункер. Не поговорить со своим печальным полководцем, а просто утешительно положить руку ему на плечо. Он накрывал каждую руку своей, хотя ничего не говорил в ответ на тихие соболезнования.

До заката он разговаривал только с Эйдом. И это скорее были не слова, а внутренние крики боли и печали, на которые Эйд отвечал своими.

Велисарий узнал то, над чем думала Антонина. Кристалл действительно мог плакать, и плакать, и плакать. Но Велисарий никогда не говорил ей об этом в последующие годы, ни разу, только признавал сам факт. Характер этого плача остался только его тайной, поскольку смерть Эона была раной, которую он не станет бередить ни у себя, ни у своей любимой жены.

Когда наступил вечер, Велисарий поднялся со стула и направился к выходу из бункера. Он тихо обратился к часовому, стоявшему в нескольких футах от входа, и передал просьбу для Калоподия и его секретаря.

Когда молодой офицер и его писарь вошли в бункер, ступая несколько робко, то нашли Велисария сидящим за письменным столом Калоподия, на том же стуле, который он всегда занимал, когда рассказывал о своей жизни.

Только по покрасневшим глазам и хриплому голосу эти двое мужчин, каждый по-своему, смогли определить, что полководец провел день в печали.

После того как Калоподий и писарь сели, Велисарий начал говорить:

— Как я предполагаю, каждой великой войне требуется свой Ахилл. Возможно, это способ, которым Бог напоминает нам, что юность достойна славы. По крайней мере, мне хочется так думать. Это примиряет с потерей так, как ничто другое. Поэтому теперь я расскажу тебе об Ахилле этой войны, о том, откуда он пришел и как стал Ахиллом.

Калоподий наклонился вперед, напряженный, зачарованный, равно как и писарь.

— Мы должны начать с его имени, а не всех тех титулов, что пришли позднее. Эон Бизи Дакуэн. Солдат своего полка. Запиши мои слова, историк, запиши их правильно.

— Не могу поверить, что он это сделал. Феодора оторвет мне голову.

«Прекрати бормотать, — сказал Эйд. — Ты подаешь плохой пример своим офицерам».

Велисарий виновато огляделся. Определенно, по крайней мере половина его старших офицеров из командного состава армии бормотали себе под нос. Велисарий не был единственным стоявшим на причале римским военачальником, которого в этот момент гораздо меньше беспокоил враг, чем топор палача императрицы-регентши Феодоры.

Он снова посмотрел на человека, которому помогали по трапу сойти с парохода, только что притащившего за собой целую флотилию барж к Железному Треугольнику. Это был «Юстиниан».

«Название очень подходящее».

Велисарий заскрежетал зубами.

«Я не в настроении шутить», — послал он ответный ментальный импульс Эйду.

«Кто шутит? О, посмотри, что они начинают разгружать с первой баржи!»

Поставленный в тупик Велисарий попытался догадаться, что так взбудоражило Эйда. При помощи одного из кранов, стоявших у причала, разгружали большую плетеную корзину, полную… колес ?»

«Это колеса для тачек, если я не ошибаюсь, — сказал Эйд. — Мы достаточно легко сможем собрать все остальное, учитывая то, чем мы здесь располагаем — если у нас будут колеса. Вероятно, это утроит скорость работы на укреплениях».

За мыслями Эйда угадывалось несносное самодовольство.

«Я ведь предлагал тебе тачки на колесах, если ты помнишь. Но разве ты обратил внимание? Нет, нет. Я рад, что хоть кто-то не слеп. Если ты простишь мне это выражение».

К этому времени Менандр проводил Юстиниана с причала под навес, где ждали Велисарий и его офицеры.

Как только Юстиниан почувствовал, что находится среди них — как слепой чувствует подобные вещи, — то улыбнулся от уха до уха.

Велисарий был поражен. Пока Юстиниан оставался императором Рима, Велисарий мог вспомнить лишь несколько случаев, когда Юстиниан улыбался, и то очень тонко. И еще реже это происходило, когда Юстиниан стал главным юстициарием.

— Я думал, что ты забыл о тачках на колесах, — весело сказал Юстиниан. — Первое, о чем я спросил Менандра, когда он появился в Бароде. Он удивился, увидев меня, И еще больше удивился, когда я сказал ему, что пришло время начать перевозить судостроительную команду в Железный Треугольник.

Юстиниан повернул голову и обратил невидящие глазницы на Менандра, который, судя по всему, явно испытывал тревогу. Затем медленно повернулся так, чтобы «смотреть» на всех офицеров под навесом.

— О, прекратите хмуриться, — сказал он еще более весело. — К тому времени как Феодора обнаружит, что вы позволили мне прибыть на передовые линии, и, придя в ярость, отправит палача, чтобы казнить вас всех, уже пройдут месяцы. В любом случае, мы или все к тому времени будем мертвы, или пройдем победным маршем по Каушамби. Во втором случае я прикажу казнить палача за вмешательство в императорские военные дела. Я ведь могу это сделать. Поскольку я все еще главный юстициарий — и к тому же первый в истории, — то вполне могу делать все, что захочу.

Велисарию удалось не вздохнуть. Едва.

— Добро пожаловать в Железный Треугольник, Юстиниан.

— Спасибо. — Слепой, который кем только не был в жизни, но, казалось, больше всего полюбил ремесленничать, вопросительно склонил голову. — Скажи мне кое-что, Велисарий. Ты рад меня видеть?

Мгновение Велисарий думал над этим. Его мыслительному процессу помог Эйд.

«Не нужно быть полным идиотом».

— Да, — сказал полководец. — Я рад видеть тебя здесь. Подозреваю, что ты сильно понадобишься нам еще до того, как все закончится.

— Конечно, сами верфи будут перенесены в Бароду, — объяснял Юстиниан. Он откинулся на спинку стула и поставил осушенный кубок на ближайший стол, двигаясь в немного резкой манере слепого. — Если спросишь мое мнение, то ваше местное пиво не такое уж и плохое. Не хуже того, что я пил в Египте или Аксуме.