Словно каким-то волшебным образом услышав эти слова, в тот же миг в дверях появился Чен.

— Ленч подан, мадемуазель, — объявил он.

Алина поднялась:

— Пойдемте? — затем, когда принц встал рядом с ней и предложил ей руку, добавила: — Мы будем есть в столовой. Я думаю, вы знаете дорогу.

Как только они сели за стол, Алина решила взять на себя инициативу в беседе. Эта женщина, управлявшаяся со столь многочисленными мужчинами, вдруг обнаружила, что перед ней мужчина, который, как она опасалась, собирается управлять ею.

Голос принца, его взгляд, любое движение головы или плеч излучали такую мощную энергию, что, казалось, пожелай он ею воспользоваться, она смела бы все препятствия.

«Он опасен, — подумала Алина. — Я должна быть осмотрительна».

Она заговорила о домах в Маризи и о доме месье Анри Дюро в частности, который, как она заявила, слишком мал даже для семьи из двух человек.

— Очень раздражает, — призналась она, — когда приходится завтракать в гостиной. Это слишком — как бы это выразиться? — официально. В библиотеке — темновато. Впрочем, здесь, судя по всему, все дома такие.

— Я полагаю, в России они другие, — сказал принц, не выказывая никакого интереса к затронутой теме.

— Да, там все другое. Мне кажется, у нас больше помещения, больше воздуха, больше простора. А Европа словно бы задыхается.

— Я бы не решился хулить континент, — с улыбкой сказал принц.

— Это потому, что он ваш.

— Возможно. Но и другие находят, что здесь неплохо.

— Я тоже принадлежу к их числу. Но у нас чувствуется некая уверенность в жизни, какой здесь нет. Впрочем… боюсь я слишком много говорю о своем.

Мадемуазель Солини засмеялась, хотя в глазах стояла ледяная серьезность.

Резко изменив тему, Алина начала расспрашивать принца о его путешествиях. Как она слышала, он бывал в Америке, а она, признаться, всю жизнь испытывала любопытство к этой стране. Принц вздохнул, но любезно принялся рассказывать ей об этой земле свободы.

После этого они почему-то перешли к альянсу с турками; принц был немало удивлен познаниями мадемуазель Солини в политике. Время протекло быстро; оба они очень удивились, обнаружив, что прихлебывают кофе, и услышав, что в библиотеке часы пробили три.

Принц заявил, что совершенно невозможно поверить в такую стремительность времени: два часа пролетели как один миг.

— При таких темпах, — сказал он, — год с вами, мадемуазель, показался бы не больше, чем днем. Это не праздность, а удовольствие, которое ворует время.

— Значит, день не пропал зря, — отозвалась Алина, глядя на него поверх чашки. — Я могла бы предложить вам еще одну…

— Нет, нет! — вскричал принц, изобразив испуг. — Я не в состоянии отказаться, а мне нужно через час встретиться во дворце с делегацией ходатаев. Они должны были явиться к двум часам, но я отсрочил… из-за этого.

— Вот видите, ваше высочество! — смеясь, воскликнула Алина. — Я не только разбираюсь в политике, но и имею влияние.

— Действительно, имеете.

Что-то в тоне принца заставило Алину быстро взглянуть на него. Он смотрел на нее так, как смотрели многие, но было и отличие.

Он снова заговорил, глядя ей в глаза:

— Да, вы имеете влияние, мадемуазель.

— На политику?

— Нет, я говорю не о политике. Я привык быть откровенным. Могу я вам кое-что сказать?

По тому, как он смотрел на Алину, его вопрос в самом деле требовал ответа.

— Если вы нуждаетесь в моем разрешении, вы его имеете, — сказала она.

— Так вот, — сказал он тихо, — вы интересуете меня больше, чем любая другая женщина, какую я когда-либо знал. Для меня это очень много значит.

— Ваше высочество, вы очень добры.

— Я сказал, что откровенен.

— Если это правда, значит, я вознаграждена и польщена.

Алина сама почувствовала неловкость своих слова и, как ни странно, смущение. Ее целью в связи с принцем Маризи было нечто другое. Как же отвлечь его от этого?

— Нет сомнений, что ваше высочество интересует многих женщин, — сказала она.

— Нескольких. Это мое главное развлечение в жизни. Видите, мадемуазель, я откровенен.

Да уж, в самом деле по-царски! Такого у Алины было в избытке. Она не считала для себя возможным быть игрушкой и, надо отдать ей должное, игрушкой никогда и не была, но принц этого не знал. Она резко оттолкнула свое кресло и встала. Официальная часть ленча была закончена.

Они вернулись в гостиную. Принц, очевидно, почувствовал, что получил отпор: хотя его манеры остались такими же учтивыми и приветливыми, в его поведении тем не менее ощущалось некоторое его неудовольствие.

Алина улыбнулась и расслабилась; она поняла, что теперь держит дело в своих руках. Они поговорили еще несколько минут, потом принц поднялся и стал прощаться. Автомобиль ждал его перед домом.

— Мне не нужно говорить вам, ваше высочество, — сказала Алина, провожая его через приемную до дверей, — как я признательна вам за вашу любезность.

— Это не та признательность, которой я желал бы, — ответил принц. — На самом деле ни о какой признательности не может быть и речи. Я хочу поблагодарить вас за самый приятный ленч, мадемуазель. Au revoir.

Алина сквозь стеклянную дверь наблюдала, как он наклонился, усаживаясь в свой лимузин, дверцу которого придерживал лакей в желто-зеленой ливрее. Машина рванула с места и исчезла в конце улицы.

«Если его самолюбие задето, — сказала про себя Алина, — тем лучше».

Потом она, не отдавая себе отчета, что мыслит вслух, пробормотала:

— Принцесса Маризи.

Она прошла в библиотеку и, усевшись перед камином, погрузилась в раздумья.

С лестницы донесся быстрый легкий перестук, и от дверей послышался голос Виви:

— Алина, ты не трогала мою корзинку для рукоделия?

Мадемуазель Солини оглянулась:

— Что?

— Мой красный шелковый шнур, — объяснила Виви, — я нигде не могу его найти.

Алина слегка замялась, потом ответила:

— Он в моей комнате, я пользовалась им прошлым вечером. Ты найдешь его на моем туалетном столике.

— Спасибо, — отозвалась Виви, и на лестнице снова послышался звук ее быстрых шагов; мадемуазель Солини погрузилась в дальнейшие размышления.

Кажется, город Маризи решил устраивать Ричарду Стеттону ежеминутные развлечения все то время, пока он в нем пребывает. Словно бы предоставить ему возможность спокойно отдохнуть ночью, не заменив одни источники тревог и опасностей на другие, поспешающие занять освободившееся место, было бы равнозначно отсутствию гостеприимства.

Покинув сразу после полудня дом мадемуазель Солини, он прогулялся по Аллее к офису немецкой миссии, не переставая улыбаться всему миру.

Он не совсем поверил тому, что говорила ему Алина, у него были серьезные сомнения по этому поводу. Она ведь не рассказала ничего важного, ничего достоверного.

Однако он посчитал для себя джентльменским долгом оправдать ее за недостаточностью улик, тем более что этот самый «джентльмен» совсем недавно обнимал ее. Кроме того, она ведь не отказалась от их бракосочетания.

В миссии, где клерки разглядывали его с таким откровенным интересом, будто он был какой-нибудь выдающейся личностью, ему было сказано, что месье Науманн сегодня не появлялся и его не ждут до завтрашнего утра.

Стеттон продолжил свой путь дальше по улице и задержался у квартиры Науманна, где выяснилось, что тот ушел с полчаса назад. Потом он зашел в банк за деньгами, сделал два или три других дела и незадолго до трех часов прибыл на ленч в отель «Уолдерин».

Как только он ступил в вестибюль, к нему ринулся портье с очень важным и загадочным видом.

Снизив голос до шепота, он сообщил, что шеф полиции дважды звонил в отель, спрашивал месье Стеттона и оставил распоряжение связаться с ним немедленно по прибытии месье Стеттона.

— А чего он хочет?

— Я не знаю, месье, это все, что он сказал.