Алина резко прервала его:

— Стоп, генерал.

Но он продолжал с нарастающей уверенностью:

— Вы должны понять меня, дражайшая Алина. Вы знаете, что я люблю вас, но там, куда ступил мой принц, я отступаю. Вот о чем я пришел говорить с вами. Не как эмиссар, — уверяю вас, не поэтому, — но его желание так очевидно! Что я могу сделать? К несчастью, ничего, кроме как выбирать меньшее из двух зол.

— И потерять меня, это меньшее? — Ей было очень весело.

— Нет… это… вы должны понять… — Генерал удивлялся, какого черта ей понадобилось, чтобы дело приняло такой неприятный оборот.

— Я понимаю, — сухо сказала Алина. — И вот мой ответ: я люблю вас!

— Конечно, конечно; и я люблю вас, — отвечал генерал, начиная терять терпение. — Но разве вы не понимаете? Невозможно предать принца.

— Значит, я добьюсь невозможного, — спокойно ответила Алина.

При столь простом заявлении о намерениях генерал в волнении вскочил на ноги.

— Я знаю, в чем причина! — вскричал он. — Американец! Я все время подозревал его. Вот кто стоит за всем этим.

— Вы имеете в виду Стеттона?

— Да, его. И это правда! — кричал генерал, с каждой минутой все более волнуясь.

Алина резко прервала его:

— Это абсурд, и вы это знаете.

— Это правда! Вы его любите!

— Смешно!

— Вы любите его! Вы обманывали меня!

Алина пренебрежительно пожала плечами; потом, после некоторого раздумья, вдруг посмотрела на генерала Нирзанна так, словно на что-то решилась:

— Послушайте меня, Пол. Американец — глупец.

Меня волнует не это. — Она стиснула пальцы. — Нет, Дайте мне договорить! Или, точнее, ответьте на вопрос.

Вы явились сюда как эмиссар принца. Или я не права?

Генерал начал протестовать, но, видя бесполезность протестов, в конце концов согласился с этим.

— И чего принц хочет?

Генерал, увидев, что она почему-то все знает, ответил просто:

— Он хочет сместить меня с той позиции, которую я занимаю, хотя ему об этом неизвестно.

— Вы уверены в этом?

— В чем?

— Что ему неизвестно?

— Разумеется, мадемуазель!

Алина вздохнула с видимым облегчением:

— Очень хорошо. Я рада слышать, что, перестав любить меня, вы по крайней мере меня не предали. Что же касается желаний принца, то мой ответ таков: уважающая себя крепость не провоцирует осаду, но и не сдается без нее. Вы — человек военный, генерал, вы меня поймете.

— Но…

— Нет, не говорите больше ничего; я не стану вас слушать. Что касается вас, Пол, не скажу, что вы разбили мое сердце, но вы сделали меня несчастной. Ах, Пол… нет… не говорите…

Алина откинулась на спинку кресла и закрыла лицо руками.

Генерал, одновременно и восхищенный, и сбитый с толку, и неудовлетворенный, после десятиминутных безуспешных усилий заставить Алину выслушать его неохотно повернулся и оставил комнату, чтобы направиться к принцу Маризи с несколько загадочным сообщением.

В тот же час, когда генерал Нирзанн покинул дом номер 341, чтобы вернуться во дворец, — а было уже чуть больше десяти часов вечера, — месье Фредерик Науманн сидел в своих меблированных комнатах на Уолдерин-Плейс, уныло уставившись на обои, поскольку, следует признаться, он попал в самое затруднительное положение.

Он сидел так уже два часа и таким же образом просидел еще два. Потом устало поднялся, разделся и отправился в постель.

Еще через час сон сморил его, но даже когда он его настиг, то сопровождался неприятными снами и частыми пробуждениями. Науманн, как в лихорадке, проворочался всю ночь, а когда первый луч утреннего солнца проник в окно, он поднялся, чувствуя, что если проваляется еще немного, то сойдет с ума.

Торопливо одевшись, он вышел прогуляться по прохладному утреннему воздуху в поисках — Господи, помоги! — душевного покоя.

Он перестал спрашивать себя, любит ли он Виви Жанвур. Вчера, прежде чем он покинул дом мадемуазель Солини, на этот вопрос нашелся ответ, в чем он с отчаянием и убедился. Но этот ответ только усугубил дело.

Во-первых, у него не было оснований верить, что его любовь не безответна. Во-вторых, он был человеком весьма состоятельным, занимал высокое общественное положение, от него многого ждали, — а кто была она?

Он застонал. Она была Виви, и этого достаточно, сурово сказал он себе. Но существовала еще мадемуазель Солини. И он снова застонал.

Повернув на восток, по направлению к самым бедным кварталам города, он стремительно несся по тихим улицам, даже не задумываясь, куда идет. Через час ходьбы он почувствовал, что проголодался, поскольку последний раз ел еще вчера в обед. Тогда он зашел в дешевую закусочную, съел пару яиц и выпил кофе, не заметив потрескавшихся, грязных тарелок и запятнанной клеенки.

Потом продолжил свою прогулку в том же направлении — подальше от центра Маризи. Еще через полчаса он обнаружил, что вышел за город. Тем не менее он продолжал идти: хаос и тревога в душе не давали покоя и телу.

Виви, которой был предложен выбор между ним и мадемуазель Солини, отвернулась от него. Но сразу вслед за этой мыслью появилась другая: что он не совсем честен перед самим собой. Ведь мадемуазель Солини сумела так представить девушке альтернативу, что той ничего другого не оставалось, как отказаться от нее.

Голос мадемуазель Солини, произнесший слова «он не притворяется, что любит вас», все еще звучал в его ушах. Он громко, даже озадаченно воскликнул: «Какого черта! Надо же быть идиотом, чтобы сказать такое!»

А потом, охваченный внезапной вспышкой гнева, он стал еще угрожать мадемуазель Солини, что свяжется с Василием Петровичем.

О господи! Как он мог! Конечно, подумал он, мадемуазель Солини слишком умна, чтобы не понять, что его угроза — не более чем блеф. Он не удивился бы, если бы узнал, что она гораздо лучше его осведомлена о том, где может находиться Василий Петрович.

В одном Науманн почти не сомневался: если бы Василий, с его энергией и жаждой мести, нашел бы ее, их встреча могла бы закончиться только ее или его смертью. А она была чересчур даже живой.

Науманн вдруг резко остановился, обнаружив, что добрался до конца узкой извилистой дороги. Это вернуло его к действительности, он огляделся в некотором удивлении. Оказывается, он забрел довольно далеко от города.

Вокруг ничего не было видно, кроме пустых полей и мрачных обнаженных деревьев. Он взглянул на часы: было девять. «Однако!» — удивился он и, чувствуя себя немного уставшим, повернул в обратный путь к городу.

Тремя часами позже он вошел в свою комнату в полном изнеможении не только тела, но и духа, причем угнетен был еще более, чем до прогулки. Но главное, он так ничего и не решил. А что, собственно, решать? — спрашивал он себя.

Он любил Виви. Ну и что? Даже если бы мадемуазель Солини, приняв всерьез его угрозы, отказалась бы от своих притязаний на девушку, что ему делать, если Виви при этом откажется ее покинуть?

Ясно, что единственно разумное состояло в том, чтобы забыть обо всей этой истории. Это будет совсем не сложно сделать. Разве он раньше не влюблялся? Да дюжину раз! Но какой-то внутренний голос шептал ему, что Виви — дело другое. Ха! Почему другое?!

Надо думать, он, Фредерик Науманн, — не единственный человек на свете, ставший жертвой невинного личика и младенческих глаз. Глупец! Конечно, нужно забыть все это! И начать немедленно, с этой минуты.

Раздался стук в дверь. Науманн испуганно подпрыгнул в кресле, потом пригласил войти.

Дверь открылась, показалась фигура старого Шанти, консьержа. Он вошел, закрыл за собой дверь и неловко поклонился. В руках он держал пакет размером с коробку сигар, завернутый в упаковочную бумагу.

Нетерпение Науманна прорвалось в его голосе, когда он спросил:

— Что это?

— Посылка, месье. Оставлена посыльным. Вас не было.

Он сказал, что это должно быть передано вам лично, а вы знаете, я всегда…