— В Аугбург! — крикнул Стеттон и добавил, когда машина плавно взяла с места: — Тысяча франков, если будете там через два часа.

Машина рванулась вперед и через десять секунд затерялась в уличном потоке. Шофер, отказавшийся везти Стеттона, повернулся, чтобы поделиться мнением о сумасшедших иностранцах с другими шоферами, и был несказанно удивлен, наткнувшись на огромного, вдвое больше его самого, человека с блестящими глазами и черной бородой.

Чернобородый сказал:

— Тот, кто только что взял машину… куда он собирался? Какое направление назвал?

Шофер надменно оглядел спрашивающего и очень вежливо ответил, что это не его дело.

Бородатый полез в карман, затем в его руке блеснуло золото. Он протянул руку шоферу, и в ответ прозвучало одно-единственное слово:

— Аугбург.

Чернобородый повернулся и бегом бросился обратно на вокзал, там он подошел к справочному киоску и спросил:

— Поезд на Маризи останавливается в Аугбурге?

— Да.

— В какое время?

— Два тридцать девять.

В глазах русского появилось удовлетворение, он опять вышел на перрон, где занял место в поезде, поданном к платформе пять минут назад.

Тем временем серый туристический автомобиль со Стеттоном пробирался по улицам Берлина. Это был тяжкий труд, и он занял много времени, но через тридцать минут они вырвались за пределы города, и машина понеслась вперед. Во время этой дикой езды у Стеттона не было возможности подумать; он был слишком озабочен тем, чтобы удержаться на сиденье.

Когда они подъехали к железнодорожному вокзалу в Аугбурге, в восьмидесяти пяти милях от Берлина, Стеттон взглянул на ручные часы: было без двадцати пяти минут три. Он сунул в руки шоферу десять стофранковых купюр и бросился по тоннелю на вокзал.

— Поезд на Маризи ушел?

— Нет. Еще три минуты.

— Он еще стоит?

— Да.

И через пять минут Стеттон сидел в том же купе, которое покинул в Берлине.

Он был уверен, что Василий Петрович остался далеко позади. Стеттон видел, как тот бежал за ним по берлинскому вокзалу, но найти кого-то в Берлине непросто. Нет, ему больше не нужно опасаться Василия Петровича. Хитрому русскому попался равный соперник.

Стеттон подумал, что для пущей уверенности следовало бы пройтись по поезду, и попытался это сделать.

Но в большинство купе двери были закрыты, и попытка оказалась бесплодной. Он вернулся в свое купе, сел и постарался отвлечься, насколько это было возможно в создавшихся обстоятельствах.

Трудно сказать, чей портрет яснее возникал перед его мысленным взором: Алины или чернобородого.

Чем ближе он подъезжал к цели своего путешествия, тем более возрастали его нетерпение и беспокойство.

Что скажет Алина? Что она сделает?

Встреча с Василием Петровичем совсем лишила его равновесия; он действовал почти с маниакальной одержимостью.

Когда поезд наконец к вечеру следующего дня остановился на вокзале Маризи, он бросился через вокзал, прыгнул в такси и крикнул водителю:

— Во дворец!

На восточной стороне дворца Маризи от угла до угла здания, примерно в двадцати футах от земли, тянулся балкон, закрытый с дороги деревьями и кустарником.

На этот балкон выходили застекленные двери апартаментов принца и примыкавших к ним покоев принцессы.

Над мраморной балюстрадой качались ветви величественных столетних деревьев, а летом сюда поднимались тысячи ароматов из разбитого внизу сада. Теплыми летними вечерами это был самый приятный и уютный уголок в городе.

На балконе сидели принцесса Маризи и мадемуазель Жанвур. Наступил вечер, начало девятого. Они пришли сюда недавно. Алина взяла с собой Виви отчасти для того, чтобы избежать бесцеремонного появления других обитателей дома, отчасти из-за того, что желала наедине сообщить ей твердое решение, которое приняла только сегодня. О том, что если Виви все еще желает выйти замуж за герра Фредерика Науманна, то принцесса дает на то свое согласие и благословение.

Женщины долго сидели молча.

Вечер был мягкий и тихий, внизу благоухал сад, его ароматы достигали балкона. Издалека доносился шум города, но его приглушали деревья и расстояние, отчего он звучал всего лишь успокаивающим фоном. Все вокруг было тихим и мирным, такой же мир и покой были и на душе принцессы. В ее планы входило не только удовлетворение собственных желаний, здесь она уже достигла блистательного успеха, но и устройство счастья, — что она и намерена была сейчас обсудить, — ее Виви, единственного существа в мире, к которому она питала подлинную привязанность.

Она пожала руку Виви и уже собиралась было заговорить, когда ее внезапно прервал слуга, появившийся в одном из окон, выходивших на балкон.

Принцесса нетерпеливо обернулась:

— В чем дело? Я же не велела беспокоить!

— Я знаю, ваше высочество, — извиняющимся тоном произнес слуга, — но месье Стеттон очень настаивает. Он…

— Месье Стеттон?! — воскликнула принцесса.

— Да, ваше высочество. Он внизу. Я не мог ему отказать. Он утверждает, что ему крайне необходимо немедленно поговорить с вами.

Принцесса взяла себя в руки и спокойно приказала:

— Проводите его наверх, я встречусь с ним.

Потом, когда слуга исчез, повернулась к Виви:

— Тебе лучше уйти, дорогая. Я хотела тебе кое-что сказать… но это подождет. Поцелуй меня.

Виви поцеловала ее не один, а много раз, потом повернулась, чтобы уйти. Когда она проходила через холл, ей встретился Стеттон. Он почти бегом торопился на балкон и потому только на ходу кивнул ей.

Его бледное лицо и возбуждение вызвали любопытство Виви, но она ничего не сказала и неторопливо удалилась в свои комнаты.

Стеттон ступил на балкон. Здесь было сравнительно темно из-за тенистых деревьев, и, войдя из ярко освещенного дворца, он в первый момент ничего не разглядел.

Но услышал голос Алины:

— Сюда, Стеттон. Я здесь. В чем дело? Почему вы вернулись?

Он подошел к тому месту, где она стояла, облокотившись на перила, обнял и поцеловал ее. Она выдержала его объятие с плохо скрытым нетерпением и повторила:

— Почему вы вернулись?

— Я доехал до самого Парижа…

— Вы видели месье Кандале?

— Да.

— Его ответ?

— Благоприятный. Но… — Стеттон замялся, потом без подготовки сказал: — Алина, Василий Петрович жив.

Я видел его.

Лицо принцессы внезапно побледнело, так побледнело, что Стеттон заметил это даже в сумраке, царившем на балконе. Она схватила его за руку:

— Василий? Вы видели Василия? Где? Когда?

— В Париже. На вокзале Гар-дю-Нор.

— А он вас не видел?

— Видел и последовал за мной в Берлин. Там я от него избавился.

И он поведал обо всех событиях последних двух дней, начиная от беседы с Василием Петровичем в парижском кафе и заканчивая своим прибытием во дворец несколько минут тому назад. Принцесса стояла, изумленно глядя на него. Никогда еще он не видел Алину такой взволнованной, она была как натянутая струна.

— Дурак! — вскричала она, когда он закончил. — Вам вообще не следовало возвращаться в Маризи! Почему вы не остались в Париже и не написали мне оттуда? Почему вы не… Впрочем, хватит! — Ее голос был полон ярости и презрения. — Орел не ловит мух. Хотя следовало бы предполагать, что и муха неспособна поймать орла.

Стеттон не совсем понял это замечание, но и тона было достаточно. Он стал горячо уверять ее, что сделал лучшее из того, что было возможно; в конце концов, он не уехал в Америку и не оставил ее в опасности!

— Mon Dieu! Что за человек! — сказала Алина с еще большим презрением. — Вам лучше было бы уехать, чем привести его прямо ко мне.

— Я же говорил вам, я оторвался от него в Берлине! — закричал бедный Стеттон, ожидавший большей благодарности за свой героизм.

— Возможно, — с трудом сдерживаясь, сказала принцесса, — но вы вряд ли перехитрили Василия Петровича, мой дорогой Стеттон. Я не сомневаюсь, что он в Маризи… может быть, на улице… или в саду… сейчас.