Потому что он вдруг почувствовал чью-то руку и услышал голос над ухом:
— Хэлло! Что случилось? Ты выглядишь так, будто идешь под дулами тысячи орудий.
Это был Науманн. Стеттон остановился.
— Алина собирается выйти замуж за принца, — выпалил он, словно объявляя о конце света.
— Я это знаю, — сдержанно ответил Науманн. — Об этом говорит весь город. Хорошо, что ты избавишься от нее, приятель. Но будет ли принцу от этого весело!
— Еще как будет, — мрачно пообещал Стеттон. — И ему не придется долго ждать. Я как раз направляюсь во дворец.
Науманн пронзительно взглянул на него:
— Зачем? Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь вырыть яму ей самой. Я намерен рассказать о ней принцу все.
Лицо молодого дипломата вдруг стало серьезным, очень серьезным. Схватив Стеттона за руку, он многозначительно сказал:
— Друг мой дорогой, ты этого не сделаешь.
— Нет? Вот увидишь!
— Но это глупость… безумие… самоубийство!
— Не вижу почему. Во всяком случае, я намерен это сделать.
Повисла пауза, два молодых человека обменивались взглядами. Наконец Науманн сказал:
— Стеттон, иногда ты бываешь самым большим ослом, каких я когда-либо видел. Послушай меня минуту! Ты осознаешь, насколько все это серьезно? Ты хоть подумал, что это значит, прийти к принцу и рассказать всю историю жизни женщины, на которой — принц публично объявил об этом — он намерен жениться?
Если ты не представишь доказательств — причем недвусмысленных, неопровержимых и незамедлительно — по каждому слову, которое произнесешь, то через две минуты окажешься в тюрьме.
Решимость в глазах Стеттона уступила место колебанию и сомнению; сила этих слов впечатляла. Он сказал:
— Но что я могу? Тьфу, пропасть, неужели ты не понимаешь — я должен что-то предпринять!
— Давай-ка вернемся ко мне, — сказал Науманн, взяв Стеттона под руку. — Обсудим это дело.
Стеттон неохотно позволил повести себя в обратную сторону. Тут и там им встречались мальчишки-газетчики, выкрикивавшие новости о помолвке принца с мадемуазель Солини, красавицей русской. На углу улицы стояла группа людей, по жестам которых нетрудно было догадаться, что они обсуждают. Везде были видны улыбающиеся и сияющие лица.
— Какого черта они все в связи с этим так счастливы? — вопросил Стеттон.
— В расчете на будущее, — ответил Науманн.
На что американец буркнул, что такое за пределами его понимания.
Придя в квартиру Науманна, они начали, как выразился молодой дипломат, «обсуждать это дело». Сначала Стеттон не желал слышать никаких доводов. С оттенком этакой бравады он заявил, что для него принц Маризи такой же человек, как и любой другой, и что никто и ничто на свете не может помешать ему отомстить мадемуазель Солини, этой вероломной, ненавистной, отвратительной предательнице.
— Я согласен с тобой, — признал Науманн, — что она такова и есть и даже более того. Но что ты можешь с этим поделать? Ну, придешь, расскажешь обо всем случившемся, а какие такие доказательства против нее ты сможешь привести?
— Я… я… Да дюжину!
— Какие, например?
— Во-первых, я расскажу, что она не родственница генерала Нирзанна. Это была ложь.
— Как ты собираешься это доказать?
На лице Стеттона появилось такое выражение, будто у него требовали доказательств, что Земля круглая.
— Как я собираюсь это доказать? Зачем? Ты и так это знаешь. Она не больше родственница генералу Нирзанну, чем я!
— Совершенно верно, — терпеливо подтвердил Науманн, — но тебе следует помнить, что генерал умер. У тебя должны быть доказательства.
Стеттон в результате был вынужден признать, что доказательств у него нет.
— Но ведь можно составить целый перечень того, что я рассказывал тебе! — нетерпеливо воскликнул он. — Как я нашел ее в женском монастыре в Фазилике, как она согласилась выйти за меня замуж, как она выстрелила в человека с бородой, который спас нас и который, как ты знаешь, был ее мужем, как она отравила Шаво…
Потерявший терпение Науманн перебил его:
— Но, повторяю, на все это должны быть доказательства — абсолютно на все. Ты же сам не верил, что Шаво отравила она.
— Да, зато теперь верю. Как и в то, что я дал ей четыреста тысяч франков с тех пор, как она прибыла в Маризи.
— Господи боже! — Науманн смотрел на него с изумлением. — Не хочешь ли ты сказать, что дал ей такую сумму денег? И как? Чеком? На счет?
— Нет, большей частью наличными и драгоценностями. Чеков не было.
Науманн пожал плечами и даже всплеснул руками:
— И опять, где доказательства?
— Но я лично оплатил аренду дома; сам отдал деньги Дюро. Это кое-что.
— Не много. Ведь можно сказать, что ты действовал как ее агент. Стеттон, ты не выдерживаешь критики. Самое же плохое во всем этом то, что неделю назад ты послал ей письмо с предложением брака; это самое сильное оружие, которое она сразу же использует против тебя, как только ты что-нибудь скажешь. А других обвинений, с которыми ты мог бы пойти к принцу, у тебя нет. Если ты это сделаешь, то потом будешь очень раскаиваться.
В конце концов, Стеттон был вынужден согласиться, что друг прав.
— Будь генерал Нирзанн жив, еще можно было бы что-то доказать, — мрачно сказал Стеттон, и Науманн согласился с ним. — А теперь — делать нечего. Нечего.
Но жажда мести все еще владела Стеттоном. Он треснул кулаком по столу и крикнул:
— Вот что я скажу тебе, Науманн. Я отдал бы миллион долларов наличными, только чтобы добраться до нее! Клянусь!
Хмурый Науманн, засунув руки в карманы, стоял у окна и рассматривал Уолдерин-Плейс.
Услышав слова Стеттона, он повернулся и резко сказал:
— Так. Есть шанс.
— Шанс? Что ты имеешь в виду?
— Шанс добраться до нее, как ты выразился.
— Во имя Господа, как?
— Найти Василия Петровича.
Стеттон стоял, разглядывая приятеля; до него доходило медленно. А тем временем молодой дипломат продолжал:
— Ты рассказывал мне, что он был только ранен в тот день в Фазилике… что ты спас ему жизнь. Значит, есть смысл рассчитывать на то, что он все еще жив и ищет женщину, которая оскорбила его и хотела убить. Если ты сможешь его найти, он скорее проследит, чтобы она не вышла замуж ни за принца Маризи, ни за кого-нибудь другого. Вот тебе и желанная месть.
— Но где он может быть?
— Это вопрос. В Варшаве его нет, это я точно знаю, поскольку не раз писал туда. Но где-то же он есть. Ищи его. Объяви по всей Европе; отправляйся сам, авось найдешь какие-нибудь следы. Вполне возможно, что он все еще в Фазилике. Найди Василия Петровича, а он завершит остальное.
— Видит Бог, я так и сделаю! — вскричал Стеттон.
Они обсудили детальный план поисков. Времени было еще много; согласно оглашению, свадьба должна состояться в конце июля, а сейчас только начало апреля.
Теперь, когда сделаны были первые, сулившие успех шаги, Науманн признался себе, что в глубине души имел собственный, жизненно важный интерес в этом деле и касался он его любви к мадемуазель Жанвур. Но Стеттону было не до них с Виви, его голова была занята одной-единственной сверхсложной задачей.
Во-первых, они приготовили объявление, которое Науманн обязался разослать во все центральные газеты Европы и России. Оно гласило:
«Василий Петрович из Варшавы, пожалуйста, немедленно свяжитесь в Маризи или через Берлин с господином Науманном».
Во-вторых, Науманн передал Стеттону всю возможную информацию, которая могла бы пригодиться для поисков, и вообще оказал всяческое содействие, сожалея, что не может принять личное участие в поисках.
Он дал Стеттону письма к своему отцу в Берлин и знакомым в Варшаве, Санкт-Петербурге и Париже и еще к дюжине людей из дипломатических миссий, расположенных в разных городах. Стеттон предложил обратиться за помощью в полицию, но Науманн наложил вето на эту идею, объяснив:
— Это может быть опасно. Ведь неизвестно, что произойдет, если мы найдем его. Обращение в полицию мы оставим в качестве последнего средства.