— Но почему вы оставили меня лежать беспомощным, ведь я, да будет вам известно, был смертельно ранен?

— Это долгая история, — ответил Стеттон. — Она сказала мне… Впрочем, разве в том дело, что она мне сказала? Я поверил, что вы — чудовище и негодяй, недостойный жизни.

Чернобородый кивнул:

— Это похоже на нее. Только так она и могла поступить. Я вижу, месье, что вас мне упрекать не за что. Неудивительно, что Мария Николаевна обманула вас, — ведь она с легкостью обманула меня. А Василия Петровича обмануть трудно. Мы расстанемся, когда вы скажете мне еще одно. Где она?

Когда русский задавал этот вопрос, голос его задрожал не то от надежды, не то от предвкушения.

Стеттон попробовал выдержать взгляд колючих черных глаз и не смог, но ответить постарался как можно более твердо:

— Я не знаю.

Повисло молчание. Стеттон несколько раз пытался взглянуть собеседнику прямо в глаза, но тут же отводил взор, будучи не в состоянии выдержать его испытующий взгляд.

Человек с бородой мрачно сказал:

— Месье, мне нужна правда. Где Мария Николаевна?

Стеттон просто ответил:

— Я не знаю.

Потом, вдруг рассердившись на себя за то, что позволяет этому человеку разговаривать с собой подобным тоном, гневно воскликнул:

— Вы пытаетесь поссориться со мной, месье? Почему я должен лгать вам? Какой у меня может быть интерес к этой женщине? Я ее не видел с того утра в Фазил икс.

Русский положил ладонь на его руку:

— Я не сказал, что не верю вам. Я хочу знать. Так вы не видели Марию Николаевну с того утра?

— Не видел.

— Где именно вы оставили ее?

— В Фазилике.

— Где в Фазилике?

— В… — Стеттон заколебался; у него не было времени на обдумывание, — в том же монастыре, где нашел.

Взгляд русского заполыхал:

— Женский монастырь был разрушен.

— Я знаю… — начал запинаться Стеттон, — я знаю…

В сохранившейся части… Там была комната… несколько комнат… она сказала, что друзья помогут ей…

Опять наступила пауза. Стеттон проклял собственную глупость и начал лихорадочно придумывать, как исправить столь грубую ошибку, но манеры русского внезапно и необъяснимо изменились. Он опустил глаза, потом поднял, взглянул на молодого человека доверчиво и дружелюбно и сказал:

— Месье… извините меня… но для меня это вопрос жизни. Вы говорите мне правду?

Стеттон ответил со всей твердостью, на какую оказался способен:

— Да. Зачем бы я стал утаивать?

Снова тишина. Появился официант, чтобы узнать, не закажут ли джентльмены еще бутылку вина, но обнаружил, что они не притронулись и к первой. Потом вдруг чернобородый поднялся на ноги и сказал:

— Благодарю вас, месье, и извините меня за то, что я задержал вас. Adieu.

И с этими словами ушел, да так быстро, что, пока Стеттон поворачивался в кресле, чтобы посмотреть вслед бородатому, тот уже исчез где-то на улице.

Стеттон опять откинулся в кресле.

Первой его мыслью было: «Значит, Алину зовут Марией Николаевной!»

А следом понеслись другие мысли, более важные и куда более тревожные. Это был Василий Петрович, муж Алины, которого он, Стеттон, разыскивал по всей Европе. Правда, с недавних пор совсем не хотел, чтобы тот отыскался…

Значит, Алина не может выйти за него замуж. Это в некотором смысле принесло ему утешение; больше нет нужды в двух миллионах долларов. Но потерять ее! После всей его борьбы, всех усилий, всех разочарований — потерять ее!

Потом перед его мысленным взором возник яркий образ человека, только что покинувшего кафе, — его пронзительные, строгие глаза; мрачный, значительный тон; железная хватка; массивная, мускулистая фигура.

Нет, не стоило бы рисковать, перебегая дорогу Василию Петровичу.

Что касается Алины, то она обречена; можно быть уверенным, что рано или поздно он ее найдет. А что до Ричарда Стеттона, то самое лучшее, что он мог бы сделать, это уехать в Америку, как он и предполагал, и оставаться там.

Но потерять ее! Это невозможно. Перед его глазами встало ее лицо, которое он видел всего три дня назад.

Потерять ее! Теперь, когда все в его руках! Это было выше его сил!

Он же любит ее! А она? Обладая всем, чего только ее душенька могла пожелать, она продолжала мечтать о нем.

К тому же человек, который предупредит ее, что Василий Петрович жив и ее разыскивает, конечно же будет, кроме всего прочего, награжден безграничной благодарностью.

Стеттон просидел в кафе два часа, пока все эти мысли проносились в его мозгу. Мысль о том, чтобы оставить все надежды на обладание Алины была невыносима; мысль о неминуемой мести Василия Петровича ужасала.

На исходе второго часа он поднялся, вышел из кафе и почти перебежал улицу к Гар-дю-Нор. Там он нашел нужный поезд, и через десять минут тот уносил его на восток.

Им завладела одна идея, и поэтому, когда он оказался в поезде, направлявшемся в Маризи, его мучило только горячее нетерпение поскорее достичь своей цели.

Ему казалось, что поезд, несшийся по континенту со скоростью пятьдесят миль в час, еле движется. Он не мог усидеть на месте и пяти минут; он слонялся по вагону мимо купе, не спуская глаз с наручных часов; каждая деревня, которую они проезжали, приносила ему некоторое облегчение — он еще ближе к Маризи. Когда поезд останавливался на какой-нибудь станции, он выскакивал из вагона и стоял на платформе, сгорая от нетерпения в ожидании, когда они опять тронутся в путь.

Что Алина сделает? Уступит ли ему? Или начнет разыскивать Василия Петровича? Он знал, что она способна на это, и уж гораздо на большее она была бы способна, если бы нашла его. Ясно, это было бы серьезное дело, но здесь уж он ничем помочь не мог.

Он должен получить ее любой ценой; невозможно оставить ее. Господи боже! Этот поезд ползет, как старик с тросточкой!

Они добрались до Берлина; поезд начал замедлять ход, поскольку уже втягивался в предместья города. Оставалось еще минут сорок ожидания. Стеттон сам удивлялся, как он может это выдерживать. Он побрел в соседний вагон и, ступив в его тамбур, лицом к лицу столкнулся с Василием Петровичем!

На мгновение Стеттон замер, будто его ударили; Василий Петрович тоже не двигался.

Потом молодой человек повернулся и сломя голову кинулся в свой вагон. Там, плотно закрыв дверь в свое купе, он рухнул на диван и прижался спиной к стене.

Его лицо побледнело, он дрожал с ног до головы.

Когда он немного пришел в чувство, его первой мыслью было, что лучше всего оставить поезд на Берлин и вернуться в Париж, — короче говоря, бросить это все.

Такое, говорил он себе, не может быть простым совпадением; Василий Петрович преследовал его… как черная Немезида.

Он полез за багажом на верхнюю полку и вздрогнул.

Почему русский гигант заподозрил его? Впрочем, хватит и того, что заподозрил.

Потом вдруг его охватил слепой гнев на судьбу, которая прямо из рук вырывала его приз. Этого не должно быть! Он разразился проклятиями. Он покажет этому Василию Петровичу! Он перехитрит его — этого гиганта с колючими черными глазами и рассудком ребенка.

Надо постараться взять себя в руки и все как следует обдумать.

К тому моменту, когда, несколькими минутами позже, поезд остановился на берлинском вокзале, он уже имел план действий и готов был действовать. Он хорошо знал Берлин, и это знание весьма способствовало его плану.

Едва поезд остановился, как он уже соскочил со ступенек и помчался в здание вокзала. Быстрый взгляд через плечо, и он увидел, как из следующего вагона его поезда выскакивает чернобородый. Стеттон устремился вперед, помахал паспортом перед лицом служащего, стоявшего у выхода в город, выскочил на улицу и сразу свернул направо.

Короткий бросок по улице, потом налево, а там, как он и предполагал, стоянка такси. Он кинулся к одному из шоферов:

— Кто здесь самый резвый? В Аугбург! Быстро!

Водитель одарил его взглядом, ясно показавшим, что он категорически не одобряет столь неприличную поспешность, и лениво указал на большой, серый туристический автомобиль на другой стороне. Стеттон влетел в машину; ее шофер был на своем месте.