Ботинки и брючины у обоих вымокли в высокой траве. На задах дома ступеньки бетонной лестницы вели вниз, к двери с непрозрачным окошком. Комиссар с силой пнул дверь; из косяка полетели щепки, на прорезиненный коврик посыпались осколки.

Осколки хрустели под ногами, когда Йона входил в опрятную прачечную с гладильным катком.

Миранду убили в тот момент, когда она сидела на стуле, подумал Йона. Элисабет бежала в одних чулках; за ней гнались через всю усадьбу и загнали в прачечную, она пыталась отползти, но ее забили насмерть. Убийца стоял перед ней.

Комиссар ощущал тяжесть нового пистолета, висевшего в кобуре под правой рукой. “Смит-и-вессон” сорок пятого калибра был чуть тяжелее прежнего оружия комиссара, вмещал меньше патронов, но позволял быстрее сделать первый выстрел.

Йона осторожно открыл скрипнувшую дверь и заглянул в крестьянскую кухню. На круглом столе большая керамическая миска с красными яблоками, от красивой дровяной печи тянет дымом. На большом блюде оттаивает замороженное тесто для коричных булочек, ящик с острыми ножами выдвинут.

Сквозь пластинки жалюзи из сада доносился запах влажной зелени.

Йона прошел в прихожую и услышал, как зазвенела люстра на потолке. Спутались стеклянные подвески. Лампа качалась: кто-то ходил по верхнему этажу.

Комиссар крадучись поднялся по лестнице, поглядывая вниз. Под темной лестницей висела какая-то одежда.

Йона поднялся на верхнюю площадку, почти бесшумно проскользнул вдоль перил и оказался в спальне с двуспальной кроватью. Жалюзи опущены, люстра не горит.

Комиссар вошел, проверил линию огня, отступил в сторону.

На кровати, на пестром покрывале лежал оптический прицел охотничьего ружья.

Совсем рядом кто-то дышал. Комиссар сделал еще пару шагов и направил пистолет в угол. За открытым гардеробом стоял, уставившись на него, русоволосый мужчина с покатыми плечами.

Мужчина был бос и одет в синие джинсы и белую футболку с надписью Stora Enso[2]. Пряча что-то за спиной, он медленно двигался вправо, к кровати.

– Я из уголовной полиции. – Йона чуть опустил пистолет.

– Это мой дом, – сдавленно ответил мужчина.

– Вам следовало открыть.

По щекам мужчины тек пот.

– Вы сломали заднюю дверь?

– Да.

– Ее можно будет починить?

– Сомневаюсь.

На раздвижной двери гардероба сверкнуло дымчатое зеркало. Йона рассмотрел, что прячет за спиной мужчина. Большой кухонный нож. Комиссар спокойно сказал:

– Мне надо осмотреть ваш гараж.

– Там стоит моя машина.

– Положите нож на кровать и покажите мне гараж.

Мужчина перестал прятать нож и сам посмотрел на него. Потертая лакированная рукоять, лезвие много раз точили.

– Мне некогда ждать, – поторопил Йона.

– Зря вы сломали мой…

Комиссар внезапно уловил движение у себя за спиной. По полу простучали босые пятки. Йона успел только отклониться в сторону, не спуская глаз с ножа. Со спины к нему метнулась какая-то тень. Йона извернулся, в полуобороте поднял руку, размахнулся и локтем встретил несущуюся на него фигуру.

Он снова направил дуло пистолета на мужчину с ножом; на его локоть грудью налетел какой-то мальчик. У мальчика перехватило дыхание, он попытался за что-нибудь ухватиться, но упал на колени. Втянул в себя воздух, свернулся на полу, сминая ковер, и остался лежать на боку. Он пытался отдышаться.

– Они из Афганистана, – тихо сказал мужчина. – Им нужна помощь…

– Не положите нож – прострелю вам ногу, – перебил Йона.

Мужчина снова посмотрел на нож и швырнул его на кровать. Вдруг в дверях показались двое детей помладше. Малыши вытаращили глаза на комиссара.

– Укрываете беженцев? – спросил Йона. – Сколько вы на этом зарабатываете?

– Кто бы мне за это платил! – возмутился мужчина.

– Так вы берете с них деньги или нет?

– Нет, не беру.

Йона взглянул в темные глаза мальчика и спросил:

– Do you pay him?[3]

Мальчик помотал головой. Мужчина сказал:

– Ни один человек не может быть вне закона.

– Yo u don’t have to be afraid, – ободрил Йона старшего мальчика. – I promise I will help you if you are abused in any way[4].

Мальчик долго смотрел Йоне в глаза. Потом покачал головой и прошептал:

– Dennis is a good man[5].

– Вот и отлично, – заметил комиссар, взглянул мужчине в глаза и вышел.

Он спустился по лестнице и направился в гараж. Постоял, глядя на старый пыльный “сааб”. Комиссар думал о том, что Викки и Данте пропали и мест, где их можно искать, больше не осталось.

Флора Хансен мыла истертый линолеум прихожей. Левая щека все еще горела от оплеухи, и странно шумело в ушах. Линолеум был старый, потускневший, но от воды сухие потертости в коридоре ненадолго заблестели.

По комнатам распространялся мягкий аромат жидкого мыла.

Флора выбила все ковры и основательно убрала гостиную, где стоял телевизор, тесную кухоньку и комнату Ханса-Гуннара, но в спальню Эвы пока не входила – ждала, когда по телевизору начнется “На солнечной стороне”.

И Эва, и Ханс-Гуннар были фанатами этого сериала и ни за что не пропустили бы ни одной серии.

Флора сильными движениями вытерла влажный пол насухо, серая тряпка шлепала по плинтусам. Двигаясь задом наперед, Флора случайно задела старую картинку, которую сама сделала тридцать лет назад, еще в детском саду. Дети наклеивали на деревянную дощечку кусочки пластика, а потом покрывали свое произведение золотой краской из баллончика.

Послышалась музыка – сериал начинался.

Этим надо воспользоваться.

В спине дернуло, когда Флора подняла тяжелое ведро и понесла его в комнату Эвы.

Она закрыла за собой дверь и поставила ведро на пороге, чтобы дверь нельзя было распахнуть.

Сердце тяжело колотилось. Флора макнула швабру в ведро, отжала воду и посмотрела на свадебную фотографию на прикроватном столике.

Эва прятала ключ от секретера за рамкой фотографии.

Флора выполняла всю работу по хозяйству – за это ей разрешали жить в комнатушке для прислуги. Флоре пришлось вернуться к Эве и Хансу-Гуннару, когда она лишилась страховки, потеряв место санитарки в больнице святого Йорана.

Девочкой Флора мечтала о том, что ее настоящие родители придут и заберут ее, но они, видимо, были наркоманы – Ханс-Гуннар и Эва говорили, что о них ничего не известно. Флора попала к дяде с тетей, когда ей было пять лет, а что было до этого – не помнила. Ханс-Гуннар всегда твердил ей, что она обуза; подростком Флора уже вовсю мечтала вырваться из их дома. В девятнадцать лет она устроилась в больницу санитаркой и в тот же месяц переехала в собственную квартиру в Каллхелле.

Со швабры капало, когда Флора подошла к окну и принялась вытирать пол насухо. Покрытие под батареей почернело от постоянных протечек. Старые жалюзи висят косо, они сломаны. На подоконнике между пеларгониями стоит красная расписная лошадка – сувенир из Реттвика.

Флора медленно подвинулась к прикроватному столику, остановилась, прислушалась.

Слышно, как работает телевизор.

На свадебной фотографии – молодые Эва и Ханс-Гуннар. На нем – костюм и серебристый галстук. Белесое небо. На холме возле церкви стоит черная колокольня с куполом-луковкой. Башня торчит над головой Ханса-Гуннара словно странная шляпа. Эта фотография всегда вызывала у Флоры неприятное чувство – она и сама не знала почему.

Флора старалась дышать спокойно.

Она осторожно прислонила швабру к стене, однако сначала дождалась, когда тетка засмеется над чьей-то репликой, и только потом взяла фотографию в руки.

С обратной стороны рамки висел латунный ключик с завитушками. Флора сняла ключ с крючочка, но тут же уронила его – так дрожали руки.