Комиссар сидел над чашкой кофе и думал о малыше, похищенном девочкой, которая могла оказаться психопаткой.

Он так и видел их перед собой – как они прячутся в гараже, как мальчика держат под пледом на цементном полу, связанного, рот заклеен скотчем.

Он, должно быть, смертельно напуган, если вообще еще жив.

Йона снова принялся за рапорт криминалистов.

Теперь уже было точно установлено, что в замке изолятора сидел ключ Элисабет Грим, а сапоги, оставившие кровавые отпечатки на месте преступления, стояли в гардеробе Викки Беннет.

У нас два убийства, думал Йона. Одно представляется главным, другое – второстепенным. Миранда – главная жертва, но чтобы убить ее, преступнику пришлось взять ключи у Элисабет.

В соответствии с произведенной криминалистами реконструкцией событий выходило, что ссора, произошедшая в пятницу вечером, могла стать решающим фактором, даже если за ней стояло длительное соперничество между девочками.

Перед отбоем Викки Беннет пронесла к себе молоток и большие сапоги, которые надевали все девочки, и стала ждать у себя в комнате. Когда остальные воспитанницы заснули, она подошла к посту медсестры Элисабет Грим и потребовала отдать ей ключи. Элисабет отказалась и выбежала в коридор, потом на площадку и спряталась в прачечной. Викки последовала за ней, убила молотком, забрала ключи, вернулась в главное здание, отперла изолятор и убила Миранду. По какой-то причине она перенесла свою жертву на кровать и положила руки покойной на лицо. Потом Викки вернулась к себе, спрятала молоток и сапоги и через окно убежала в лес.

Так, по мнению обследовавших место преступления специалистов, развивались события.

Йона подумал, что лаборатория в Линчёпинге может дать ответ по взятым пробам лишь через несколько недель и техники просто заранее решили, что и Миранда, и Элисабет были убиты молотком.

Но Миранду убили камнем.

Она стояла у Йоны перед глазами: худенькая девочка на каталке, фарфорово-бледная кожа, скрещенные лодыжки, синяк на бедре, хлопчатобумажные трусы, пупок с пирсингом, ладони на лице.

Почему она убита камнем, если у Викки был молоток?

Йона сосредоточенно изучил каждую фотографию с места преступления, после чего, как всегда, представил себе развитие событий. Поставил себя на место убийцы, заставил себя рассмотреть каждую самую ужасную возможность. Для того, кто убивает, убийство – единственно возможный выбор. Самый простой или самый лучший выход.

Убийство не выглядит ни кошмаром, ни звериной жестокостью. Оно выглядит поступком либо рациональным, либо желательным.

Иногда убийца не в состоянии видеть дальше одного удара – ему просто нужно найти выход из конкретной ситуации, и один – первый – удар для него оправдан. Следующий удар представляется далеким, словно до него несколько десятилетий… и вдруг он тоже происходит. Убийство может казаться убийце окончанием эпоса, саги, которая началась с первым ударом и тринадцать секунд спустя закончилась с ударом последним.

Все указывало на Викки Беннет, все исходили из того, что она убила Миранду и Элисабет – и в то же время казалось, все в глубине души верят, что Викки не способна на такое – ни душевно, ни физически.

Но “такое” сидит в каждом человеке, подумал Йона, возвращая рапорт в папку Гуннарссона. В своих снах, в фантазиях мы видим смутные образы чего-то подобного. Способность совершить насилие заложена в каждом из нас, но большинство вполне в силах не давать ей воли.

Гуннарссон вошел в участок, сбросил свой мятый плащ, рыгнул, прикрывшись ладонью, и направился в комнату отдыха. Войдя в кабинет с чашкой кофе, он наткнулся взглядом на Йону и хмыкнул:

– В Стокгольме по тебе еще не соскучились?

– Нет.

Гуннарссон сунул нос в пачку сигарет и повернулся к женщине, сидевшей за компьютером:

– Все рапорты прямиком мне на стол.

– Хорошо, – отозвалась та, не поднимая глаз.

Гуннарссон что-то проворчал.

– Как беседа с Гримом? – поинтересовался Йона.

– Отлично. И не потому, что это был твой совет. Мне пришлось быть чертовски осторожным.

– Что ему известно о Викки?

Гуннарссон надул щеки, с шумом выдохнул и покачал головой:

– Ничего, что было бы полезно полиции.

– А про Денниса ты спросил?

– Надо мной торчал этот чертов врач, как мамаша. Перебивал меня на каждом слове.

Гуннарссон ожесточенно почесал шею; казалось, он забыл, что у него в руке пачка сигарет и зажигалка.

– Когда придет рапорт Хольгера Яльмерта, я хочу получить копию, – сказал Йона. – Еще мне нужен ответ из лаборатории и…

– Ты, однако, хорошо устроился в моей песочнице! – перебил Гуннарссон.

Он широко улыбнулся коллеге, но уверенности у него поубавилось, когда он встретил серьезный взгляд серых глаз комиссара.

– Ты понятия не имеешь, как найти Викки Беннет и мальчика, – медленно проговорил Йона и поднялся. – И понятия не имеешь, куда в этом расследовании двигаться дальше.

– Я рассчитываю на информацию от населения, – парировал Гуннарссон. – Кто-нибудь наверняка что-нибудь видел.

В то утро Флора проснулась раньше обычного. В восемь пятнадцать подала Хансу-Гуннару завтрак в постель. Когда он встал, Флора проветрила спальню и застелила постель. Эва сидела на стуле, одетая в желтые спортивные штаны и лифчик телесного цвета, и надзирала за Флорой. Проверила, нет ли складок на простыне и должным ли образом она подвернута под матрас. Вязаное покрывало должно свисать с обеих сторон кровати на одну и ту же длину, и Флоре пришлось трижды перестилать его, прежде чем Эва осталась довольна.

После обеда Флора принесла из супермаркета “Ика” полные сумки продуктов и сигареты для Ханса-Гуннара, отдала сдачу и стоя ждала, когда он проверит чеки.

– Сыр стоит черт знает сколько, – недовольным тоном сказал он.

– Вы сказали купить чеддер, – напомнила Флора.

– Но не настолько же дорогой! Сама знаешь: раз так, значит, надо было купить другой сыр.

– Простите. Я думала…

Флора не успела закончить. Перстень с печаткой мелькнул у нее перед глазами, и Ханс-Гуннар отвесил ей мощную оплеуху. Все произошло мгновенно. В ухе зазвенело, кожа на щеке натянулась.

– Ты же сам хотел чеддер, – подала Эва голос с дивана. – Она тут ни при чем.

Ханс-Гуннар буркнул что-то про идиоток и вышел на балкон покурить. Флора разложила продукты в холодильник и по шкафчикам, ушла к себе и села на кровать. Осторожно потрогала щеку, подумала, как ей надоело получать затрещины от Ханса-Гуннара. Случались дни, когда он бил ее не один раз. Флора всегда знала, когда ждать оплеухи – если дядька не собирался ударить ее, он просто на нее не смотрел. Хуже всего была не боль, а его одышка и взгляд, который задерживался на ней и после удара.

Флора не помнила, чтобы он бил ее, когда она была маленькой. Он работал и редко бывал дома. Как-то он показывал ей разные страны на глобусе у себя в спальне.

Наконец Эва и Ханс-Гуннар ушли играть в боулинг с друзьями. Флора сидела у себя. Услышав, как хлопнула входная дверь, она перевела взгляд в угол. На стареньком бюро стояла статуэтка – Флора получила ее от учительницы, когда заканчивала школу. Стеклянная лошадь запряжена в стеклянную повозку. В верхнем ящике Флора все еще хранила мягкую игрушку из детства: куклу-смурфету со светлыми волосами и в туфлях на каблуках. В среднем ящике аккуратной стопкой лежали носовые платки. Флора убрала их и достала нарядное зеленое платье. Флора купила его в начале лета в “Мюрурна” и надевала только у себя в комнате, зато уж здесь частенько примеряла его, когда Эвы и Ханса-Гуннара не было дома.

Она уже застегивала кофту, когда на кухне послышались голоса. Радио. Флора пошла выключить его и обнаружила, что Эва и Ханс-Гуннар ели сладкое печенье – на полу перед буфетом было полно крошек. Хозяева оставили полстакана клубничного сока возле мойки и не убрали бутылку.

Флора взяла влажную тряпку и стерла крошки с пола, прополоскала тряпку, вымыла стакан.