– Да. Но мое задание…

– А я-то на тебя полагалась. – Рот Сусанны сжался в булавочную головку. – Я пустила тебя в это расследование, слушаю тебя… А ты просто врешь.

– Разбираться со всем этим у меня нет времени, – серьезно сказал Йона. – Мне надо поговорить с Гримом.

– Я сам поговорю, – фыркнул Гуннарссон.

– Это же очень важно, – настаивал Йона. – Грим может оказаться единственным, кто…

– Нашей совместной работе конец, – оборвала Сусанна.

– Тебя выключили, – съязвил Гуннарссон.

– И я тебе больше не верю, – вздохнула Сусанна и пошла к выходу.

– Счастливо оставаться. – Гуннарссон направился следом за ней.

– Если будет возможность поговорить с Даниелем, обязательно спросите про Денниса, – крикнул Йона им вслед. – Спросите Даниеля, знает ли он, кто такой Деннис, а прежде всего спросите, куда убежала Викки. Нам нужно имя или место. Даниель – единственный, с кем она разговаривала, и он…

– Поезжай домой, – рассмеялся Гуннарссон, не оборачиваясь, помахал комиссару рукой и скрылся.

Куратор Даниель Грим одиннадцать лет работал с подростками в Бригиттагордене, хотя в штате не состоял. Он следовал образцам когнитивно-поведенческой терапии, учил выражать агрессию приемлемым способом и проводил индивидуальные собеседования с воспитанницами не реже раза в неделю.

Жена Даниеля, медсестра Элисабет, в ту ночь дежурила, и Грим решил, что она уехала в “скорой помощи”, сопровождая находившуюся в состоянии тяжелого шока Нину Муландер в больницу.

Когда Даниель понял, что Элисабет лежит в прачечной мертвая, он мешком повалился на землю. Он путано твердил, что у Элисабет больное сердце, но когда до него дошло, что ее смерть – следствие насилия извне, он словно оцепенел. Руки покрылись гусиной кожей, по щекам струился пот; Даниель едва дышал и не говорил ни слова, когда его на носилках поднимали в машину “скорой”.

Вытряхнув из пачки новую сигарету, Гуннарссон вышел из лифта и оказался в секторе 52-А психиатрического отделения больницы лена Вестерноррланд.

Молодой мужчина в расстегнутом белом халате вышел ему навстречу; они поздоровались, и Гуннарссон пошел следом за молодым врачом по коридору со светло-серыми стенами.

– Я уже сказал вам по телефону и продолжаю утверждать, что допрос вряд ли имеет смысл на таком раннем…

– Я с ним просто поболтаю.

Врач резко остановился и несколько секунд смотрел на Гуннарссона, а потом принялся объяснять:

– Даниель Грим пребывает в состоянии посттравматического стресса. Это тяжелое расстройство психики, которое возникает в результате психотравмирующих факторов…

– Наплевать мне на это, – перебил Гуннарссон. – Он не набит таблетками под завязку? Не отключился ко всем чертям?

– Нет, не отключился. Но я не позволю вам встретиться с ним, если…

– У нас двойное убийство.

– Вы прекрасно знаете, кто здесь принимает решения, – спокойно перебил врач. – Если я сочту, что беседа с полицейским негативно повлияет на процесс реабилитации пациента, вам придется подождать.

– Да, конечно. – Гуннарссон сделал над собой усилие и заговорил спокойнее.

– Но так как пациент сам несколько раз повторил, что хочет помочь полиции, я решил, что вы можете задать ему несколько вопросов в моем присутствии.

– Весьма благодарен, – улыбнулся Гуннарссон.

Они завернули за угол, миновали ряд окон, выходящих во внутренний двор, с видом на слуховые окна и барабаны вентиляторов; наконец врач открыл дверь палаты.

Простыня с одеялом лежали на диванчике, а сам Даниель Грим сидел на полу под окном, привалившись спиной к батарее. Его лицо было странно расслабленным; он не поднял взгляда на вошедших.

Гуннарссон подтащил к себе стул и уселся перед Даниелем. Прошло несколько минут; Гуннарссон выругался и присел на корточки перед скорбящим.

– Мне надо поговорить с вами, – начал он. – Мы должны найти Викки Беннет… Ее подозревают в убийствах в Бригиттагордене.

– Но я… – Даниель что-то прошептал.

Гуннарссон резко замолчал и стал ждать продолжения.

– Я не расслышал.

Врач молча наблюдал за ними.

– Я не думаю, что это она, – прошептал Даниель. – Она очень добрая…

Он вытер слезы на щеках и под очками. Гуннарссон пояснил:

– Я знаю, что вы связаны требованием конфиденциальности. Но вы сможете как-то помочь нам найти Викки Беннет?

– Я попробую, – пробормотал Даниель, после чего крепко сжал губы.

– У нее есть знакомые, которые живут рядом с Бригиттагорденом?

– Может быть… Мне как-то трудно собраться с мыслями…

Гуннарссон застонал и попробовал сформулировать вопрос по-другому.

– Вы были куратором Викки, – серьезно начал он. – Как по-вашему, куда она направилась? Нам наплевать, виновна она или нет. Об этом мы ничего не знаем. Но мы знаем, что она похитила ребенка.

– Не может быть, – прошептал Грим.

– К кому она направляется? Куда едет?

– Она напугана, – дрожащим голосом ответил Даниель. – Скорчилась под каким-нибудь деревом, спряталась, это… это… О чем вы спрашивали?

– Вам известно о каком-нибудь ее тайнике?

Даниель забормотал что-то о сердце Элисабет, о том, что он уверен – у жены просто не выдержало сердце.

– Даниель, если вам трудно, не отвечайте, – сказал врач. – Если вам надо отдохнуть, я попрошу этого господина зайти позже.

Даниель затряс головой, постарался дышать спокойнее.

– Назовите какие-нибудь места, – не отступался Гуннарссон.

– Стокгольм.

– Где именно?

– Я… я ничего не знаю о…

– Да черт же дери! – взревел Гуннарссон.

– Простите, простите…

Подбородок Даниеля дрожал, углы губ опустились, в глазах стояли слезы. Он отвернулся и громко заплакал, сотрясаясь всем телом.

– Она убила вашу жену молотком и…

Даниель стукнулся головой о батарею с такой силой, что очки с толстыми линзами упали ему на колени.

– Вон отсюда, – резко сказал врач. – И молча. Я допустил ошибку. Больше никаких бесед.

Парковка перед больницей Сундсвалля была почти пуста. В пасмурный день длинное здание производило впечатление необитаемого. Бурый кирпич заштрихован белыми рамами словно бы незрячих окон. Йона прямо через низкий кустарник направился к входу в больницу.

На медицинском посту в холле никого не было. Комиссар немного подождал у регистрационной стойки с выключенной лампой; наконец возле поста остановился уборщик.

– Где у вас отделение судебной медицины? – спросил Йона.

– Это двадцать пять миль к северу отсюда, – приветливо улыбнулся уборщик. – Но если вы имеете в виду патологоанатома, я могу вас проводить.

Вместе они прошли по безлюдному коридору и в просторном лифте спустились в подземный этаж больницы. Там было холодно; большие плиты пола кое-где потрескались.

Уборщик открыл несколько тяжелых, обитых железом двойных дверей; в конце коридора показалась еще одна дверь, на которой висела табличка “Отделение клинической патологии и цитологии”.

– Удачи! – сказал уборщик, указывая на дверь с табличкой.

Йона сказал “спасибо” и пошел по коридору; на линолеуме виднелись следы колесиков от каталок и тележек. Комиссар миновал лабораторию, открыл дверь в секционную и вошел в выложенное белым кафелем помещение, где стоял сделанный из нержавеющей стали стол для вскрытия. С потолка свешивалась люстра; ее свет, вместе с сиянием ламп дневного света, производил гнетущее впечатление. Дверца морозильной секции зашипела, и двое мужчин выкатили оттуда поддон.

– Прошу прощения, – сказал Йона.

Тощий мужчина в белом халате обернулся. Блеснули очки-“пилоты” с белыми дужками. Главный патологоанатом Нильс Олен из Стокгольма, старинный приятель Йоны, которого все звали Нолен. Рядом с Ноленом стоял его юный ученик Фриппе; крашенные в черный цвет длинные волосы лежали прядями на белом халате.

– Как вы здесь оказались? – обрадовался комиссар.