Я попробовал представить себе живущую здесь девочку. Я пересмотрел множество ее фотографий, но никак не мог себе представить, какое выражение принимало ее лицо, когда она входила в эту комнату, отправляясь спать, или когда просыпалась здесь утром.

Пробовала ли она прикрепить упавшие плакаты к стене? Интересовалась ли книжками с пестрыми обложками и объемными картинками? Глазела ли перед сном на торчащий из стены длинный гвоздь над комодом или желтовато-коричневый подтек, расползшийся в углу с потолка до стены. Я взглянул на сияющие нарисованные глаза куклы, и мне захотелось наступить на них.

— Мистер Кензи, мисс Дженнаро! — позвала нас из кухни Беатрис.

Мы последний раз окинули взглядом комнату, я снова ключом погасил свет.

На кухне, прислонившись к плите и засунув руки в карманы, стоял какой-то мужчина. По его лицу я понял, что он ждет именно нас. Он был чуть ниже меня ростом, широк и кругл, как бочка с дизельным топливом. Его лицо раскраснелось, будто он долго находился на солнце. В нем ощущалась какая-то суровость и непреклонность, казалось, он с первого взгляда видит собеседника насквозь.

— Лейтенант Джек Дойл. — Он стремительно протянул мне руку.

Я пожал ее.

— Патрик Кензи.

Энджи представилась сама и тоже пожала ему руку. Он внимательно всматривался в наши лица. Прочитать что-то на его лице было невозможно, но его долгий, внимательный взгляд обладал какой-то магнетической силой. Хотелось не отрываясь смотреть ему в глаза, хотя нам бы по разным соображениям следовало смотреть куда-нибудь в сторону.

За последние несколько дней я не раз видел его по телевизору. Он возглавлял группу, занимающуюся расследованием преступлений против детей, и, когда он, глядя в камеру, говорил, что разыщет Аманду Маккриди во что бы то ни стало, телезрителю сразу становилось жаль тех, кто ее похитил.

— Лейтенант Дойл хотел познакомиться с вами, — сказала Беатрис.

— Ну, вот и познакомились, — кивнул я.

Дойл улыбнулся.

— Уделите мне минутку?

Не дожидаясь ответа, он прошел к двери, выходящей на террасу, открыл ее и через плечо посмотрел на нас.

— Видимо, придется, — вздохнула Энджи.

Перила террасы нуждались в покраске даже сильнее, чем потолок в спальне Аманды. Стоило их коснуться, как облупившаяся, рассохшаяся краска начинала трещать. Пахло шашлыками, которые жарили где-то поблизости, из соседнего квартала доносились звуки, обычно сопровождающие вечерники на заднем дворе, — женский голос громко жаловался на солнечные ожоги, по радио выступала группа «Mighty Mighty Bosstones». Откуда-то доносился резкий смех, похожий на перестук ледяных кубиков в бокале. Не верилось, что уже октябрь и вот-вот наступит зима. Не верилось, что Аманда Маккриди уплывает от нас все дальше и дальше, а Земля продолжает себе вращаться.

— Итак, — Дойл облокотился на перила, — распутали уже дело?

Энджи страдальчески закатила глаза.

— Нет, — ответил я, — но теперь уже совсем скоро.

Дойл тихонько посмеялся, глядя вниз на цементную заплатку в асфальте и сухую траву под террасой.

— Мы так понимаем, это вы не советовали Маккриди обращаться к нам?

— С какой это стати?

— На вашем месте я бы тоже так поступила. По той же причине, — сказала Энджи.

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Поваров слишком много, — добавила она.

— Отчасти дело в этом, — кивнул Дойл.

— Расскажите про другую часть, — попросил я.

Он сцепил пальцы и напряг руки, так что затрещали суставы.

— Эти люди, думаете, как сыр в масле катаются? У них что, яхты, люстры, усыпанные бриллиантами, и все так скрыто, что даже я не знаю?

— Нет.

— С той истории с Джерри Глинном вы, говорят, дерете с клиентов довольно прилично.

Энджи кивнула:

— Гонорары тоже приходится выплачивать довольно приличные.

Дойл слегка улыбнулся, отвернулся к перилам, держась за них обеими руками, и, стоя на каблуках, отклонился назад.

— К тому времени, как вы найдете девочку, — сказал Дойл, — Лайонел и Беатрис окажутся в долгах на несколько сотен тысяч. Это в лучшем случае. А ведь они — всего лишь дядя и тетя, но будут покупать рекламное время на телевидении, давать объявления на целые полосы во все федеральные газеты, обклеят ее фотографиями рекламные щиты вдоль шоссе, будут нанимать экстрасенсов, шаманов и частных сыщиков. — Он снова повернулся к нам: — Они разорятся, понимаете?

— Это одна из причин, почему мы пытались отказаться от этого дела, — сказал я.

— В самом деле? — Он поднял бровь. — Тогда что вы тут делаете?

— Беатрис настойчива, — сказала Энджи.

Дойл обернулся на окно кухни.

— Есть немного.

— Странно, что мать Аманды никак себя не проявляет.

Дойл пожал плечами.

— В последнюю нашу встречу она была совсем осоловевшая от транквилизаторов, от прозака или что там дают теперь родителям пропавших детей. Послушайте, мне бы не хотелось портить отношения с людьми, которые могут помочь в поисках. Серьезно. Я хочу быть уверен, что, во-первых, вы не будете путаться под ногами; во-вторых, не станете рассказывать журналистам, что вас ввели в игру оттого, что в полиции все такие пеньки, что, плывя в лодке, воду найти не могут; и, в-третьих, не воспользуетесь бедой этих людей, — он кивнул в сторону окна кухни, — чтобы выжимать из них деньги. Потому что мне Лайонел и Беатрис нравятся, так уж сложилось. Они хорошие люди.

— Повторите, пожалуйста, что там было во-вторых? — улыбнулся я.

— Лейтенант, — сказала Энджи, — как уже было сказано, мы изо всех сил уклоняемся от этого дела. Вряд ли будем всерьез заниматься им и перебежим вам дорогу.

Дойл уставился на нее долгим и пристальным взглядом:

— Тогда что вы тут делаете?

— Беатрис пока не принимает наш отказ.

— А вы, значит, думаете, все изменится, и она примет?

— Мы надеемся, — сказал я.

Он кивнул и, отвернувшись, стал смотреть вниз.

— Слишком долго.

— Что «долго»? — не поняла Энджи.

— С момента исчезновения четырехлетнего ребенка, — он вздохнул, — слишком много времени прошло.

— У вас никаких зацепок?

— Спорить, что они стоящие, на дом — не стану.

— А на второсортную квартирку?

Он пожал плечами.

— Истолкую этот жест как «да нет, пожалуй».

Он кивнул:

— Да нет, пожалуй. — Отслоившаяся краска зашуршала у него под ладонями, как сухие листья. — Сказать вам, как я попал в эту разыскную службу? Примерно двадцать лет назад дочка моя, Шэннон… исчезла. На сутки. — Он обернулся к нам и выставил указательный палец. — Даже и суток не прошло. С четырех часов дня до примерно восьми следующего утра, но ей было шесть. Вы не можете представить, как долго тянется ночь, когда у вас пропал ребенок. Последними Шэннон видели ее друзья, она ехала домой на велосипеде, кто-то вспомнил, что за ней очень медленно ехала машина. — Дойл потер глаза, шумно выдохнул. — Мы нашли ее на следующее утро в дренажной канаве возле парка. Свалилась с велосипеда, переломала голени, потеряла сознание от боли.

Он заметил выражение наших лиц и протестующее выставил ладонь.

— Это все ерунда, — сказал он. — Две сломанные голени, боль страшная, она потом некоторое время вообще всего боялась, это была самая серьезная травма, с какой мы все, дочь, жена и я, столкнулись в детстве Шэннон. Повезло. Просто чертовски повезло. — Он торопливо перекрестился. — Зачем я вам все это рассказываю? Пока Шэннон разыскивала вся округа и мои друзья-полицейские, а мы с Тришей ходили и ездили повсюду и рвали на себе волосы от отчаяния, заехали по дороге выпить по чашке кофе. Хотели взять его с собой, поверьте. И вот две минуты, пока стояли в очереди в «Данкин Донатс», я взглянул на Тришу, она — на меня, ни слова не было сказано, но мы оба поняли, что, если Шэннон мертва, нам тоже не жить. И браку нашему конец. И счастью нашему конец. И вся наша жизнь отныне станет одной долгой дорогой боли. И больше ничего в ней не будет. Все то хорошее, на что мы надеялись, все, ради чего жили, — все это умрет с нашей дочкой.