Она заметила фотокамеру.

— Птичек фотографируете?

Я посмотрел на камеру и покачал головой.

— Вообще природу. В наших местах такой красоты не увидишь.

— Вы из Бостона?

Я покачал головой:

— Из Провиденса.

Она кивнула, взглянула на газету и стряхнула с нее росу.

— Раньше клали в пластиковые пакетики, чтобы не промокали, — сказала она. — А теперь приходится час в ванной сушить, чтобы первую страницу почитать.

Мальчик, которого она держала на руках, сонно склонил голову ей на грудь и уставился на меня голубыми и чистыми, как небо, глазами.

— Что, милый? — Женщина поцеловала его в головку. — Устал? — Она погладила полноватое личико, и любовь, эту страшную силу, в ее глазах невозможно было не заметить. Она снова перевела взгляд на меня, ласковое выражение глаз пропало, и его место заняли, как мне показалось, подозрение и страх.

— Вон там лес. — Она показала вдоль дороги. — Вон прямо там. Это часть заповедника «Ущелье Чистилище». Там наверняка найдете что снимать.

Я кивнул.

— Почему бы и нет? Спасибо за совет.

Возможно, ребенок что-то почувствовал, а может быть, просто устал. Он широко разинул рот и заплакал. Может быть, был просто мал, а для маленьких детей плакать — дело обычное.

— Ох-хо-хо. — Она улыбнулась, снова поцеловала белокурую головку и поудобней пристроила его у себя на руках. — Все хорошо, Ники, все хорошо. Не надо плакать. Сейчас мама даст тебе попить.

Она обернулась в сторону дороги, шедшей по крутому склону, и, время от времени подтягивая сползавшего ребенка и поглаживая ему лицо, пошла шагом танцовщицы.

— Желаю вам красивые места найти! — крикнула она через плечо.

— Спасибо.

Женщина дошла до поворота и скрылась из виду за деревьями, закрывавшими большую часть дома со стороны дороги.

Но я по-прежнему слышал ее голос.

— Не плачь, Ники. Мама же тебя любит. Сейчас мама тебе все даст.

— У него есть сын, — сказал Раерсон. — И что с того?

— Я узнал об этом впервые, — сказал я.

— Я тоже, — сказала Энджи, — а в прошлом октябре мы много с ним общались.

— А у меня есть собака, — сказал Раерсон. — Вы впервые об этом слышите. Верно?

— Мы с вами только вчера познакомились, — сказала Энджи. — И собака — это вам не ребенок. У вас есть сын, во время наблюдения вы подолгу общаетесь с другими людьми, естественно, упоминаете о нем. Он говорил о жене. Ничего особенного, просто «Надо позвонить жене», «Жена меня убьет, я опять к обеду опаздываю». И так далее. Но о ребенке ни слова. Ни разу.

Раерсон взглянул на меня в зеркало заднего вида.

— Что думаете?

— Думаю, это странно. Можно позвонить?

Он передал мне телефон. Я набрал номер, посмотрел на антикварный магазин Теда Кеннилли с вывешенной в витрине табличкой «Закрыто».

— Детектив сержант Ли, — послышался голос в трубке.

— Оскар, — сказал я.

— Привет, Уолтер Пейтон! [57]Как самочувствие после вчерашнего?

— Болит, — сказал я, — везде.

— Ну а другое как? — спросил он более серьезно.

— Вот у меня тут как раз к тебе вопрос.

— Хочешь, чтоб на товарищей тебе стучал?

— Не обязательно.

— Валяй, спрашивай. А там посмотрим, понравится мне твой вопрос или нет.

— Бруссард ведь женат, так?

— Да. На Рейчел.

— Высокая брюнетка, — сказал я. — Очень красивая.

— Да, это она.

— И у них есть ребенок.

— Как-как?

— У Бруссарда есть сын?

— Нет.

Голова у меня закружилась и стала очень легкой, а боли после вчерашнего матча вдруг прошли.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен. У них не может быть.

— У них не может быть или он решил не заводить?

Оскар перешел на шепот, и по тембру голоса в трубке я понял, что он прикрыл микрофон ладонью.

— Рейчел бесплодна. Для них это беда. Они очень хотели детей.

— А усыновить?

— Кто ж позволит бывшей шлюхе усыновить ребенка?

— Так она шлюхой была?

— Да, на том они и познакомились. Он служил в «расследовании убийств», я тоже. Женитьба погубила его карьеру, его похоронили в «наркотиках», потом Дойл его оттуда вытащил. Но он ее любит. Хорошая женщина. Замечательная.

— Но бездетная.

Он убрал руку, закрывавшую микрофон трубки.

— Сколько раз тебе повторять, Кензи? Нет у них детей ни хрена.

Я поблагодарил, попрощался, разъединил линию и отдал телефон Раерсону.

— Нет у него сына, — сказал Раерсон, — так ведь?

— Есть, — сказал я. — У него определенно есть сын.

— Тогда где он его раздобыл?

И тут, пока мы, глядя на антикварный магазин Кеннилли, сидели в «сабербане» Раерсона, все стало на свои места.

— Кем бы ни были биологические мама с папой Николса Бруссарда, — сказал я, — в исполнении родительского долга они не очень-то преуспели. На что спорим?

— Срань господня! — сказала Энджи.

Раерсон навалился на руль, обратив худое лицо вперед и глядя сквозь ветровое стекло пустым изумленным взглядом.

— Срань господня! — сказал он.

Я снова увидел белокурого малыша на руках у Рейчел и выражение, с каким она гладила его личико.

— Да, — сказал я. — Срань господня.

Под вечер апрельского дня, когда солнце уже зашло, но еще не стемнело, город затихает и становится беспокойно-серым. Как всегда быстрее, чем ожидалось, закончился очередной день. В прямоугольниках окон домов и у решеток двигателей автомобилей появляются приглушенные желтые и оранжевые огни, с наступающей темнотой воздух становится все прохладней. Дети с улиц идут домой мыть руки перед ужином, включать телевизоры. В супермаркетах и магазинах, торгующих спиртным, полупусто, и жизнь там замирает. Цветочные магазины и банки закрыты. Изредка раздаются звуковые сигналы автомобилей. Грохочут опускаемые на ночь металлические жалюзи на витринах. Внимательно всмотревшись в лица пешеходов и водителей машин, стоящих у светофора, в их усталой неподвижности можно увидеть тяжесть несбывшихся обещаний утра. Лица проплывают мимо, люди идут или едут по домам, какими бы они ни были.

Лайонел и Тед Кеннилли возвратились поздно, почти к пяти часам дня. Увидев нас, Лайонел изменился в лице. Раерсон показал ему значок и сказал:

— Хотелось бы задать вам пару вопросов, мистер Маккриди. — При этом Лайонел изменился в лице еще сильнее.

Он несколько раз кивнул, скорее сам себе, чем нам, и сказал:

— Тут рядом — бар. Может, пойдем туда? Не хотелось бы дома.

Бар «Эдмунд Фицджералд» был мал настолько, насколько может быть мал бар, не превращаясь в ларек для чистки обуви. Слева от входа у единственного окна находилась стойка. Перед ней могло бы поместиться, может быть, четыре столика. К несчастью, сюда втиснули и музыкальный автомат, поэтому столиков было лишь два, и оба они, когда мы вошли, пустовали. У самой стойки могли бы расположиться семь, самое большее — восемь человек и шесть столиков. Помещение несколько расширялось в дальней от входа части, там двое метали дротики по мишени, висевшей над столом для бильярда, который стоял так близко к стенам, что для удара с трех сторон из четырех игроку пришлось бы воспользоваться коротким кием. Или карандашом.

Пока мы располагались за столиком посередине заведения, Лайонел сказал:

— Повредили ногу, мисс Дженнаро?

— Заживет, — сказала Энджи и стала искать в сумочке сигареты.

Лайонел взглянул на меня. Я отвернулся, и его плечи поникли еще сильнее: к каменным глыбам, отягощавшим их прежде, добавились еще и шлакоблоки.

Раерсон раскрыл перед собой на столе блокнот и снял колпачок с ручки.

— Я — специальный агент Нил Раерсон, мистер Маккриди. Работаю в Министерстве юстиции.

— Да, сэр, — сказал Лайонел.

Раерсон на мгновение оторвался от блокнота и посмотрел ему в лицо.

— Вы правильно поняли, мистер Маккриди. Я представляю федеральное правительство. Вам не кажется, что вы могли бы кое-что нам объяснить?