— Уже говорили. В лесу. Мне больше нечего сказать.

— А мне есть.

Она открыла чемодан, уложила в него стопку рубашек и застегнула молнию.

— Тут какие-то твои, — сказала Энджи, имея в виду вешалки. — Я потом верну.

Она взяла костыли и повернулась ко мне.

Я стоял в дверях, мешая ей пройти.

Энджи опустила голову и посмотрела в пол.

— Так и будешь тут стоять?

— Не знаю. От тебя зависит.

— Я просто думаю, класть костыли или нет. Если долго стою неподвижно, у меня руки затекают.

Я посторонился. Как раз в это время снизу вернулся Бубба.

— Еще чемодан на кровати, — сказала Энджи. — Последний, больше ничего нет.

Она повернулась к выходу на лестницу. Я слышал, как стукнули друг о друга костыли, которые она взяла в одну руку. Держась другой за перила, Энджи запрыгала на одной ноге вниз по ступенькам.

Бубба взял чемодан с кровати.

— Что ты ей сделал, старина?

Я вспомнил Аманду и Тришу с накинутой на плечи вязаной шалью, как они сидели, обнявшись, на скамейке, прислонившись к перилам крылечка, и тихо разговаривали.

— Я разбил ей сердце, — сказал я.

Потом Джек Дойл, Триша и Лайонел Маккриди предстали перед расширенной коллегией присяжных. Им были предъявлены официальные обвинения в похищении ребенка, его принудительном удержании и небрежном обращении с ребенком. Джеку Дойлу также предъявили официальные обвинения в убийствах Криса Маллена, Фараона Гутиерреса и подготовке убийств Лайонела Маккриди и федерального агента Нила Раерсона.

Раерсона выписали из больницы. Врачи спасли ему руку, но она стала сухой и бесполезной, по крайней мере на время, хотя, возможно, и навсегда. Он вернулся в Вашингтон, где ему предоставили канцелярскую должность в программе защиты свидетелей. Мне тоже пришлось предстать перед коллегией присяжных и рассказать все, что я знал о том, что журналисты назвали «Скандалом с задремавшей полицией». Никто, кажется, не отдавал себе отчета в том, что в названии заложена идея похищенного полицейского, а не полицейского-похитителя, и скоро оно стало именем нарицательным для подобных случаев так же, как «Уотергейт» во времена Никсона для государственной измены и менее значительных преступлений коррупционного толка.

Мои показания по поводу последних минут жизни Реми Бруссарда коллегия во внимание не приняла, поскольку подтвердить их я не мог. Но остальные мои свидетельства по этому делу заслушали.

Обвинения в убийствах Малыша Дэвида Мартина, Кимми Нигаус, Свена «Сыра» Оламона и Рея Ликански, чье тело так и не нашли, никому так и не были предъявлены.

Федеральный прокурор говорил, что, по его мнению, вряд ли Джека Дойла осудят за смерть Маллена и Гутиерреса, но, с другой стороны, поскольку его причастность к их гибели вполне очевидна, он получит на полную катушку по обвинениям, связанным с похищением Аманды, и воли ему не видать.

Рейчел и Николс Бруссард исчезли в ночь смерти Реми в неизвестном направлении, а с ними и, как считало обвинение, двести тысяч долларов Сыра.

Один из скелетов, обнаруженных в подвале дома Леона и Роберты, как выяснилось, принадлежал пятилетнему мальчику, пропавшему два года назад в Западном Вермонте. Другой — семилетней девочке, о пропаже которой никто не заявлял, поэтому скелет так и остался неопознанным.

В июне я заехал к Хелен.

Своими костистыми руками она так крепко обхватила меня за шею, что остались синяки. От нее пахло духами, губы были накрашены ярко-красной помадой.

Аманда сидела на диване в гостиной, смотрела по телевизору комедию об отце-одиночке двух не по годам смышленых шестилетних близнецов. Папаша был губернатором, или сенатором, или кем-то в этом роде, все время проводил у себя в рабочем кабинете, и, насколько я мог судить, с детьми в его отсутствие никто не сидел. К ним в дом постоянно заходил какой-то латиноамериканского вида сантехник, много жаловался на свою жену, Розу, у которой вечно болит голова. Шутки были все сальные, близнецы все понимали и смеялись открыто, тогда как сам губернатор старался казаться серьезным и скрывал улыбку. Публика была в восторге и покатывалась от хохота после каждой остроты.

Аманда не смеялась. На ней была розовая ночная рубашка, нуждавшаяся в стирке или хотя бы в паре пшиков «вулайтом». [64]Меня она не узнала.

— Детка, это Патрик, мой друг.

Аманда взглянула на меня и подняла руку в знак приветствия.

Я тоже махнул ей, но она уже снова уставилась в телевизор и моего жеста не заметила.

— Обожает эту передачу. Правда, детка?

Аманда не ответила.

Хелен прошлась по гостиной, наклонила голову и нацепила в ухо сережку.

— Господи, Патрик, Беа теперь ненавидит вас за то, что вы сделали с Лайонелом.

Я пошел за ней в столовую. Там Хелен смахнула что-то со стола в сумочку.

— Видимо, потому и не заплатила мне.

— Можете подать на нее в суд, — сказала Хелен. — Ведь правда же? Можете. Или нет?

Мне не хотелось говорить об этом, и я не ответил.

— Ну а вы как? Тоже меня ненавидите?

Она покачала головой и пригладила прическу возле ушей.

— Шутите? Лайонел отобрал у меня ребенка. Брат он мне, не брат, пошел он!..

При словах «пошел он» у Аманды в лице что-то едва дрогнуло. Хелен провела пальцами по ярким браслетам, тряхнула рукой, они собрались у запястья.

— Куда-то уходите? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Угадали. Кто он? Увидал меня по телику, решил, что я звезда экрана. — Она рассмеялась. — Вот умора! Ну, в общем, пригласил меня. Такой ловкач!

Я посмотрел на ребенка на диване:

— А Аманда?

— С ней Дотти посидит.

— А Дотти в курсе? — спросил я.

Хелен хихикнула:

— Через пять минут тут будет.

Я посмотрел на отражение Аманды в экране как раз в тот момент, когда показывали рекламу электрической открывалки для консервных банок. Банка, как рот, открывалась у нее во лбу. Зазвучала музыкальная заставка, квадратный подбородок отражения был белым и голубым, глаза смотрели равнодушно. Открывалку сменил ирландский сеттер, на экране он валялся по зеленой траве и прокатился по лбу отражения Аманды.

«Для собак это как для нас — икра, — сказал диктор. — Разве ваша собака не заслуживает такого же отношения, как и остальные члены семьи?»

«От собаки зависит, — подумал я. — И от семьи».

Вдруг в районе диафрагмы меня кольнула невыносимая усталость, она отозвалась пульсирующей болью в суставах. Дыхание перехватило.

Я собрался с силами и пошел из гостиной.

— До свидания, Хелен.

— Уже уходите? До свидания.

Я остановился в дверях:

— Пока, Аманда.

Не отводя от экрана лица, залитого оловянным светом, она чуть кивнула.

— До свидания, — возможно, обращаясь к латиноамериканского вида сантехнику, уходившему домой к своей Розе.

Я дошел до игровой площадки «Райан». Присел на качели, где мы разговаривали с Бруссардом. Посмотрел на недостроенный лягушачий пруд. Здесь мы с Оскаром уберегли ребенка от безумного Джерри Глинна.

А теперь? Что мы теперь сделали? Какое преступление совершили мы, отобрав ребенка у родителей, не имевших на него законных прав?

— Мы вернули домой Аманду Маккриди. Вот и все, — пытался убедить себя я. — Никакого преступления в этом нет. Мы вернули ее матери, имеющей на нее права по закону. Не больше, но и не меньше. Вот, это то, что мы сделали.

Мы вернули ее домой.

Порт-Меса, Техас

Октябрь 1998

Как-то вечером в баре «Последняя стоянка Крокетта» Рейчел Смит ввязалась в пьяную дискуссию о том, за что стоит умирать.

— За родину, — сказал парень, недавно отслуживший в армии.

Остальные подняли стаканы и выпили.

— За любовь, — сказал другой, вызвав глумливые возгласы присутствующих.

— За «Даллас Мэверикс», — закричал кто-то, — мы за них болеем и вот-вот помрем, с тех самых пор, как они вошли в НБА.