И все же есть выход из этого положения. Ведь мы пока еще не совсем утратили способность отличать навязанный нам идеализм, тренированную в нас гипертрофированную волю от настоящей реальности, от нашего собственного, подлинного, спонтанного «я». Да, мы, конечно, настолько перегружены и измучены одолевающими нас мыслями, что чувствуем себя неуютно, обращаясь к своему подлинному «я». Но пока мы ощущаем его в себе, мы еще можем противостоять болезни. Болезни любви, болезни «душевности», болезненному стремлению к доброму и прекрасному, к собственному благу и благу ближнего в нашем превратном восприятии этих понятий. Нам следует удалиться в пределы нашего гордого, одинокого «я», полностью изолировать себя, пока не наступит исцеление от этой мертвенно-бледной проказы «сверхсознательного» идеализма.

Мы пока еще в состоянии сделать кое-что и для наших детей. Мы могли бы отказаться от традиции помещать их в эти жалкие парники, в эти рассадники душевной проказы — наши школы. Мы могли бы ограничить их доступ к источнику проказы — газетам и книгам. На какое-то время нам следовало бы вообще отказаться от обязательного обучения чтению и письму. Для большинства людей было бы настоящим благом, если бы они не умели ни читать, ни писать.

Вместо этого разъедающего, болезненно рационального самосознания и этой ужасной, нездоровой потребности во внешнем стимуле для нашей деятельности мы должны были бы найти себе настоящее, достойное нас занятие.

Основная масса людей никогда не поймет «на сознательном уровне» необходимость этого, но, хотелось бы надеяться, чисто инстинктивно изменит свое отношение к жизни.

Предложим массам вместо умственной деятельности настоящее действие, любые виды активного действия. Даже двенадцатичасовой рабочий день лучше, чем непременная газета в четыре дня и скука на весь вечер. Но особенно важно позаботиться о детях. Любой ценой следует не допускать того, чтобы девочка концентрировала свое внимание исключительно на самой себе. Пусть она живет активной жизнью, работает, играет, пусть уже в детстве усвоит свою истинную роль. Пусть в совершенстве овладеет искусством домоводства. Научим ее, на худой конец, ткать и прясть, даже если сегодня это никому не нужно. Все, что угодно, лишь бы она была занята активным делом, лишь бы не читала без меры и не становилась излишне сознающей себя. Как можно скорее нам следует увидеть в истинном свете пугающую сущность всего того машинного и сделанного машинами мира, который нас окружает. Мир этот холодный и неживой. Вернем святость дому, домашнему очагу, каждой вещи в доме. Далее, нельзя допускать никакой фамильярности, никакой так называемой «дружбы» между девочками и мальчиками. Вся эта чистая, духовная близость между полами, столь восхищающая и умиляющая нас, — на самом деле не что иное, как стерилизация их отношений. Она творит бесполые существа, для которых впоследствии невозможна насыщенная, полноценная половая жизнь.

Что касается мальчиков, то первым делом установите для них правила — гордые, суровые мужские правила. Пусть знают, что в каждый момент своей жизни они находятся в поле зрения гордой и сильной взрослой власти. Пусть чувствуют себя солдатами, но при этом личностями, а не роботами. В будущем их ожидают войны, великие войны, исход которых в конечном счете будут решать не машины, а свободный, неукротимый жизненный дух. Не будет больше войн под знаменами идеалов, войн-жертвоприношений, останутся только войны, утверждающие силу участвующих в них мужчин. Вот почему нужно учить их драться — хотя бы для того, чтобы они могли постоять за себя, — и готовить их к совершенно новому образу жизни, к новому обществу. Пусть будут и деньги, и наука, и промышленность — но все это пусть занимает надлежащее ему место. Вожди должны стоять на страже жизни страны и не спрашивать у масс, куда их вести. Приняв на себя всю ответственность, вожди раз и навсегда избавят массы от бремени поиска правильного пути. И население, освобожденное от тяжелого груза ответственности за общественные дела, вновь сможет зажить свободной, счастливой, спонтанной жизнью, а высокие материи оставит вождям. Тогда ненужными станут газеты и не для чего будет массам учиться читать. Все станут жить, повинуясь лишь великому спонтанному зову самой жизни.

Мы больше не можем позволить себе оставаться такими, какими мы есть. Несчастными созданиями с истрепанными нервами, мучающимися всю жизнь и все равно боящимися смерти, ибо никто из нас так и не пожил толком. Выход прост: отдать в руки небольшой группы святых ту муку ответственности, на которую обрекли себя массы. Пусть немногие вожди безраздельно отвечают за все и вся. А массам дайте свободу, ибо, избрав себе вождей, они и станут наконец свободными.

Вожди — вот что нужно человечеству.

Но, прежде чем избрать себе вождей, мы должны научиться послушанию — послушанию и душой и телом. И мы не должны забывать: избирать себе вождей мы будем лишь ради жизни, ради того, чтобы начать жить самим.

Так начнем же — еще не поздно начать.

Но даже в том случае, если мы решим оставить весь старый процесс воспитания без изменений, то и тогда мы должны отказаться хотя бы от одной его стороны — от развития у ребенка так называемой «способности самовыражения». Поостережемся искусственно стимулировать его самосознание и воображение. Ибо тем самым мы искусственно принуждаем его рисоваться перед нами просто потому, что нам это нравится. В тот самый момент, когда в ребенке обнаруживается хоть какой-то признак самосознания, он становится обреченным на сплошную фальшь и искусственность.

Лучше ограничиться азбукой, арифметикой и т. д. Спору нет, современные методы обучения делают детей умными и раскованными, но от этого берет свое начало и большое зло. А конец этого зла — непрекращающиеся «волнения» нервного, истеричного пролетариата. Начните учить «пониманию» пятилетнего ребенка. Научите его понимать солнце и луну, тайну маргаритки и тайну продолжения рода — да чего уж там, понимать все сущее на Земле. И тогда годам к двенадцати к этому ребенку придет истеричное понимание обиды и тоски, которые он сам же и выдумает, высосав буквально из пальца, и тогда ему конец как личности. Понимание — это несомненное зло.

Ребенок не должен понимать мир — он должен им обладать. Его видение мира не похоже на наше. Когда восьмилетний мальчик смотрит на лошадь, в его глазах она предстает вовсе не тем биологическим объектом, видение которого нам хотелось бы ему навязать. Он просто ощущает присутствие чего-то живого, большого, бесформенного — свисающую с шеи длинную гриву и четыре ноги. Если ему кажется, что в профиль видны оба глаза, то он абсолютно прав. Потому что его видение — не оптическое и не фотографическое. Образ на его сетчатке — не образ, рожденный его сознанием. Образ на его сетчатке попросту не проникает в его сознание. Его бессознательное просто наполняется сильным, темным, непонятным ощущением мощного присутствия, двуглазого, четвероногого, длинногривого, грозно нависшего над ним присутствия.

И заставлять ребенка видеть правильный конский профиль с одним глазом — все равно что подменять живую лошадь учебным плакатом. Это просто убивает его внутреннее зрение. Ну, скажите, почему нам так важно, чтобы ребенок видел «правильную» лошадь? Ребенок ведь — не фотоаппарат. Он маленький живой организм, у которого установлена прямая динамическая связь с объектами внешнего мира. Посредством груди и брюшной полости, с «впитывающим» в себя окружающий мир реализмом, он воспринимает элементарные свойства творения. Это тот самый реализм, благодаря которому дерево гофер[56], из коего Ной некогда сделал свой ковчег, до сих пор более реально, чем дерево Коро[57] или дерево Констебля[58]; а жирная корова, некогда ступившая в Ноев ковчег, обладает более глубокой жизненной реальностью, чем даже корова Куипа[59].