Остались далеко позади и добротные строения миссионерской станции, и так полюбившаяся доктору Эдвуду буковая роща, и утыканные десятками пугал обширные огороды преподобного Сэмюэля Бэрча. Дорога свернула в лес и резко сузилась. Теперь мистер Гримшоу ехал впереди, ярдах в десяти от брички, а белобрысый солдат-конвоир на таком же расстоянии сзади.

Только сейчас, когда кавалькада вступила в прохладный сумрак кауриевого леса, в голову Генри пришла мысль о побеге. То, что казалось безнадежным на гладкой, как ладонь, равнине, покрытой мелколистым кустарником да небольшими рощицами, могло удастся здесь, в скопище великанских каури. Надо только неожиданно выпрыгнуть из брички и броситься в чащу. На лошадях они не смогут преследовать его в лесу. Целиться же им помешают стволы, каждый из которых способен прикрыть собой и дюжину беглецов. От пеших же можно удрать и со связанными руками. Главное, запрятаться поглубже в чащу: Гримшоу удалиться от дороги не рискнет.

Лежа на спине и разглядывая зеленые шатры, смыкающиеся в вышине, Генри обдумывал детали. Смущало одно: куда податься потом, когда, перетерев веревки, он окажется на свободе?

С англичанами контакты порваны — губернатор объявит Генри Гривса вне закона. Значит, придется снова стать пакеха-маори? Что ж, плохого в этом нет, но далеко не всякое племя примет к себе опасного беглеца. Редкий вождь решится рисковать из-за пакеха. Если б набрести на нгапухов!.. Они встретили бы с распростертыми объятиями врага губернатора… Только где их искать?.. А если опять встретятся ваикато?

Так или иначе, но даже эта неопределенность была привлекательней, чем кандалы. Рискнуть стоило. Оставалось подождать, когда хоть на секунду остановится бричка: на ходу выскакивать нельзя. Упадешь — и все пропало.

Повозившись, Генри сел на днище брички и, чтобы не терять времени даром, принялся незаметно тереть веревку о деревянную рейку, оставшуюся от снятого сиденья. Особой пользы это занятие не принесло: веревка начала лохматиться, острый край рейки очень скоро стал волокнистым. Дело затормозилось. Ничего другого, что могло бы заменить рейку, не было. Генри понял, что руки не освободить. Он продолжал тереть веревку, но теперь уже из одного упрямства.

Теплый солнечный луч, пробив зеленую крышу, упал на щеку Генри: дорога круто вильнула влево и пошла под уклон. Генри удивился: он не предполагал, что долина, по которой они ехали, окажется всего-навсего обширным плоскогорьем. Значит, вполне вероятно, что лесные заросли скоро кончатся. И если внизу лежат болотистые луга, побег станет невозможным.

Привалившись плечом к борту брички, Генри внимательно вглядывался в местность, по которой сбегала дорога. Дай бог, если впереди окажется завал, упавшее дерево или любое другое препятствие. Тогда он непременно использует свой шанс — ждать больше нельзя. Но что-то не похоже, чтобы здесь можно было встретить хоть один сломанный ствол, — могучим каури не страшны любые ураганы. Вцепившись гигантскими щупальцами корней в глинистую почву, они стоят здесь не шелохнувшись уже по триста, по пятьсот лет.

Неожиданно земельный комиссар, чья фигура маячила сейчас шагах в тридцати от брички, осадил коня. Приподнявшись на стременах и вытянув шею, он в течение нескольких секунд напряженно вглядывался в полого спускающуюся перед ним дорогу. Затем пришпорил вороного и стремительно поскакал вперед. И тут же Генри увидел обшарпанную крышу поднимающегося снизу фургона.

В груди екнуло. На узкой лесной дороге без остановки не разминуться. Значит, через минуту-другую решится все.

Чтобы окончательно усыпить бдительность белобрысого конвоира, он отшатнулся от борта и, опустив голову, стал ждать приближения фургона. Сейчас его понурая фигура была воплощением безразличия ко всему на свете, но каждый мускул юноши напрягся до предела, а сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди.

— Левее! Да левее, дьявол вас побери! — услышал он раздраженный голос Гримшоу.

Рыжеусый взмахнул бичом. Лошадка, всхрапнув, испуганно рванула бричку в сторону и встала. Тотчас справа затрещали кусты, и на расстоянии вытянутой руки Генри увидел перед собой две оскаленные конские морды, накренившуюся коробку фургона и странно знакомую спину приземистого человека в мятой шляпе и добела выцветшем балахоне. Однако приглядываться было уже некогда. Упав на локоть, Генри подобрал под себя ноги и встал на колени. Заметив, что внимание обоих солдат целиком поглощено протискивающимся мимо них фургоном, он проворно вскочил на ноги и выпрыгнул из брички.

Отчаянный возглас догнал его уже в воздухе.

— Сынок!..

Прыжок был удачным: приземлившись, Генри устоял на ногах. Но метнуться за ствол каури, как было задумано, он не смог: звук отцовского голоса внезапно лишил его воли. Оглянувшись, он увидел растерянное и радостное лицо старого Сайруса Гривса, который, стоя на облучке фургона, протягивал к нему руки.

— Отец… — хрипло пробормотал Генри, через силу сделал шаг от дороги и тут же свалился на землю, сбитый подножкой. Усатый возница, пыхтя, навалился на него, второй солдат мешком сползал с коня. Все было кончено. Побег провалился.

— Господин чиновник! Да что же это такое?! — раздался плаксивый голос Гривса-старшего. — Мой сын! Ведь это мой единственный сын!..

— Проезжайте! — судя по всему, Гримшоу был вне себя от злости. — Тем хуже для вас, старый осел!.. Ваш сын — изменник, слышите, вы?! Убирайтесь!

— Господин комиссар!.. Умоляю вас…

Зажмурившись, Генри с тоскливым отчаянием ждал, когда кончится мучительный для него диалог. Если бы он мог заткнуть уши… Только бы не слышать этих всхлипываний, этих униженных мольб. Скорее, скорее бы он уезжал…

— Генри… Сыночек…

Он приоткрыл веки. Отталкивая белесого солдата, Сайрус Гривс пытался приблизиться к нему. Лицо старика тряслось от горя, морщины мокро блестели.

«Мой отец… отец… отец…» — застучало у Генри в мозгу. Горло сдавило, к глазам прихлынули слезы.

— Уходи! Уходи, отец! — задыхаясь, выкрикнул Генри и, чувствуя, что последние силы оставляют его, стал биться головой о ремни на груди опешившего усача.

— Да он сумасшедший! — как через одеяло, услышал он удивленный голос Гримшоу.

состоящая из двух писем

Письмо первое. Передано через подкупленного надзирателя заключенному Оклендской тюрьмы Генри Гривсу.

«Январь, 16 дня, 184… года.

Дорогой Генри!

Весьма обрадован открывшейся возможностью передать вам эту записку: мистер Сайрус Гривс, ваш отец, оказывается, способен добиться всего, чего пожелает. Вот только с вашим освобождением у нас обоих ничего пока не выходит, хотя бумаг исписан целый ворох.

Буду откровенен: я не надеюсь ни на милость королевы, ни на снисхождение губернатора. Пожалуй, не помогут и деньги вашего отца. Простить покушение на Гримшоу вам еще могли бы, но участие в войне на стороне маори — ни за что. Однако духом вы все же не падайте, потому что петиции петициями, а друзья друзьями. Люди, которым вы дороги, сделают все возможное и невозможное, чтобы спасти вас от австралийской каторги. Так что ждите, время у нас есть. Прошло всего лишь полтора месяца, ответ же из Лондона придет не раньше, чем через год. Сложа руки мы, будьте уверены, сидеть не будем.

Но не стану томить вас и поскорее скажу о том, что вас, безусловно, волнует больше всего. Успокойтесь: с Парирау все благополучно. Как и я сам, она живет на ферме вашего отца. В первые дни после смерти Тауранги и вашего ареста я опасался за ее рассудок, но сейчас девушка вполне здорова, хотя веселой, естественно, ее не назовешь. Учу ее английскому, сам же с ее помощью зубрю язык маори. Парирау помогает мне собирать растения, и меня поражает, что она знает и может назвать любую травинку. С каждым днем наши с ней беседы становятся все длиннее и содержательней — в отличие от меня, чужой язык ей дается очень легко. Однако я не вправе скрыть от вас огромной нравственной перемены, которая произошла в этой девушке. Не знаю, понравится это вам, Генри, или нет, но в своей любимой вы не нашли бы сегодня той мечтательной и восторженной девушки, вместе с которой вы некогда — помните, Генри, вы сами рассказывали мне об этом? — грезили о пасторальной жизни на благополучных островах, где люди не знают, что такое войны, жестокость, насилие и прочее. Увы, Парирау сейчас не помышляет о тихом счастье. Она все так же любит вас, Генри, но жить одной лишь любовью к вам она уже не сможет никогда. Вспомните Тауранги — сейчас она похожа на него в своей неистовой готовности бороться и умереть за свою родину, за свой народ. Не представляю, что станет с Парирау, если вы когда-нибудь увезете ее с берегов Новой Зеландии. Это все равно что сорвать растение, оставив его корни в земле. Поверьте мне, Генри, я не преувеличиваю ничуть — Парирау и страна Аотеароа неразделимы. Так что заранее привыкайте к мысли о несбыточности ваших идиллий. Если, конечно, вы уже сами не отказались от них.