Разве можно забыть их славу,

Если они вечно плывут в волнах нашей памяти!

Когда вернетесь, скажите: «О губернатор, Те Нгаро смеялся над твоей ошибкой».

Закончив, вождь повернулся к пакеха спиной и пошел на торопливо расступившуюся перед ним толпу. Землемер и его подручный переглянулись и угрюмо зашагали к изгороди, где их ждали две заморенные лошадки.

Сопровождаемые язвительными выкриками женщин, плевками и улюлюканьем ребятишек, пакеха выбрались из деревни и вскоре скрылись из глаз.

рассказывающая, как Генри угодил из плена в плен

Тяжелая капля разбилась о щеку Генри Гривса.

«Этого еще не хватало», — сердито подумал он и поднял голову. С неба свешивалась набухшая сизая туча. Генри показал ей кулак, накрылся балахоном и, съежившись, присел на мшистый выступ. Саднило плечо, ныли ссадины на голове и руках, но куда сильнее болело правое колено. Он распрямил ногу, однако легче не стало. Когда он его ушиб? Наверное, при падении в расщелину. А может, задел о камень, когда покатился со склона. Впрочем, неважно. Если удастся выбраться из ямы, придется срезать палку, чтоб дохромать до фермы.

Генри еще раз тоскливо осмотрел каменную западню. Без посторонней помощи ему не выбраться. Четыре ярда почти отвесной стены. А над единственным местом, относительно доступным для подъема, торчал каменный козырек толщиною в несколько футов. Он уже трижды пытался ухватиться за него, но руки срывались, и Генри больно шлепался на каменистое дно.

Капли споро застучали по куртке, и скоро их дробь слилась в глухой шум. Грязные водопадики ринулись в расщелину. Не прошло минуты, как на Генри не осталось сухой нитки. Вода плескалась под ногами, струилась по стенам, хлестала из неподвижной, будто зацепившейся за гору, толстой тучи.

Ливень прекратился сразу. Мутные струйки продолжали падать на дно, по стенам по-прежнему лилась вода, но самого дождя вдруг не стало слышно. Генри высунул голову из-под куртки. Узкая прогалина в туче ширилась и светлела на глазах. Расталкиваемая солнцем, мохнатая стена расползалась, открывая бледную летнюю голубизну.

Сейчас только Генри почувствовал, как он продрог. Наверху опять был жаркий ноябрьский день, но здесь, в сырой яме, в мокрой одежде этого не ощущалось. Генри бил озноб.

— Надо что-то делать, — сказал он вслух, чтобы приободрить себя. — Так нельзя, надо что-то придумать… Э-э-эй! — крикнул он. — Сюда-а-а!..

Чтобы хоть чуть согреться, он снял с себя балахон и, держа его на локте, стянул и выжал рубашку. Перебросил влажный жгут через плечо и стал, припадая на ушибленную ногу, по щиколотку в воде кружить по своей западне. Время от времени он снова принимался кричать, но комок подкатывал к горлу, голос звучал сдавленно и жалобно.

Наконец он устал и сел. Отчаяние овладело им. Неужели придется ночевать в этой промозглой могиле? А если и завтра его не найдут, как тогда?

Что-то заставило Генри поднять голову. Он замер. Показалось?! Сердце заколотилось: похоже, человек…

— Эй, помогите!

Наверху было тихо. Чуть слышно поскрипывала где-то неизвестная птица.

Но вот над краем расщелины появилась голова, и гибкий конец лианы плюхнулся в воду у ног Генри. Он схватился руками за скользкий зеленый канат и с усилием стал подниматься по отвесной стене.

Человек наверху сопит от натуги, тянет изо всех сил, но Генри не смотрит на своего спасителя и не думает о нем. Он карабкается, не чувствуя боли в ноге, не замечая, как острые выступы обдирают кисти и плечи.

Он наваливается животом на край ямы, бросает лиану, отползает по траве на ярд. Пытается подняться и… второй раз за день теряет сознание.

… Когда Генри открыл глаза, первым, что он увидел, была бесконечная мягкая голубизна. «Небо», — удовлетворенно подумал он и тотчас вспомнил все: землетрясение, сырую расщелину, дождь, лиану. «Где же тот человек? — испуганно пронеслось в мозгу. — Неужели ушел?»

Он рывком приподнялся на локтях. В двух шагах от него, опершись на руку, сидел на траве молодой маорийский воин.

Взгляды их встретились.

Это был невысокий, плотного сложения юноша лет семнадцати, с типичным для маори овальным лицом, прямым, несколько широковатым носом, начинавшимся почти ото лба, и резко очерченным ртом. Его продолговатые глаза смотрели на Генри с доброжелательным любопытством. На коленях у маорийца лежала короткая палица, похожая на каменную скрипку. Широкий конец ее был украшен мелким резным рисунком, через рукоятку проходил плетеный ремешок, обвивавшийся вокруг запястья.

Довольно долго они молча разглядывали друг друга. Наконец Генри с усилием распрямил руки, сел. Ощутив, как мучительно заныло тело, он не сдержал гримасы боли.

— Что у тебя болит? — негромко спросил молодой воин.

Генри хотел сказать на языке маори «ничего особенного, пустяки», но нужные слова не вспоминались, и он с пренебрежительной улыбкой махнул рукой.

Юноша маори вежливо обнажил белую полоску зубов и кивнул. Опять наступила пауза.

Мало-помалу крупицы маорийского лексикона всплывали в памяти Гривса. Запинаясь, он спросил:

— Кто ты, который меня спас?

— Тауранги, сын Те Нгаро, великого вождя нгати, — последовал немедленно ответ, и Генри заметил, как распрямилась спина маорийского юноши.

«Сын вождя! — удивился и обрадовался Генри. — Здорово…»

— Мое имя Генри. Мой отец разводит свиней и овец… — Слова теперь сами лезли на язык. — Хаэре маи, Тауранги!

— Хаэре маи! — с достоинством ответил маори. — Я уже видел тебя. Ты ехал с отцом пять ночей назад.

Он показал рукой на юг. Перекрутившийся ремешок придал палице вращение, и перед глазами Генри замелькала карусель странных фигурок. Он перевел взгляд на Тауранги и только сейчас заметил, что на шее у него висит амулет: вырезанный из зеленого камня пучеглазый божок с высунутым языком и поджатыми ногами.

Тауранги поднялся с травы и пригладил иссиня-черные волосы. Попытка Генри встать кончилась плачевно: боль так полоснула колено, что он охнул и, наверное, свалился бы на землю, если бы Тауранги не подхватил его.

— Ты болен, Хенаре, — пробормотал он, осторожно усаживая Гривса-младшего на траву. — Твои ноги не хотят спешить. Они берегут своего хозяина.

Он оторвал от колена ладони Генри, снял с больной ноги башмак и закатал штанину. Открылся зловещий синяк. Колено распухло.

Тауранги внимательно осмотрел опухоль.

— Жди меня, Хенаре, — сказал он. — Я накормлю твою боль.

Тауранги встал и медленно пошел вниз по склону. Похоже, он что-то искал в траве. Его фигура скрылась в чаще кустарника.

Вскоре Генри услышал обрадованный возглас. Из кустов вынырнул Тауранги, зажимая в кулаке пучок голубоватой травы.

Подбежав к Генри, он швырнул на землю палицу, опустился на колени и принялся растирать остролистые стебли меж ладонями. Генри уловил незнакомый, едва ощутимый аромат. Размятый руками пучок стал темной бесформенной массой. Сын вождя подбросил на ладони влажный комок, сплющил его в лепешку и наложил на опухоль.

— Матэ грызла ногу, потому что была голодна, — вполголоса забормотал Тауранги. — Теперь матэ будет есть траву. О, какая она вкусная! О, какая она сочная! — Он прищелкнул языком и закатил глаза, изображая высочайшее наслаждение. — А нога плохая, костлявая, она дерет рот матэ. Тьфу-тьфу, какая невкусная нога… Матэ умная, она не хочет ногу.

«Он всерьез уговаривает боль, — догадался Генри, с трудом разбиравший скороговорку своего врачевателя. — Вот уж дикарь…»

Тауранги перестал колдовать над коленом и обратился к Генри:

— Матэ послушает меня, нога скоро будет здоровой. Надо ее перевязать.

Гривс-младший высвободил из-под себя полу отцовской куртки и пошарил в карманах. Вынув складной нож, он, не долго думая, принялся отпарывать влажную подкладку. Тауранги следил за ним с неодобрением, но помалкивал. Когда Генри протянул ему изрядный кусок материи, маориец припечатал прохладную лепешку к колену и запеленал ногу.