Цэрин неверяще смотрел, как лучи просыпающегося небесного светила золотят скалы ущелья и туман, в котором утопали его ступни.

«Когда я выбрался из пещеры?.. Как?.. Или все-таки привиделось?»

Но жемчужина по-прежнему была с ним, словно немая свидетельница. Как и украденный плащ, полами которого он бы мог полтора раза обернуть свое отощавшее тело.

Наступил новый день. А вместе с ним призывно заурчало в животе – изможденный организм требовал пищи. Эти простые человеческие потребности словно подстегнули Цэрина, и он, окрыленный, зашагал дальше, радуясь каждому новому оттенку, проступающему сквозь уходящую тьму: серые скалы, рассеченные светлыми полосами известняка; буро-зеленый мох, ползущий по камням; и небо, еще не голубое – оранжево-серое, но уже такое бескрайнее.

Ветерок откуда-то донес тихий протяжный гул металлических труб. Цэрин знал – так в монастырях провожали лунный день, встречая солнечный. К людям хотелось неимоверно, нестерпимо. Но только не к тем, что возносили молитвы демону.

«Будь ты проклят!» – тихо прошелестело совсем рядом.

Цэрин вздрогнул, но обернувшись вновь никого не увидел.

– А я уж понадеялся, что наваждение сгинуло вместе с темнотой, – проворчал он, плотнее завернулся в плащ и поспешил прочь.

Встреченный на пути кустик саган-дайля разбавил серость пейзажа яркими розовыми цветами и легким сладковатым ароматом. Цэрин сорвал несколько плотных, зеленых листочков и сунул в рот, смакуя терпкую горечь – совсем не то, как если бы из них, хорошо просушенных на солнце, заварить чай.

– Ча-а-й, – мечтательно простонал он. – С ма-а-аслом.

«Этот чай мы даруем от сердца», – раздался женский голос, исполненный отчаянной надежды. – «Пожалуйста… У нас больше ничего нет. Лишь молитвы и чай…»

В тщетной попытке обнаружить говорившую Цэрин кинулся вперед, огибая каменистый уступ, но за ним опять не было никого.

– Да чтоб вас всех! Хватит! – Он постучал костяшками пальцев по виску. – Смолкните!

Далеко внизу простиралась небольшая долина, зажатая грозными скалами. И там, у подножья горы, жался друг к другу десяток-другой домов, над крышами которых вился дымок, а чуть поодаль черными точками на зеленом лугу бродили яки.

Чем ближе он подходил, тем отчетливее слышался манящий аромат свежеиспеченных ячменных лепешек, от которого рот тут же наполнился слюной, а в желудке вновь требовательно заурчало.

Наконец он добрался до первого дома и, привстав на цыпочки, заглянул в небольшое окно. Комната не была богато убрана, но даже простые обшарпанные четыре стены и крыша над головой были пределом его мечтаний. Что уж говорить про глиняную крынку с молоком, стоящую на столе под окном. Цэрин жадно облизал губы и поспешил найти дверь.

Завернув за угол дома, он неожиданно встретился взглядом с девушкой и вздрогнул. Странное теплое чувство шевельнулось в груди. Тонкую талию, на которую вдруг захотелось опустить ладони и придвинуть ближе к себе, девушка опоясала широким темным кушаком с нарядной вышивкой и кисточками на концах. Он контрастно выделялся на фоне плотного желтого платья, туго сходящегося на пышной груди, к которой вдруг захотелось прижаться щекой, согреваясь в уюте женской ласки. Цэрин тряхнул головой, прогоняя неуместные мысли.

У ее ног, склонив голову над каменном желобом, тянущимся куда-то вниз по улице, сидела на корточках вторая девушка, одетая в плотный халат блеклого песочного цвета, а оттого не столь приметная. С ее черных мокрых волос в желоб стекала вода. Первая незнакомка запоздало охнула и выронила ковш, из которого поливала волосы подруги.

– Пасса́нг! – воскликнула та, что сидела. – Ты чего?! Руки не держат?

– Там…

– Да, вон там. – Она указала на оброненный ковш. – Поднимай быстрее! Я замерзла уже. Полоскать волосы на ветру то ещё…

– Чужак!

Сидящая резко обернулась и вытаращилась на Цэрина. На юном лице отразилось удивление пополам с испугом.

– Светлого дня, красавицы, – сипло поздоровался он и, сложив руки вместе, прижал их к груди, показывая, что пришел с миром. Даже язык высунул и затем попытался дружелюбно улыбнуться. Но, видимо, подбитое лицо и обветренные губы произвели обратный эффект.

Убегая, мокрая девица крикнула подруге:

– Пассанг, не стой столбом, зови своих мужей!

«Мужей? Своих?»

Девушка в желтом словно отмерла, ее пышная грудь приподнялась на вдохе, красиво очерченные губы разомкнулись:

– Да́ва! Чу́нта! Цзянья́н!

И не было в ее голосе ничего приятного. Мнимая теплота истаяла, и Цэрин плотнее закутался в плащ. На зов выбежали мужчины, похожие друг на друга, словно братья – кто из дома, кто из хозяйственной пристройки. Они встали перед Цэрином, сжимая кулаки и загораживая Пассанг.

– Ты кто такой? Чего нашу жену пугаешь? – выступил вперед бородач.

«Нашу? Одну на всех?» – вновь удивился Цэрин, но выяснять подробности не стал. Время и место для обсуждения чужой семейной жизни явно было неподходящее.

После того, как он поведал о своих злоключениях, местные оттаяли, пригласили передохнуть и разделить с ними пищу. Во время трапезы посмотреть на чужака сбежались все соседи, кто был дома. Даже дети, которых не пустили на порог, заглядывали в окна. Цэрина засы́пали вопросами, но у него не было ответов. Он ведь и сам не мог вспомнить, кто он такой и как оказался в подгорных пещерах.

Женщины заваривали чай, подносили на стол ячменные лепешки, крупные пельмени-момо, приготовленные на пару, горные бобы и овощи, а оставшиеся не у дел соседи топтались вдоль стен, с нескрываемым любопытством прислушиваясь к каждому слову, переглядываясь и перешептываясь. Да, гостеприимство обязывало с почтением отнестись к скитальцу, однако доверия к нему не было. Чунта, щуплый угловатый мужчина без двух передних зубов, шепелявя и брызжа слюной, принялся рассказывать о том, куда ведут дороги из их деревни. И за этим скрывался вежливый намек, что честь Цэрину оказали, но пора бы чужаку покинуть эти места.

– Но мне некуда идти, – ответил он, понимая, что у него нет сил даже подняться с лавки. Хотелось прикрыть глаза и тихонько застонать от усталости, как это периодически делала беременная женщина с огромным животом, сидящая через пару человек от него.

Перешептывания стали громче.

– Северная тропа непременно приведет тебя в Икхо! – воскликнул Чунта, перекрикивая остальных.

– Да-да. Монастырю всегда нужны трудолюбивые руки! – подхватили за столом.

– Не так уж и далеко.

– Верно! Всего пара пиал пути![3]

Возгласы сливались, смешиваясь с внутренними голосами, которые никак не желали выветриваться из головы. Но Цэрин так устал, что уже не обращал внимания. Разомлев от обильной пищи, он начал проваливаться в дрему.

– Перестаньте! – с лавки поднялся мужчина в овечьей шапке, которую отчего-то не снял. – Ну куда же ему идти, когда он и сидит-то с трудом.

– И что ты предлагаешь, Пху́бу? Оставить его в доме?

– Может и оставить, – кивнул тот.

– Да ты что? – возмутилась Пассанг, расплескав чай. – Посмотри на него! Избитый. И эти волосы… Он же странный! Мы ведь его не знаем!

– Так узнаем, – твердо заявил Пхубу, поводя плечами. – Помощники в деревне не помешают, да вот хоть бы и мне. А не сойдемся, так путь в монастырь всегда открыт.

Снова поднялся гул голосов, но Цэрин уже не мог вслушиваться. Он чувствовал теплую благодарность к человеку, так и не снявшему шапку. Но дремота все сильнее утягивала в мир снов, и, казалось, что никакие звуки уже не смогут вырвать Цэрина из ее вожделенных объятий.