На миели было жалко смотреть. Еще минуту назад Лидс поражал Юти своим жизнелюбием, а теперь сник, целиком и полностью превратившись в старика. Он смотрел на Одаренную, пытаясь в ней зацепиться хоть за что-то, и, видимо, не мог. Наконец миели решительно тряхнул головой и произнес.

— Тот, кто писал эти строки, не мог ошибаться. Он не стал бы искать обычную девчонку, если бы не был даже призрачный шанс. Отец что-то видит в тебе.

— Тот, кто писал эти строки? — задумчиво переспросила Юти, еще осмысливая услышанное.

Вместо ответа в низенькой землянке скрипнула крохотная дверь и внутрь втиснулся Ерикан, с аккуратно обрубленными, точно острым топором, поленьями. Легкая грусть, казалось, надолго поселившаяся в девочке, улетучилась свежим весенним ветром, который приходит с моря. Ерикан внимательно посмотрел на миели и Одаренную кехо, как на пойманных заговорщиков, и от тяжелого тусклого взгляда девочка невольно вздрогнула. Непонятная тревога поселилась в ее душе. Вместе с главным вопросом, уже не раз возникавшим в ее голове — так сколько же лет Ерикану?

Впервые за долгое время Юти спала в тепле. На продавленном топчане, который Лидс сдвинул к раскаленной печке. Впервые за все путешествие по Пустоши девочка не пыталась скрючиться, стать меньше, чтобы не замерзнуть, но все равно то и дело просыпалась.

Память раз за разом рисовала ей одну и ту же картину — от сильного ветра на зубах хрустит песок, во рту сухо, как в центре Великой пустыни, в носу свербит от лошадиного пота. Они едут прочь из родного города, места, где еще недавно убили отца. Едут, как самые бедные обладатели зеленых камней и скудных прав обычных жителей Империи. У них две гарбы о четырех колесах. Та, что позади, нагружена поклажей. Всем тем, что удалось захватить, убегая — от серебряных кубков до шелковых ковриков. Они же заняли другую, с натянутой сверху тканью, которая полощется на ветру и хоть как-то защищает от палящего солнца.

Перед Юти сидят двое — второй советник ее отца и мать. Они негромко переговариваются, искоса поглядывая на конных сопровождающих. Отчего-то советник боится их.

Юти же устала. Ей жарко, она хочет пить. Девочка не понимает, почему им надо уезжать? Отчего мать так торопится сбежать? Почему не предприняла никаких попыток разыскать убийц отца? Или, может, именно этим она сейчас и занимается? Решила лично поговорить с ближайшим Наместником. При жизни отца все боялись и уважали. В городе у него осталось много друзей. Но тогда зачем они уезжали ночью и в такой спешке старались взять все самое ценное?

Девочка протягивает руку, едва дотрагиваясь до матери, зовет ее. Женская фигура вздрагивает, голова медленно поворачивается. Равнодушное к чужим страданиям солнце Пределов слепит Юти. Образ матери ускользает, подобно миражу после нескольких дней трудного пути. И в тот момент, когда взгляд девочки на мгновение обретает фокус, она просыпается.

Юти даже не пыталась сосчитать, сколько раз она вскакивала посреди ночи. С легкой испариной на лбу и полным разочарованием от приснившегося. Она знала, что мать была невероятно красивой. Даже такой сдержанный на эмоции человек, как Наместник Шестого Предела, говорил, что его жена прекраснее, чем луна и звезды. Вот только Юти не могла вспомнить ни единой черточки лица — формы губ, изгиба бровей, цвета глаз. Будто некая незримая сила постаралась стереть все, что касалась матери из памяти девочки.

Больше того, Одаренная знала имя этой силы. Она сама. Как только Юти немного подросла, когда смогла думать и анализировать, то поняла, что сделала мать. Не испугалась, не сбежала. Нет! Можно отступить с крохотным отрядом, чтобы вскоре вернуться с целой армией.

Ее мать попрала память отца. Она не пыталась найти убийц, не жаждала отмщения. А продолжила жить, точно ничего не произошло. Этого Юти простить не смогла. С этим Одаренная не желала мириться.

К утру она чувствовала себя разбитой, точно ночевала в сырой пещере на острых камнях. Лидс накормил их какой-то безвкусной гадостью, которую вновь назвал салатом. Казалось, миели давал это название каждой непонятной смеси растений, предлагаемой гостям. Но что более важно, Юти увидела у Лидса внушительный кристалл соли, который успешно выпросила. Еще сын Ерикана подарил девочке несколько рубашек с длинным рукавом. Их пришлось подвязывать у пояса и обрезать по длине, чтобы не запутаться при ходьбе. Юти примерно представляла участь хозяев одежды. Леса Пустоши место суровое. Но натягивая шерстяные штаны, Юти решила, что мертвым одежда ни к чему. Она же еще собиралась пожить.

Напоследок девочка попросила миели немного ее подстричь. Для мест, где она провела сознательную жизнь, в ходу были известны два вида причесок: «череп», когда сбривали волосы полностью и «пьяный кочевник». Юти слышала, что в Ближних землях людей не обривали острым ножом, а стригли крохотными ножницами. Навроде тех, которыми режут бархат, только еще меньше. В ее собственной памяти даже всплывали какие-то смутные воспоминания о подобном инструменте.

Сам процесс «подстригания» мог занимать целый час, а то и больше. Для нее подобное было диковинным и странным. Зачем тратить время и силы, если тебе требуется только убрать излишки волос? Которые, кстати, скоро снова отрастут.

Однако оказалось, что Лидс ловок не только на острый разговор. Он достал те самые ножницы, которые Юти видела очень давно, практически в прошлой жизни, и небольшой черепаховый гребень. И всего через четверть часа в крохотное зеркальце из сундука со всякой всячиной миели, смотрел скуластый паренек с волосами до мочек ушей, которые со всех сторон будто бы обнимали голову. И делали это невероятно ровно. Юти даже показалось, что ее лицо изменилось. Стало не таким отталкивающим. Может, в этом, как называл его Лидс, «цирюльном мастерстве» и правда был некий смысл?

Холодным хмурым днем, когда рваные тяжелые облака нависли так низко, что, казалось, в хорошем прыжке их можно достать рукой, Ерикан с ученицей вновь пустились в путь. Лидс стоял на пороге землянки, поглаживая своего верного горного волка и провожая парочку задумчивым взглядом.

Ветер скрипел ветками деревьев, будто молодой музыкант, впервые увидевший инструменты, надвигающаяся стужа пыталась облапать их, подобно пьяному моряку, который после долгого плаванья оказался в доме терпимости, а солнечные лучи, изредка падающие сверху, лишь ослепляли, но никак не грели.

Юти понимала, что они ушли куда-то очень далеко от ее родных земель. Потому что даже во время сезона дождей в Шестом Пределе, впрочем, как и в Четвертом, никогда не было так зябко. Так постоянно холодно.

Однако путь теперь давался не так тяжело, как прежде. Девочка прокручивала в голове всю информацию, которую получила от Лидса, и она не давала ей покоя.

Воплощение Аншары! От подобной дерзкой мысли перехватывало дыхание, будто Юти посягнула на нечто святое. Впрочем, наверное, так оно и было.

Ерикан не спешил прояснить ситуацию, занимаясь своим привычным делом — многозначительно молчал, искоса поглядывая на Юти. Точно ждал чего-то. Девочка тоже первое время пыталась показать, что равнодушно относится к полученной информации. Однако на четвертый день пути не выдержала.

— Я знаю твою последнюю способность в направлении развития тела, — сказала она ни с того, ни с сего.

— Думаешь? — на секунду усмехнулся старик, после чего вновь стал серьезным.

— Да. — Юти даже выдержала небольшую драматическую паузу. Совсем крохотную, потому что терпеть больше не было мочи, — бессмертие!

Девочка смотрела на учителя, невероятно довольная собой, и ждала его реакции. Ерикан же чуть сощурился, провел рукой по волосам и лицо старика неожиданно приобрело лукавое выражение. То самое, которое появлялось, когда он хотел ткнуть Юти в очевидное несоответствие ее выводов.

— Получается, если с огромной высоты упадет камень, то я встану, отряхнусь и пойду дальше?

— Ну… — смутилась Юти. — Наверное, нет.