Жизнь в деревне настолько проще, несмотря на все обманы и торопливые обжимания в кустах… По крайней мере, Целуй-Сюда была в привычной среде, к тому же, что бы ни случилось с ней, сестра осталась бы невредимой.
Если бы можно было всё вернуть назад…
Странствия с морской пехотой должны были убить их обеих. Служба давно перестала казаться забавой. Ужасная качка в вонючих транспортах, марши по Семиградью. Долгая погоня. И’Гатан. Новые морские путешествия. Город Малаз. Вторжение на этот континент — ночь у реки — цепи, темнота, гнилая камера, еды нет…
Нет, Целуй-Сюда лучше не оглядываться на Смолу, не в таком плохом настроении. Еще хуже — повстречаться взглядом с измученным Баданом, увидеть в его глазах необузданное горе и гнев.
Лучше было умереть в камере.
Лучше было принять предложение Адъюнкта, когда та разрешила объявленным вне закона солдатам уйти.
Но Смола не согласилась бы. Это точно.
Они ехали в темноте, но Целуй-Сюда ощутила, что сестра вдруг натянула поводья. Солдаты, что скакали следом, рассыпались, чтобы лошади не столкнулись. Охи, ругань. Бадан Грук взволнованно крикнул: — Смола? Что случилось?
Смола чуть не выпала из седла. — Неп с нами? Неп Борозда?
— Нет.
Целуй-Сюда ощутила, что сестру охватывает настоящий ужас; сердце тяжело застучало у нее в груди. У Смолы есть особое чувство…
— В городе! Нужно спешить!..
— Стойте, — захрипела Целуй-Сюда. — Смола, прошу тебя… если там беда, пусть ее другие расхлебывают…
— Нет. Нам нужно скакать. — Она резко вогнала пятки в бока лошади и вырвалась вперед. Все другие поскакали следом. Целуй-Сюда с ними. Голова кружится… ей показалось, что она упадет с коня — она слишком слаба, слишком истощена.
Но ее сестра… Смола. Проклятая ее сестрица нынче морпех. Она служит Адъюнкту. Сучка сама не понимает, но именно такие тихие и до безумия преданные солдаты, как она, стали стальным хребтом Охотников за Костями. Целуй-Сюда задохнулась от обиды, словно флагом взвившейся в ночной воздух. «Бадан это знает. Я знаю. Тавора — ты украла мою сестру. Этого, холодная сука, я не прощу!
Хочу вернуть ее назад, чтоб тебя разорвало!»
— Так где же этот дурак?
Кулак Кенеб пожал плечами: — Арбин предпочитает компанию панцирников. Солдат, у которых грязь в носу и пылевая буря в черепе. Кулак с ними играет в кости, с ними пьет, а может и спит. С некоторыми.
Блистиг застонал и сел. — Так ли следует завоевывать уважение?!
— По-разному бывает, подозреваю я, — сказал Кенеб. — Если Арбин выигрывает в кости, пьет, когда все остальные уже под стол свалились, и затрахивает любого смельчака — тогда это работает. Наверное.
— Не будь дураком, Кенеб. Кулак должен держать дистанцию. Он важнее жизни, он страшнее смерти. — Блистиг налил еще кружку местного пенистого пива. — Рад, что ты тут сидишь. Я не имел права быть на последнем чтении. Меня хотели позвать вместо Гриба, вот и все… Но теперь мальцу придется хлебнуть горя!
Блистиг склонился над столом. Они нашли себе дорогую, даже слишком дорогую таверну, чтобы ни один малазанский солдат чином ниже капитана и войти туда не подумал. В последнюю неделю здесь собирались одни кулаки — по большей части чтобы напиться и пожаловаться на жизнь. — На что похожи эти гадания? Я слышал разные слушки. Люди раскалываются надвое, выплевывают тритонов или у них змеи из ушей ползут, и горе детям, что родятся в такую ночь в округе, у них будет три глаза и раздвоенный язык. — Он потряс головой, сделал три торопливых глотка, утер губы. — Говорят, то, что стряслось на последнем чтении, переменило разум Адъюнкта, и вон оно что вышло. Вся та ночь в Малазе. Карты всему виной. Даже убийство Калама…
— Мы не знаем, убит ли он, — отрезал Кенеб.
— Ты был там, в той каюте. Что там стряслось?
Кенеб начал озираться. Ему вдруг захотелось чего-то покрепче пива. Он ощутил, что покрылся липким потом и дрожит словно в лихорадке. — Сейчас начнется, — пробормотал он. — Кого один раз коснулось… Все, у кого есть волосы на загривке, сбежали из казарм. Не заметил? Вся треклятая армия рассеялась по городу.
— Ты меня пугаешь, Кенеб.
— Расслабься, — услышал он себя словно со стороны. — Я всего-то одного тритончика выплюнул, припоминаю. А вот и они.
Мертвяк снял на ночь комнату — пятый этаж с балконом, с возможностью вылезти на крышу. Черт дери, ушло месячное жалование! Но он может видеть временный штаб (по крайней мере приземистый купол). А если перепрыгнуть на крышу соседнего строения и спуститься в переулок, то останется всего три улицы до реки. Лучшее, что он сумел организовать.
Мазан Гилани принесла бочонок эля и каравай… хотя, насколько мог предвидеть Мертвяк, хлеб ему потребуется разве что впитывать блевотину. Видят боги, он не голоден. Потом ввалились Эброн, Шип, Корд, Хром и Хрясь, неся в руках запыленные бутылки вина. Маг был смертельно бледен и вроде бы дрожал. Корд, Шип и Хром выглядели испуганными, а вот Хрясь улыбался как человек, на которого упал огромный сук. Скривившись, Мертвяк поднял с пола вещевой мешок и со стуком бросил на стол. Голова Эброна дернулась.
— Худ тебя забери, некромант, с твоей вонючей магией. Если бы я знал…
— Тебя даже не звали, — прорычал Мертвяк. — Можешь проваливать когда захочешь. А что тут делает беглый Волонтер с куском дерева?
— Я хочу чего-то вырезать! — белозубо ухмыльнулся Хрясь, напомнив Мертвяку коня, получившего яблоко. — Может, большую рыбу! Или отряд кавалерии! Или гигантского саламандра… но это может быть опасно, ох, слишком опасно, ежели я не сделаю ему хвост на пружинке, чтобы можно было отрывать, и челюсть на шарнире, чтобы он мог смеяться. Ежели я…
— Рот деревом заткни, это будет лучше всего, — оборвал его Мертвяк. — А еще лучше — дай я сам заткну.
Улыбка увяла. — Не нужно быть таким злым и вообще. Мы сюда не зря пришли. Сержант Корд и капрал Шип напились, они сами говорят, и молятся Королеве Снов. Хром сейчас уснет а Эброн сделает защитную магию и еще чего-то. — Лошадиные глаза уставились на Мазан Гилани, которая простерлась в кресле, вытянув ноги, опустив веки и сложив пальцы на животе. Челюсть Хряся медленно отвисала. — А она будет прекрасна как всегда, — прошептал он.
Мертвяк со вздохом развязал кожаный ремешок, начав доставать разных мертвых зверей. Желтый дятел, черная мохнатая крыса, игуана и еще странного вида синяя глазастая тварь, то ли летучая мышь, то ли черепаха без панциря — ее он нашел висящей в какой-то лавочке. Старуха закашляла смехом, когда он ее покупал — весьма зловещий знак, насколько может судить Мертвяк. И все же он расплатился честно…
Он поднял взор и увидел вытаращенные глаза. — Чего?
Хрясь нахмурился так, что безмятежное обычно лицо стало выражать… тревогу. — Ты, — сказал он, — ты случаем, ну чисто случайно, не некромант? Ась?
— Тебя не звали, Хрясь!
Эброн потел. — Слушай, сапер — ты, Хрясь Бревно или как тебя там. Ты больше не Волонтер Мотта, помни. Ты солдат. Охотник за Костями. Выполняешь приказы сержанта Корда. Не забыл?
Корд сказал, откашлявшись: — Все путем, Хрясь. И это… это… я приказываю тебе вырезать из дерева.
Хрясь заморгал, облизал губы и кивнул своему сержанту: — Вырезать, да. Что прикажете вырезать, сержант? Давайте, прямо сейчас! Только не некроманта, ладно?
— Ни за что. Как насчет всех, кто в этой комнате, крове Мертвяка? Всех других. И еще… гм, скачущих коней, галопирующих коней. Прыгающих через пламя.
Хрясь утер губы ладонью и бросил быстрый взгляд на Мазан. — Ее тоже, сержант?
— Давай, — протяжно сказала Мазан Гилани. — Не терпится увидеть. И себя не забудь, Хрясь. На самом большом коне.
— Да, с огромным мечом в руке и долбашкой в другой.
— Идеально.
Мертвяк вернулся к кучке мертвых животных, разложил их кругом — голова к хвосту.
— Боги, как воняет, — сказал Хром. — Нельзя ли облить их душистым маслом или еще чем?
