В цепи можно заковать тело, но не душу.

Это сказал Леви Коффин на лекции, которую Мередит посетила в Цинциннати. Она запомнила эти слова, потому что они трогали ее так же, как и тех, кому она помогала.

В дверь постучала Дафна. Уже два часа прошло! Она поспешно спрятала холст в раскрашенный сундук, стоявший в ногах ее постели. Это вполне безопасное место. Она повернула ключ и сунула его за металлическую обивку. Она редко рисковала рисовать здесь, но этот внезапный приступ меланхолии просто требовал разрядки. Она уже чувствовала себя лучше. Элиас будет рад получить еще одну картину и те деньги, которые она принесет. Сегодня ночью, когда все уснут, она ее закончит. Предвкушение работы сделает вечер сносным.

Стол, уставленный фарфором и хрусталем, сиял в бликах света, который отбрасывали сотни граненых подвесок на канделябре, покачивавшихся от пламени свечей. Эвелин, всегда полная надежды, разоделась так, словно девицей на выданье была она, а не ее нелюбимая золовка.

Гил чувствовал себя неуютно в старомодном синем жилете и брюках; внимательный взгляд его светло-карих ласковых глаз был устремлен на Мередит, которая демонстрировала свои необъятные познания в политике.

— Мистер Фремонт такой красивый и храбрый, — трещала она беззаботно.

— Он же республиканец, — в голосе ее брата слышался ужас. Он обернулся к Гилу и пожал плечами. — Эти женщины… Чертовски здорово, что им нельзя голосовать.

Мередит прикусила губу, чтобы удержаться от колкого ответа.

— Я с одним согласен, — мягко сказал Гил. — Он действительно смелый. Благодаря ему мы получили Калифорнию.

— Но Калифорния — свободный штат, — с горечью ответил Роберт. — Попомните мои слова, мы еще будем воевать из-за рабства. В Канзасе и Миссури уже льется кровь. Проклятые северяне не успокоятся, пока не разрушат нашу жизнь до основания.

— Ах, война! — сказала Мередит. — Это звучит восхитительно. Военная форма и балы, и трубы, и колонны воинов, марширующих на битву с янки.

— Ничего восхитительного в войне нет, — тихо сказал Гил.

— О-ля, — сказала она беззаботно, — мне кажется, война очень романтична. Я уверена, вы все будете выглядеть очень красиво и героически, — она мечтательно посмотрела на них обоих. — Разве нет, Роберт?

Роберт изучающе смотрел на своего соседа. Гил Мак-Интош редко откровенничал, и Роберт не знал, кому принадлежат его симпатии, несмотря на то, что Гил был рабовладельцем. В самом деле, его сосед был одним из крупнейших рабовладельцев в их части штата Миссисипи.

— Что если правда начнется война, Гил?

Гил аккуратно отложил салфетку.

— Рабы составляют половину моей собственности, — сказал он. — На них мой дед и отец сделали состояние. У меня нет выбора — мне приходится использовать их, иначе я обанкрочусь. Тогда их просто распродадут, и придется еще хуже, чем сейчас. Но рабство мне не нравится. Никогда не нравилось, и если бы я видел какой-нибудь выход, я бы им воспользовался. Я не стал бы бороться за сохранение рабства.

— Что за чушь вы говорите, — выпалил Роберт, а Мередит разглядывала Гила с полным недоверием. Такое заявление в штате Миссисипи граничило с подрывом устоев.

Гил пожал плечами.

— Иногда я думаю, что я еще в большем рабстве, чем они. Возможно, все мы рабы, Роберт.

Эвелин резко переменила тему, пригласив Гила на бал, который они с Робертом дадут, когда будет убран хлопок.

— Я был бы очень рад, — просто ответил он, повернулся к Мередит и добавил: — Если Мередит окажет мне честь и потанцует со мной.

Она почувствовала странный холодок внутри, словно он разглядел в ней больше, чем кто-либо другой. Она торопливо кивнула, стараясь сохранить пустой взгляд, к которому она себя приучила. Гил Мак-Интош оказался совсем не таким, каким она его представляла. Но даже он бы нахмурился, узнав, чем она занимается. С его точки зрения, как и с точки зрения Других, это было не менее позорно, чем воровать деньги.

По просьбе Роберта, она проводила Гила до дверей, все время спрашивая себя, что же он разглядел в ней такого, что вызвало его интерес. Может быть, она не очень хорошо играла свою роль. Это ее испугало.

Но она поняла, что ошиблась, потому что он всего лишь поклонился у дверей, сказал, что все было “восхитительно”, и ушел. Она увидела, как он вскочил на лошадь, и вся его неуклюжесть пропала.

Подошел Роберт и остановился рядом с ней.

— Может быть, я был неправ насчет него, — пробормотал он. — Мне бы и в голову никогда не пришло заводить такие разговоры.

— Ах, все это шик, — сказала Мередит. — Все вы, мужчины, такие. Если кто-то говорит одно, то другой обязательно должен сказать что-нибудь другое. Лишь бы поспорить. Я бы лучше поговорила о вечеринках и о том, кто за кем ухаживает.

Роберт странно посмотрел на нее и чертыхнулся про себя. Один Бог ведает, что станет с Бриарвудом, если его унаследует Мередит. Просто необходимо, чтобы она вышла замуж.

В эту ночь Мередит закончила работу над своей картиной, но мысли ее были по-прежнему беспокойны. Хорошо, конечно, что в целом ее работа ее устраивает, остается только подправить небо и реку на заднем плане.

Ей было двадцать четыре года, и до этого лета она никогда особо не обращала внимания на мужчин. Теперь же она не могла уснуть, не вспомнив капитана Девро, а этим вечером еще и Гил Мак-Интош возбудил в ней какие-то чувства. Это были не те гром и молния, которые вызвал в ней Девро, казалось, одним своим присутствием, но что-то более нежное, что-то приятное.

Она внимательно смотрела на полотно, на гордую фигуру в центре. Сама того не сознавая, она точно так же выпрямила спину и подняла голову.

Мередит заперла картину в сундук. Может быть, завтра она съездит к Пастору. Он всегда был для нее источником покоя. Если бы только глаза проклятого капитана не преследовали ее так настойчиво!

Рассвет был чистым и ярким. От недостатка сна Мередит чувствовала усталость. Приняв приготовленную Дафной горячую ванну, она быстро оделась в один из своих многочисленных костюмов для верховой езды. Как и во всей остальной ее одежде, красный цвет был слишком ярким, декоративные пуговицы — слишком заметными, ткань слишком тяжелой. Все было немного чересчур. Безвкусно, подумала она с каким-то извращенным удовлетворением.

Но вместо того, чтобы поехать прямо туда, куда она собиралась, взяв мешочек с красками и блокнот для набросков, она пустилась в дорогу, но вскоре обнаружила, что уклоняется в сторону от пути. Годами она избегала бывать в этой части леса, потому что она напоминает ей о Лизе и немногих счастливых днях ее детства. Мередит быстро нашла то дерево. Качелей уже не было, веревка и доска прогнили, а небольшая поляна заросла. Но она все помнила.

Мередит слышала смех. Свой собственный… И его смех. Когда она все выше и выше взлетала в небо, он смешивался с песней ветра. Она закрыла глаза, пытаясь поймать звук его голоса. Еще не циничного. Еще не насмешливого. Он был беззаботным, искренним, жизнерадостным. Как и смех Лизы, когда наступала ее очередь качаться. Лиза боялась раскачиваться так высоко, как Мередит, и Квинн Девро заботливо и нежно успокаивал ее и смешил обычно застенчивую Лизу.

Он стоял перед ее глазами, высокий, с легкой улыбкой и глазами, лучившимися от смеха. При мысли о нем, красивом, нежном, гордом, она ощутила, как всю ее окутало тепло.

Внезапный порыв холодного ветра царапнул ее щеку, возвращая в настоящее. Она взглянула на дерево еще раз. Детей не было. Лишь кусок разлохматившейся веревки свисал с дерева, раскачиваясь под порывами ветра. Иллюзия. Она видела то, что хотела видеть, а не то, что было на самом деле. Она помнила то, что хотела помнить, и ничего больше. Наверное уже тогда в нем появлялась жестокость, но ребенок не хотел ее замечать.

Мередит покачала головой. Ей надо избавляться от этой одержимости. Надо. Он был таким же, как этот прогнивший кусок веревки.

Не оглядываясь больше назад, она нашла упавшее дерево и с него взобралась на лошадь. Ей предстояла долгая дорога к Пастору.