Кэм скорее почувствовал, чем заметил, взгляд капитана, изучающий, задумчивый.

— Не тяни время, Кэм, — сказал Квинн с улыбкой. — У нас его может оказаться не так много.

Кэм пожал плечами.

Черт, этот человек, похоже, читает его мысли.

— Может быть, в следующий раз, — сказал он. — Ей нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что она свободна и может сделать любой выбор.

— Выбор, — произнес Квинн медленно, словно смакуя. — Я вот думаю, действительно ли мы делаем его сами, — его голос был задумчив и даже немного печален, и Кэм бросил на него быстрый взгляд. Несмотря на улыбку на губах капитана Девро, с которой он объявил о намерении жениться на Мередит, в нем чувствовалась встревоженность, словно он ожидал, что случится какое-нибудь несчастье. В глазах капитана мелькнули тени недоверия.

— Похоже, вы свой выбор сделали, — заметил Кэм.

— Это только кажется, — загадочно ответил Квинн. На этом разговор оборвался, но Кэм заметил напряжение в походке капитана Девро и в его взгляде, прежде чем знакомый синий занавес скрыл все эмоции.

По тому, как тихо закрылась дверь, Сара поняла, что все ее мечты разбились.

Свобода не принесла ей ничего, кроме несчастья. У мистера и миссис Хичкок она чувствовала себя в спокойствии и безопасности. Когда они переехали из Кентукки в Каир, то взяли ее с собой. Хоть Сара и была рабыней, с ней обращались скорее как с членом семьи. Ее научили читать единственную книгу, которая была в доме, — Библию. А писать она научилась, списывая изречения из Библии.

Но миссис Хичкок заболела и умерла, и мистер Хичкок, который нежно любил свою жену, казалось, потерял всякую волю к жизни, и через полгода лихорадка унесла его в мир иной. В завещании он дал Саре свободу. Она же и стала наследницей Хичкоков, но досталось ей совсем мало. Хичкок уехал из Кентукки потому, что его дело прогорело. И новое дело в Каире оказалось не более успешным. После него остались в основном долги.

Саре было тогда пятнадцать лет. Вдруг впервые в жизни ей было некуда пойти, и никому не было до нее дела. Свобода стала проклятьем. Она пыталась найти работу, но у нее не было рекомендаций, а в глазах женщин, как только они окидывали ее взглядом лицо и фигуру, тут же появлялся отказ. В конце концов, в отчаянии она отправилась в заведение Софи, хотя ей потребовалась изрядная храбрость, чтобы обратиться туда. Мистер Хичкок был богобоязненным человеком, придерживался жестких моральных норм и был уверен, что тех, кто свернет с пути истинного, ждут все муки ада.

Но холод и голод — сильные враги, и, наконец, Сара отважилась обратиться в такое место, где, она знала, ее красота не будет считаться недостатком. К ее удивлению, хозяйка оказалась очень любезной и проявила к ней сочувствие. Когда мисс Софи узнала, сколько Саре лет, она сразу спросила, не хочет ли Сара работать горничной. Та сразу согласилась.

В течение следующих лет Сара боролась с собой, с поучениями мистера Хичкока и своим растущим восхищением женщинами, которые работали у мисс Софи. Они все были с ней очень любезны, и Сара видела, что многие из них потом очень удачно выходят замуж. Кажется, у всех у них в жизни было свое горе, кого-то ребенком бросили родители, у кого-то было еще хуже. Но совесть твердила Саре, что все они порочны, и то, что она живет и работает здесь, — это наказание за то, что она восхищается этими женщинами.

Когда ей было восемнадцать, на нее обратил внимание один из клиентов. Он без конца подходил к ней и обещал много денег, если Сара поднимется с ним в номер. Софи сказала, что Саре самой решать.

Эти деньги казались Саре целым состоянием. Их хватило бы, чтобы уехать и начать какое-нибудь свое дело, и Сара в конце концов согласилась. Клиент знал, что Сара — девственница, был нежным и страстным, и Сара обнаружила в себе стремление к чему-то иному, чем просто выжить. Однажды разбуженный, ее аппетит оказался ненасытным. И она решила, что пора присоединиться к другим женщинам.

Но все время краем сознания она помнила мистера Хичкока и его представления об аде. Она твердила себе, что будет делать так же, как и остальные девушки у мисс Софи: будет искать мужчину, за которого можно выйти замуж. Затем появился Кэм, и Сара вбила себе в голову, что не кто иной, как он, должен освободить ее от греха. Она верила, что, когда выйдет замуж, дьявол оставит ее и Бог простит. Кэм был замечательным любовником, ей никто больше не будет нужен, и ее бесконечное желание пройдет.

С радостью она ожидала его визитов и готовилась к ним. Одевала самое лучшее свое белье. Ей приходилось с трудом сдерживать свою собственную страсть и давать ему изысканное наслаждение, тогда как больше всего ей хотелось, чтобы он взял ее быстро и грубо. Она весьма старательно притворялась невинной жертвой, и ее глаза наполнялись слезами, когда она повествовала о своем одиночестве и страхе в мире, полном пугающей неопределенности.

Она действительно чувствовала ужас, только вовсе не по тем причинам, которые называла Кэму. Ужас поселился в ее душе. День за днем она была раздираема на части войной, которую вели между собой ее тело и совесть. Казалось, ее телу все время требовалось удовлетворение, тогда как совесть твердила ей, что это грех и она окажется из-за него в аду.

Сара стала верить, что Кэм — ее единственная надежда на спасение. А сейчас он ушел. Он считал ее обыкновенной шлюхой. Ее разум застилал гнев, гнев, который так долго был направлен на самое себя. И этот растущий гнев искал выхода. Кэм дал ей почувствовать, что она нужна, дал ей надежду, а теперь отказался от нее. Он был злом, она должна наказать его.

Но как? Как она может сделать что-нибудь такому силачу, как он?

Он всегда приходил не один, а с белым мужчиной, по имени Девро, а Саре были известны кое-какие слухи о том, что тот каким-то образом помогает беглым рабам. Она знала, что и Софи тоже этим занимается, но вредить Софи, которая всегда хорошо относилась к ней, Сара не хотела. Наказать надо было одного Кэма. Для нее ничего не значило, что Кэм помогает беглым рабам. Она твердила себе, что рабыней была счастливее, — ее любили, о ней заботились, говорили ей, что надо делать. И после того, как она стала свободной, ее одолел дьявол.

Ее кулаки сжались, когда она решила, что Кэм заплатит за свое предательство.

Она найдет способ его подставить. И он будет страдать так же, как она страдает сейчас.

С верхней палубы Мередит могла видеть, как Квинн идет от экипажа к трапу парохода, и думала о том, что неделю назад (или целую вечность назад) он так же смотрел, как она садится на пароход, отправляющийся в Цинциннати.

Было еще очень рано, только что рассвело, и на палубе не было никого, кроме Мередит и нескольких офицеров. Она рано поднялась после беспокойной ночи, сгорая от нетерпения поскорее увидеть Квинна, желая поскорее начать этот день.

Она спрашивала себя, сможет ли когда-нибудь привыкнуть к его бьющей в глаза красоте, густым черным волосам, глазам цвета вечерней синевы, обрамленным густыми черными ресницами. Он, как всегда, был в черном; уже одно это выделяло его из толпы пестро одетых пассажиров.

Мередит удивлялась, как только ее сердце вынесет этот груз счастья, которое переполняло ее, когда она думала о нем или когда видела его.

Как жить в одиночестве без него? В эту ночь она поняла, что это такое, ворочаясь в постели и снова переживая этот тихий покой, который сопровождал ее, когда она погружалась в сон в его объятиях.

Будут и другие такие же одинокие ночи. Ничего не поделаешь — ради его и ее безопасности.

Так что, пока Квинн приближался к трапу, Мередит старалась запомнить каждую черточку его лица. Рядом с Квинном Мередит увидела Кэма. Тот уверенный в себе человек, которого она видела в последний раз в кухне Леви, с расправленными плечами, шел, ссутулившись, подволакивая поврежденную ногу. Глаза негра, которые, как уже знала Мередит, могли быть такими же настороженными, как и у его друга, были опущены вниз, и в них не было ни искры той дерзости, которая играла в них, когда она видела его в Цинциннати. Впервые Мередит подумала о том, как трудно, должно быть, этому гордому человеку изображать покорность. Но они все, собственно, играли трудные роли, хотя Мередит считала, что ее роль — одна из самых легких. Она вспоминала сожаление в глазах Квинна, когда он говорил о том, как Бретт неодобрительно относится к его игре в карты. Мередит никогда не трогало неодобрение ее родственников, и, хотя она иногда страдала оттого, что не может высказать свое мнение, все же частенько отыгрывалась на привычке бестактной Мередит уязвлять напыщенных людей внешне безобидными замечаниями.