Он сам в темноте под мягким холодным дождем скачет верхом в Тёнискрааль. Одно окно кажется от света лампы желтым прямоугольником, все остальные окна фермы темные.

Необъяснимое предчувствие близкого несчастья охватывает его, холодное и мягкое, как дождь, тишину нарушает только стук копыт лошади по гравию подъездной дороги. Грохот деревянной ноги, когда он поднимается по ступенькам парадного крыльца, прохлада медной ручки в руке, когда он поворачивает ее и толкает дверь внутрь, в тишину.

Его собственный голос, неуверенный от выпивки и ужаса.

– Эй! Где все? Энн, Энн! Я вернулся.

Синий огонь его спички, запах серы и парафина (он зажег лампу), лихорадочный стук деревянной ноги в коридоре.

– Энн! Энн, где ты?

Энн, его жена, лежит на кровати в темной комнате, обнаженная; она быстро отворачивается от света, но он успевает увидеть ее мертвеннобледное лицо с распухшими, в синяках губами.

Лампа со стола бросает разбухшие тени на стену, Гарри наклоняется и осторожно прикрывает ее наготу нижними юбками, потом поворачивается к жене.

– Дорогая! Энн, дорогая, что случилось?

Сквозь прореху в рубашке ему видны ее увеличившиеся груди, темные, разбухшие за беременность соски.

– Ты ранена? Кто? Скажи, кто это сделал?

Но она закрывает руками лицо и разбитые губы.

– Дорогая! Бедняжка... Кто это сделал? Один из слуг?

– Нет.

– Скажи, Энн, что случилось?

Она быстро садится, обхватывает его шею и прижимается так, что ее губы оказываются возле его уха.

– Ты знаешь, Гарри. Ты сам знаешь, кто это сделал.

– Нет, клянусь, не знаю. Скажи.

Ее голос напряженный и хриплый от ненависти, произносит одно слово, наполняющее его невероятным ужасом:

– Шон!

– Шон! – громко повторяет он в пустоту. – Шон. О Боже! – и потом свирепо: – Я ненавижу его! Ненавижу! Пусть он умрет, Боже, пусть он умрет!

Гарри закрыл глаза, теряя связь с реальностью, и почувствовал первый приступ головокружения: бренди наконец подействовало в полную силу.

Теперь уже поздно открывать глаза и искать кровать в углу палатки – головокружение началось, и теперь его не сдержать. Острый, кислосладкий вкус бренди заполнил горло, рот и нос.

Когда слуга утром нашел его, Гарри одетый, в грязном мятом мундире, спал на кровати.

Слуга неслышно опустил клапан палатки и принялся разглядывать хозяина, морщась от запаха перегара и рвоты.

– Здорово выпил, колченогий, – без всякого сочувствия произнес он. Потом поднял бутылку и увидел, что в ней еще на дюйм осталось бренди. – Твое проклятое здоровье, пьяница. – Он осушил бутылку, облизал губы и снова заговорил: – Ну хорошо! Пора приводить себя в порядок.

– Оставь меня в покое, – застонал Гарри.

– Уже одиннадцать часов, сэр.

– Оставь меня. Уходи.

– Выпейте кофе, сэр.

– Не хочу. Уходи.

– Я приготовил вам ванну, сэр, и чистый мундир.

– Который час? – неуверенно спросил Гарри.

– Одиннадцать, – терпеливо ответил слуга.

– Где моя нога?

Без нее Гарри чувствовал себя голым.

– Шорник сейчас зашивает кожаные ремни, сэр. К тому времени как вы примете ванну, все будет готово.

Даже во время отдыха руки Гарри, лежавшие на столе, подрагивали, а глаза жгло. Кожа на лице натянулась, как на барабане, в голове медленными волнами прокатывалась боль.

Наконец он вздохнул и взял с верха стопки бумаг, ждавших его внимания, доклад лейтенанта Кертиса.

Гарри бегло просмотрел отчет. Указанные в нем имена ничего ему не говорили. Он нашел имя Шона во главе списка раненых, дальше был записан маленький еврей-адвокат. Убедившись, что здесь ничто не может скомпрометировать полковника Гаррика Кортни, он наконец поставил на отчете свои инициалы и отложил его в сторону.

И взял следующий документ. Письмо полковника Джона Ачесона, командира шотландских стрелков, адресованное ему как командиру Натальского корпуса проводников. Две страницы, исписанные аккуратным мелким почерком. Он уже собирался отложить его, чтобы им занялся адъютант, когда его внимание привлекло имя в тексте. Он наклонился и внимательно прочел письмо с самого начала.

«Имею честь обратить ваше внимание... добровольно... под сильным неприятельским огнем... снова начал наступление... хотя был ранен... не обращая внимания на опасность... два проводника из вашего корпуса.

Сержант Шон Кортни.

Рядовой Сол Фридман.

...убедительно рекомендую... медаль за храбрость и выдающиеся заслуги...»

Гарри выронил письмо, откинулся на спинку стула и посмотрел на исписанные листки точно на собственный смертный приговор. Некоторое время он сидел неподвижно, в голове продолжала пульсировать боль. Потом он снова взял листки. Теперь его руки дрожали так сильно, что бумага трепетала, как бьющееся крыло раненой птицы.

– Все, все, чего мне удавалось добиться ... он все у меня отнимает. – Он взглянул на наградные ленточки на груди. – Я никогда не мог... А теперь это. – Капля пота упала на письмо, буквы расплылись. – Ненавижу, – прошептал Гарри, разрывая письмо. – Чтоб ты сдох!

Он рвал и рвал письмо в клочья, пока наконец не скомкал в кулаке.

– Нет. Это ты у меня не отберешь. Это мое... единственное, чего у тебя никогда не было!

Он швырнул комок о стенку палатки и опустил голову на руки. Плечи его затряслись, и он всхлипнул:

– Не умирай. Пожалуйста, Шон, не умирай.

Двинув плечом, Дирк Кортни отшвырнул маленькую девочку от двери и первым выбежал по лестнице на солнце. Не оглядываясь на школу, он направился к дыре в изгороди. Остальные пойдут за ним.

Они догнали его, когда он выбирал среди прутьев изгороди палку для метания камешков.

– Быстрей, – приказал Дирк. – Нам нужно первыми добраться до реки, чтобы они не заняли лучшее место.

Дети разбежались вдоль изгороди; мальчики болтали, как стая возбужденных обезьян.

– Дай мне твой нож, Дирки.

– Эй, посмотрите на мою палку.

Ник Петерсен взмахнул коротким ивовым прутом, с которого снял кору. Прут свистнул в воздухе.

– Это вовсе не метательная палка, – сообщил ему Дирк. – Самый настоящий «ли-метфорд». – Он осмотрел свою команду. – Помните, я лорд Китченер, и вы должны обращаться ко мне «милорд».

– А я генерал Френч, – провозгласил Ник. Ну, это справедливо, ведь он главный помощник Дирка. Дирку потребовались две недели и пять драк до крови, чтобы занять положение вожака и командира.

– Я генерал Метьюн, – закричал один из младших членов.

– А я генерал Буллер!

– Я генерал Гатакр!

– Все не могут быть генералами. – Дирк оглядел свое войско. – Генералы только мы с Ником. А вы все рядовые.

– Эй, Дирки, почему ты всегда все портишь?

– Закрой рот, Брайан.

Дирк почувствовал угрозу мятежа и быстро отвлек внимание мальчиков.

– Пошли, запасемся снарядами.

Дирк повел их кружным путем. Так меньше вероятность столкнуться со взрослыми, которые могут любого из его солдат отправить куда-нибудь колоть дрова и пропалывать сад под надзором родителей.

– Персики почти поспели, – заметил Ник, когда они проходили мимо сада Пая.

– Еще неделя, – согласился Дирк и прополз под забором на плантацию Ван Эссена, протянувшуюся вдоль Бабуинова ручья.

– Вот они! – крикнул кто-то, когда они вышли из-под деревьев.

– Буры, генерал!

Справа на берегу виднелась еще одна группа мальчиков – сыновья голландских семей округи.

– Пойду поговорю с ними, – сказал Дирк. – А вы готовьте снаряды.

Они двинулись к реке, и Дирк крикнул им вслед:

– Эй, Ник, припаси для меня хороший комок глины.

– Хорошо, милорд.

С достоинством генерала, офицера и пэра Англии Дирк приблизился к неприятелю и остановился на некотором расстоянии от него.