Но по мере того как прибывало сил, укреплялись мышцы, нарастала плоть на костлявом худом лице, к Шону возвращалась непоседливость. Его ежедневные посещения ранчо Лайон-Коп превратились в одержимость. Он бродил по пустым комнатам старой фермы и видел, какими они станут, когда он подлатает крышу, чтобы не пропускала дождь, обновит штукатурку и все заново выкрасит. Он стоял перед пустым закопченным камином и предвкушал, какое тепло тот будет давать. Шагая по пыльным полам, он разглядывал желтые доски – такие же прочные, как массивные брусья, поддерживавшие крышу. Потом он выходил на улицу, время от времени наклонялся, зачерпывал горсть богатой почвы и проверял ее на ощупь.

В мае 1900 года он зашел в регистратуру магистрата и незаметно просмотрел кадастр. И узнал, что пятнадцать тысяч акров ранчо Лайон-Коп куплены у покойного Стефануса Йоханнеса Эразмуса «Банковской и трастовой компанией Ледибурга, ЛТД». Документы были подписаны Рональдом Паем, эсквайром, председателем совета банка. Шон улыбнулся. Ронни Пай был главным его врагом в детстве. Это может быть очень забавно.

Шон удобнее уселся в глубоком кресле из лоснящейся кожи и с любопытством осмотрел обшитый деревом кабинет.

– Кое-что изменилось с тех пор, как ты был здесь в последний раз? А, Шон?

Ронни Пай точно угадал его мысль.

– Кое-что.

Судя по мебели, дела у Ледибургской банковской компании идут неплохо. То же процветание отражалось и в фигуре председателя банка. Много плоти, толстая золотая цепочка часов, дорогой темный костюм, консервативность которого искупает экстравагантный жилет, ботинки ручной работы за пятнадцать гиней. Все прекрасно, пока не посмотришь в лицо: бледное, так что веснушки выделяются, словно золотые монеты неправильной формы, алчные глаза, уши как ручки у миски для бритья – все это не изменилось. Но хотя Ронни всего на два года старше Шона, в его рыжих бакенбардах много седины, а вокруг глаз морщины тревоги.

– Навестил свою невестку в Тёнис-краале?

Этот вопрос Ронни задал с хитрым лицом.

– Нет.

– Конечно, нет.

Ронни понимающе кивнул и умудрился передать своей миной, что скандал, хоть и старый, не умер.

Шон от омерзения вновь заерзал в кресле. Маленькие рыжие усики усиливали сходство Ронни с крысой.

Шону захотелось покончить с делами и снова выйти на свежий воздух.

– Послушай, Ронни. Я тут разузнавал о Лайон-Копе. Ты его хозяин, – без предисловий начал он.

– Лайон-Коп?

Накануне вечером чиновник из регистратуры пришел к Ронни с новостью и заработал соверен. Многие другие сообщали, что Шон ежедневно бывает на ранчо. Но Ронни сделал вид, что с трудом припоминает.

– Лайон-Коп? А, да. Ферма старого Эразмуса. Да, кажется, мы ее купили. Боюсь, слишком дорого. – Он смиренно вздохнул. – Мы можем держать ее еще десять лет и потом вернуть себе деньги. Нет смысла спешно продавать ее.

– Я хочу ее купить, – прервал его вводную речь Шон, и Ронни с облегчением засмеялся.

– Ты в хорошем обществе. Половина фермеров Наталя хотела бы купить ее, да не могут заплатить нашу цену.

– Сколько?

Установившаяся цена на землю в районе Ледибурга составляла шиллинг и шесть пенсов. За несколько минут до этого Ронни собирался запросить по два шиллинга. Но он снова услышал высокомерный смех Шона, с каким тот отвергал его предложения дружбы. Нет, с ненавистью подумал он. Нет, наглая сволочь, вот теперь ты заплатишь.

– Три шиллинга, – сказал он.

Шон задумчиво кивнул. Он понял. И вдруг улыбнулся.

– Мой бог, Ронни. Я слышал, ты очень проницательный делец. Но если ты заплатил за Лайон-Коп по три шиллинга, тебя ободрали как липку.

Ронни вспыхнул. Шон глубоко задел его гордость.

– Я заплатил по девять пенсов, – выпалил он. – А продаю по три шиллинга.

– Составь договор на 2250 фунтов. Беру.

Черт побери! Будь оно все проклято! Ронни про себя бранился. Шон заплатил бы и по пять!

– Это только за землю. Плюс тысяча фунтов за улучшения.

– Еще что-нибудь? – спросил Шон.

– Нет.

Шон быстро подсчитывал. Даже с выплатой процентов по сделке он все равно в силах заплатить, и у него останется еще несколько сотен.

– Беру.

Ронни смотрел на него, и его мозг извивался, как змея. «Я не понимал, как сильно ему загорелось. Я мог бы вытрясти из него всю душу».

– Конечно, сделку должен одобрить мой совет. На самом деле все зависит от него.

Совет директоров состоял из самого Ронни, его младшей сестры Одри и ее мужа Денниса Петерсона. Ронни владел восьмьюдесятью процентами акций, и Шон это знал. Он просмотрел статьи компании в регистратуре.

– Послушай-ка, любезный друг моей юности. – Шон перегнулся через стол и взял тяжелый серебряный портсигар. – Ты сделал предложение. Я его принял. Буду здесь сегодня в четыре часа с деньгами. Пожалуйста, подготовь бумаги.

Шон одной рукой поднял портсигар и сдавил его. Мышцы на его руке заиграли, как спаривающиеся питоны, портсигар лопнул по швам. Измятый кусок металла он положил на гроссбух перед Ронни.

– Не пойми меня неверно, Шон. – Ронни нервно улыбнулся и с трудом оторвал глаза от остатков портсигара. – Я уверен, что сумею убедить совет.

Наступила суббота. Дирку не нужно было идти в школу, и Шон взял его в свою ежедневную поездку на ранчо. Вне себя от радости, оказавшись наедине со своим божеством, Дирк гнал пони вперед, потом на полном скаку разворачивал его и возвращался к Шону.

Он возбужденно смеялся, потом на радостях принимался упоенно болтать и потом, не в силах сдерживаться, снова уносился вперед.

Перед перекрестком под откосом Шон увидел небольшой караван, идущий им навстречу.

Шон серьезно приветствовал предводителя каравана.

– Я вижу тебя, Мбежане.

У Мбежане был вид измученного и слегка глуповатого кота, возвращающегося после очень хлопотной ночи.

– И я тебя вижу, нкози.

Наступило долгое молчание – Мбежане брал понюшку и пристально разглядывал небо над головой Шона.

Шон изучал спутниц Мбежане. Две женщины среднего возраста – для зулусок это примерно тридцать пять лет. Обе в высоких глиняных головных уборах замужних матрон. Хотя они сохранили прямую гордую осанку, груди у них большие и пустые и свисают поверх короткого передника на живот, носящий следы многих родов. С ними две девушки, обе только что достигшие половой зрелости: круглые лица сияют молодостью, мускулистые ягодицы – словно спелые арбузы, груди твердые, круглые. Девушки опустили головы и смущенно хихикали.

– Наверно, к вечеру пойдет дождь, – заметил Мбежане.

– Может быть.

– Это хорошо для пастбищ, – упрямо продолжал Мбежане.

– Кто эти женщины?

Шон больше не мог сдерживать любопытство. Мбежане нахмурился от такого нарушения этикета. Разговор о погоде и пастбищах должен был продолжаться не менее пяти минут.

– Нкози, это две мои жены.

Он показал на матрон.

– А это твои дочери?

– Нет. – Мбежане помолчал и серьезно продолжил: – Мужчине моего возраста нехорошо иметь жен, старых для работы и рождения детей. Я купил двух молодых жен.

– Понятно, – сказал Шон, стараясь не улыбаться. Мбежане инвестировал большую часть своего капитала. – А что ты собираешься делать со всеми своими женами? Ты ведь знаешь, нам скоро возвращаться на войну.

– Когда придет время, они вернутся в краали своих отцов и будут ждать меня там. – Мбежане поколебался. – Я привел их с собой, желая знать, что наступил на луну каждой. – «Наступить на луну женщины» у зулусов означает прервать ее менструальный цикл. Мбежане хотел убедиться, что его вложения приносят проценты.

– Тут на холме ферма, – сменил тему Шон.

– Нкози, мы с тобой говорили о ней много раз.

Но Мбежане понял, и глаза у него заблестели.

– Это хорошая ферма?

Шону хотелось немного помучить его.

– Это поистине великолепная и прекрасная ферма. Вода слаще сока сахарного тростника, земля нежнее мяса молодого бычка, трава густа и полна обещаний, как волосы на лобке женщины.