– Десять тысяч за все – быки, фургоны, кость.

– Это будет непатриотично, – с неохотой сказал Голдберг. – Торговать с врагом... к тому же у меня только ваше слово, что там десять тонн.

– Эй, Иззи, я не британская армия, а это все стоит двадцать тысяч.

– Вы хотите, чтобы я купил не глядя и не задавая вопросов? Хорошо. Четыре тысячи золотом.

– Семь.

– Четыре с половиной, – возразил Голдберг.

– Дьявольщина!

– Четыре с половиной.

– Нет, черт побери. Пять! – проворчал Шон.

– Пять?

– Пять!

– Хорошо, пять.

– Спасибо, Иззи.

– Рад быть вам полезен, мистер Кортни.

Шон торопливо описал местоположение своего лагеря.

– Можете прислать кого-нибудь. Я намерен, как только стемнеет, бежать к границе Наталя.

– Держитесь в стороне от дорог и подальше от железной дороги. У Жубера в северном Натале тридцать тысяч человек, они стоят у Ледибурга и вдоль Тугелы. – Голдберг открыл сейф и достал пять парусиновых мешочков. – Хотите пересчитать?

– Поверю вам, как вы поверили мне. До свиданья, Иззи.

Шон спрятал тяжелые мешочки под рубашку и затянул пояс.

– Удачи, мистер Кортни.

Когда Шон наконец расплатился со слугами, оставалось еще два часа светлого времени. Он подтолкнул небольшую стопку соверенов по столу к последнему зулусу и провел сложный ритуал прощания, рукопожатий, повторения формальных восхвалений. Потом встал со стула и оглядел кружок собравшихся. Слуги терпеливо сидели на корточках, бесстрастно глядя на него, но он видел в их лицах отражение собственной печали расставания.

Люди, с которыми он жил, работал, преодолел сотни трудностей. Нелегко расстаться с ними.

– Все кончено, – сказал он.

– Йехо, все кончено, – хором согласились они, но никто не шелохнулся.

– Идите, черт побери!

Один из зулусов медленно встал, собрал свои скромные пожитки: каросс (одеяло из шкур), два копья, старую одежду, которую отдал ему Шон. Уравновесил связку на голове и посмотрел на Шона.

– Нкози! – произнес он и приветственно поднял руку.

– Нонга, – ответил Шон. Человек повернулся и пошел из лагеря.

– Нкози!

– Хлуби.

– Нкози!

– Лим.

Перечень наиболее верных: Шон называл каждого по имени, и они по одному покидали лагерь. Никто не оглядывался, все уходили поодиночке. Все было кончено.

Шон устало обернулся. Лошади ждали. Три под седлами, две вьючные.

– Сначала поедим, Мбежане.

– Все готово, нкози. Хлуби приготовил перед уходом.

– Пошли, Дирк. Ужин.

За едой говорил только Дирк. Он весело болтал, возбужденный ожиданием нового приключения, а Шон и Мбежане глотали жирную похлебку Хлуби, почти не слушая мальчика.

В темноте завыл шакал – принесенный вечерним ветром одинокий звук, который соответствовал настроению человека, потерявшего друзей и состояние.

– Пора. – Шон поднялся, надел овчинную куртку, застегнул ее и принялся затаптывать костер, но неожиданно замер и стоял, наклонив голову и прислушиваясь. Возник новый звук.

– Лошади! – подтвердил Мбежане.

– Быстрей, Мбежане, мое ружье!

Зулус вскочил, побежал к лошадям и достал из чехла оружие Шона.

– Уходи со света и держи рот на замке, – приказал Шон, вталкивая Дирка в тень между фургонами.

Он взял у Мбежане ружье и вложил патрон в затвор; все трое ждали.

– Всего один, – прошептал Мбежане.

Негромко заржала вьючная лошадь, и из темноты ей сразу ответила другая. Потом тишина, долгая тишина, которую наконец нарушил звон упряжи – всадник спешился.

Шон едва различал стройную фигуру и направил в ее сторону ружье. В том, как двигался человек, была необычная грация – длинноногий, как жеребенок, он шел покачивая бедрами, и Шон понял, что, несмотря на рост, он молод, очень молод.

Шон с облегчением выпрямился и разглядывал незнакомца. Тот неуверенно остановился у костра, всматриваясь в ночь.

Матерчатая шапка с острым верхом надвинута на уши, куртка дорогая, замшевая. Брюки для верховой езды отличного покроя плотно обтягивают ягодицы. Шон решил, что зад у парня непропорционально велик по сравнению с маленькими ногами, обутыми в английские охотничьи сапоги. Обычный франт. В голосе Шона прозвучало презрение, когда он сказал:

– Стой на месте, приятель, и объясни, что тебе нужно.

Это привело к неожиданным последствиям. Парень так и подскочил – подошвы его блестящих сапог взлетели над землей по меньшей мере на шесть дюймов, – а приземлился уже лицом к Шону.

– Говори. У меня впереди не вся ночь.

Парень открыл рот, закрыл, облизнул губы и наконец произнес:

– Мне сообщили, что вы едете в Наталь. – Голос низкий, хриплый.

– Кто? – спросил Шон.

– Мой дядя.

– А кто твой дядя?

– Исаак Голдберг.

Обдумывая услышанное, Шон разглядывал лицо перед собой. Чисто выбритое, бледное, большие темные глаза и губы, которые привыкли улыбаться, но сейчас поджаты.

– И что? – осведомился Шон.

– Я хочу ехать с вами.

– Забудь об этом. Забирайся на свою лошадь и езжай домой.

– Я вам заплачу... хорошо заплачу...

«Что-то в нем не так, – думал Шон, – голос, осанка?»

Парень держал перед собой кожаную сумку, держал так, словно защищался. От кого? И Шон вдруг понял.

– Сними шапку, – велел он.

– Нет.

– Снимай!

Секунду его собеседник колебался, потом почти вызывающе сорвал шапку, и две толстые черные пряди, блестящие в свете костра, упали до пояса, волшебно преобразив фигуру из неловкой мужской в ошеломляюще женственную.

И хотя Шон уже догадался, его поразило это преображение. Ошеломление вызывала не столько красота девушки, сколько ее одежда. Никогда в жизни Шон не видел женщину в брюках и смотрел на нее, разинув рот. Брюки! Да если бы она обнажилась от талии до стоп, то выглядела бы менее неприлично.

– Двести фунтов... – Она шла к нему, протягивая сумку. При каждом шаге ткань ее брюк обтягивала бедра, и Шон с трудом оторвался от этого зрелища и посмотрел ей в лицо.

– Оставьте деньги при себе, леди.

Глаза у нее серые, дымчато-серые.

– Двести наличными и столько же, когда доберемся до Наталя.

– Мне это ни к чему. – На самом деле ее предложение было вполне интересным.

Ее мягкие губы задрожали.

– Сколько вы хотите? Назовите цену.

– Послушайте, леди. Я не набираю караван. Нас трое, один из нас ребенок. Нас ждет трудная езда верхом, долгая, и на пути у нас армия буров. У нас и без того шансов маловато. Еще один человек, к тому же женщина, вообще свяжет нас по рукам и ногам. Мне не нужны ваши деньги, я хочу, чтобы мой сын оказался в безопасности. Возвращайтесь домой и переждите войну – она скоро кончится.

– Я поеду в Наталь.

– Отлично. Поезжайте – но без нас.

Шон больше не доверял себе – он мог не устоять перед этим умоляющим взглядом – и потому повернулся к Мбежане.

– Лошадей! – рявкнул он и пошел прочь.

Девушка не протестуя спокойно наблюдала, как он садится верхом. Когда Шон взглянул на нее из седла, она показалась ему маленькой и одинокой.

– Простите, – сказал он. – Будьте паинькой и ступайте домой.

Он быстро развернул лошадь и поскакал в ночь.

Всю ночь путники двигались на восток по освещенной луной местности. Однажды, когда ехали мимо какой-то фермы, залаяла собака. Они тут же свернули в сторону, но потом снова направились на восток, так что Южный Крест неизменно оставался справа. Когда Дирк уснул в седле и съехал вбок, Шон подхватил сына, прежде чем тот ударился о землю, посадил к себе на колени и держал так весь остаток ночи.

Перед рассветом они нашли кустарник на берегу ручья, стреножили лошадей и разбили лагерь. Мбежане кипятил в котелке воду на небольшом, укрытом от посторонних взглядов костре, а Шон укутывал спящего Дирка в одеяло. В этот момент в лагерь въехала девушка и спрыгнула с лошади.