– Война почти кончилась. Чего вы не уйметесь?

– Веселый старина бур улепетывает так стремительно, что думать забыл о мостах!

Солдаты выходили из вагонов и стояли небольшими нетерпеливыми группами, пока не раздавался свисток. Тогда они поднимались обратно, поезд дергался и снова полз вперед.

Шон и Сол сидели в углу переполненного купе и играли в клейбджес. Большинство солдат относилось к холодному чистому воздуху вельда с таким же ужасом, как к ядовитому газу, поэтому окна были плотно закрыты. Воздух в купе был синим от табачного дыма; пахло десятком мужчин, которые несколько недель не мылись.

Заприте в небольшом помещении некоторое количество мужчин, и не пройдет и десяти минут, как они перейдут к непристойностям.

Общество обладало обширным опытом в этом вопросе.

Сержант три года прослужил в Бангкоке. Ему потребовалось два часа, чтобы убедить слушателей: то, что по слухам расположено горизонтально, природа на самом деле расположила вертикально. Он доказал свое утверждение только после вылазки в коридор, откуда вернулся с другим ветераном, служившим в Китае. Этот эксперт предъявил доказательство в виде фотографии; фотографию внимательно рассмотрели и сочли доводы убедительными.

Это позволило капралу, который по делам посещал Индию, рассказать о своей поездке в храм Конарак. Тема позволила скоротать еще час и плавно перешла в обсуждение знаменитого Дома Слонов в Шанхае.

Так продолжалось от полудня до ночи.

Тем временем Сол потерял интерес к картам, достал из ранца книгу и стал читать. Шону было скучно. Он вычистил ружье. Потом поковырял в зубах спичкой и стал смотреть в окно на небольшое стадо антилоп, которое паслось вдоль железной дороги. Он слушал подробное перечисление утех, предоставлявшихся владелицей Дома Слонов, и решил, если когданибудь попадет в Шанхай, обходить это место стороной.

– Что ты читаешь? – спросил он наконец у Сола.

– Что?

Сол рассеянно взглянул на Шона, и тот повторил вопрос.

– «Вестминстерскую систему управления».

Сол поднял книгу, чтобы Шон увидел название.

– Боже! – воскликнул Шон. – Зачем ты это читаешь?

– Интересуюсь политикой, – с вызовом объяснил Сол и вернулся к чтению.

Шон некоторое время наблюдал за ним.

– У тебя есть другие книги?

Шон снова открыл ранец.

– Попробуй это.

– «Богатство народов» [ 14]. – Шон с сомнением взял книгу в руки. – О чем это?

Но Сол уже опять погрузился в чтение.

Шон раскрыл тяжелый том и взглянул на первую страницу. Он покорно вздохнул – уже очень давно он не читал ничего, кроме писем и банковских счетов. Потом его взгляд засновал по странице взад и вперед, как челнок ткацкого станка.

Этот челнок без ведома Шона прокладывал первые нити той ткани, которая покроет часть его души, до этого нагой.

Через час Сол посмотрел на него.

– Как тебе это?

Шон хмыкнул, не поднимая головы. Он ушел в чтение. То, что он читает, важно. Язык Адама Смита обладал волшебной ясностью. С некоторыми его выводами Шон не соглашался, но размышления автора вызывали в сознании Шона собственную цепь мыслей, заставляя заглядывать вперед; иногда Шон верно предвидел выводы автора, но чаще уходил далеко от намеченной им цели.

Он читал быстро, зная, что вернется к книге и прочтет ее еще раз – сейчас им только велась разведка незнакомой территории экономики. Не отрывая глаз от строк, он порылся в кармане рубашки, нашел огрызок карандаша и подчеркнул абзац, который хотел перечитать. Потом продолжил. Теперь он часто пользовался карандашом. «Нет!», – написал он на полях одной страницы. «Хорошо» – на другой.

Сол снова посмотрел и нахмурился, заметив, как Шон пачкает его книгу. Потом увидел сосредоточенное лицо Шона, и его собственное выражение смягчилось. Украдкой, из-под опущенных ресниц он продолжал наблюдать за Шоном. Его чувство к этому человеку – человеку мышц, резких смен настроения и неожиданных слабостей – граничило с восхищением. Он не знал, почему Шон распростер над ним свои крылья, защищая, да и не хотел знать. Но до чего же хорошо было просто сидеть и не читать, а смотреть на лицо этого рослого человека, который больше чем друг!

Они сидели рядом, одни среди множества. Поезд полз по травянистой равнине на север, оставляя длинный шлейф серебристо-серого дыма, а усталое солнце опустилось к земле и окрасило кровью облака. Потом оно село, и сразу наступила темнота.

Они поели тушенки, штыком намазав ее на черствый хлеб. В купе не было света, поэтому они завернулись в одеяла и разговаривали в темноте. Разговоры вокруг них смолкли и сменились сонными звуками. Шон открыл окно, и холодный сладкий воздух прояснил им головы и обострил сознание, и они со сдержанной горячечностью заговорили.

Говорили они о земле и о людях, и о том, как те сливаются в нацию, и как этой нацией следует управлять. Мало говорили о войне и много о мире, который последует за ней; о перестройке того, что уничтожено, во чтото гораздо более прочное.

Они видели впереди горе, которое расцветает, как зловредный сорняк, на крови и трупах погибших, и обсуждали, как бы его выкорчевать, прежде чем оно задушит землю, которой суждено стать великой.

Это был первый такой их разговор. Сол плотнее закутался в одеяло и слушал в темноте голос Шона. Как большинство представителей своего народа, он обладал чувствительным и обостренным восприятием и сумел угадать новое качество, новое направление в этом человеке.

«Я приложил к этому руку, – думал он с гордостью. – Он бык, дикий бык, который бросается на все, что движется; нападает без цели, потом прерывает бег и обращается к чему-то иному; он использует свою силу для разрушения, ибо не научился использовать ее для другого; смущенный и разгневанный, он ревет из-за вцепившейся колючки; гонится за всем и в результате не может поймать ничего. Может, я сумею ему помочь, показать цель и выход с арены».

Их разговор в ночи продолжался. Темнота добавляла новое измерение их существованию. Они не видели друг друга – казалось, физическая оболочка больше их не ограничивает, их сознания свободны и могут устремиться навстречу друг другу, развивать общие мысли. Так шло, пока вдруг вся тонкая картина не разорвалась и не потерялась в грохоте динамита, шуме выходящего пара, треске ломающегося дерева и стекла, в сплетении спящих тел, которые бросило друг на друга, когда поезд, гудя, сошел с рельс. И почти сразу добавился треск ружейных выстрелов и непрерывный стук пулеметов Максима.

Шон беспомощно лежал в кромешной темноте, не в силах дышать под огромной тяжестью. Он начал биться, расшвыривать людей и багаж, навалившихся на него, запутался ногами в одеяле. Тяжесть уменьшилась, он смог вдохнуть, но в лицо ему угодило колено, с такой силой, что разорвало губу и кровь полилась в рот.

Он сильно ударил и почувствовал под рукой разбитое стекло.

В темноте люди кричали от ужаса и боли – стоны, проклятия и выстрелы слились в безумный хор.

Шон высвободился из-под тяжести и встал, чувствуя, как вокруг барахтаются люди.

Теперь он слышал повторяющиеся удары пуль в дерево; они звучали гораздо громче выстрелов из ружей, пославших их.

Кто-то навалился на него. Шон подхватил этого кого-то.

– Сол?

– Пусти, дай пройти.

Незнакомец. Шон отпустил его.

– Сол, Сол, где ты?

– Шон.

– Ты ранен?

– Нет.

– Давай выбираться отсюда.

– Мое ружье.

– К черту твое ружье.

– Где окно?

– К нему не добраться.

Наконец Шон начал разбираться в происходящем. Вагон лежит на боку, окнами к земле, вся груда живых и мертвых навалилась на них. Дверь высоко над ними, вероятно, ее заклинило.

– Придется пробиваться сквозь крышу.

Он слепо пошарил руками и выругался: острая щепка вонзилась под ноготь. Но он почувствовал на лице дуновение холодного воздуха.

– Здесь дыра. – Он снова протянул руки и нащупал место разлома. – Одна доска сломана.