Шон положил палец на оба курка своего дробовика, оттянул их назад, поднял оба ствола и выстрелил дуплетом. Он услышал глухое эхо выстрелов, отразившееся от стен долины. И снова наступила тишина.

Он стоял неподвижно, старательно прислушиваясь, но различил только гудение насекомого и резкий крик испуганной песчанки. Шон пожал плечами – расстояние в две мили и плотная стена растительности совершенно заглушают голоса загонщиков и грохот палок, которыми они бьют по кустам. Но они идут, в этом он уверен, они услышали его сигнальный выстрел. Он представлял себе, как они цепью движутся вниз, двести черных людей вперемежку с белыми мальчиками, и распевают риторический вопрос, древний, как сама охота.

– Эйапи?

Повторяется снова и снова, с ударением на первом слоге слова.

– Эйапи? Куда идешь?

А между ним и загонщиками в спутанных дебрях буша возникает первое тревожное шевеление. Грациозные тела, серые в пятнах, поднимаются со своих тайных лежбищ на опавшей листве. Копыта, заостренные и узкие, глубоко вонзаются в мягкие листья, их вгоняет тяжесть напряженных мышц. Уши настораживаются, глаза как влажный черный атлас, блестящие черные носы дрожат, принюхиваясь, закрученные рога прижимаются к спине. Все тело словно готовится к полету.

Ощущая слабый запах пороха, Шон открыл ударный механизм своего дробовика, и пустые гильзы вылетели на траву – казенник опустел. Шон достал с пояса патроны, вложил в казенник, защелкнул дробовик и взвел курки.

Теперь им уже пора сняться с места. Сначала идут самки, рыжие, коричневые, спускаются по долине с длинноногими пятнистыми детенышами. Затем самцы, инконки, черные, большие и неслышные, как тени; они бегут, прижимая рога к спине. Уходят от криков и шума, уводят подруг и потомство подальше от опасности, прямо к подстерегающим стволам.

– Я что-то слышал!

Голос преподобного Смайли звучит так, словно его душат; вероятно, виноват белый воротничок, который кажется в полутьме бледным пятном.

– Замолчите, болван!

Этим выговором Шон поставил под угрозу свои шансы на удачный исход, но он зря тревожился из-за последствий: его слова заглушил грохот двойного выстрела из дробовика Смайли, такой неприлично громкий и неожиданный, что Шон подпрыгнул.

– Попали? – спросил Шон чуть дрожащим голосом. – Преподобный, свалили?

Сам Шон ничего не видел и не слышал ничего такого, что даже при сильном напряжении воображения позволило бы заподозрить присутствие лесной антилопы.

– Боже, я готов поклясться... – замогильный голос Смайли. – Думаю, я опять ошибся.

Всегда одно и то же, смиренно подумал Шон.

– Если не хватит патронов, дайте мне знать, – негромко сказал он и улыбнулся оскорбленному молчанию Смайли. Выстрелы должны были повернуть добычу к загонщикам, теперь антилопы мечутся в поисках спасения. Возможно, они попытаются пройти по флангам. И, словно подтверждая мысли Шона, слева загремел дробовик, потом еще, и два выстрела послышались справа.

Началась настоящая потеха.

В наступившей короткой тишине Шон услышал загонщиков, их возбужденные крики звучали приглушенно, но настойчиво.

Быстрое движение впереди за сетью ветвей, мелькание темно-серого пятна. Шон повернул ствол и выстрелил, приклад ударил в плечо, в подлеске поднялся топот, шум, точно что-то катилось и дрыгалось.

– Попал! – воскликнул Шон. В кустах показались дергающиеся голова и плечи полувзрослого самца. Он лежал с открытым ртом, истекал кровью, бился на земле, на темных листьях. Грохот милосердного выстрела – и он затих. В голове маленькие отверстия пулевых ран, веки дрожат, возвещая смерть, из ноздрей – быстрый поток крови.

А вокруг грохот выстрелов, крики загонщиков и ответные крики стрелков, паническое бегство и треск кустов впереди.

Инконка – большой, с изогнутыми рогами, черный, словно адский пес, с выпуклыми блестящими глазами – выбежал на поляну и остановился, высоко подняв голову, расставив передние ноги, тяжело дыша, обезумев от ужаса.

Наклониться вперед, держа вздымающуюся грудь на мушке, и выстрелить. Тяжелая отдача и синий дым.

На таком расстоянии сбить одним выстрелом. Чисто, быстро, зверь не бьется и не бежит.

– Попал!

Еще один, ослепнув от паники, вылетает к линии стрелков прямо перед Шоном. На этот раз самка с теленком, пусть уходит.

Самка увидела Шона и свернула налево, в щель между Шоном и Гарриком. Когда она повернула, Шон посмотрел ей вслед и увидел брата.

Гаррик покинул свою позицию и подошел к Шону. Он слегка пригнулся, держа оружие обеими руками, взведя оба курка и не отрывая взгляда от Шона.

Все начальные стадии загона Гаррик терпеливо ждал. Ствол дерева, на котором он сидел, был мягким, прогнил, порос мхом и оранжевыми и белыми языками грибов. Из внутреннего кармана куртки Гарри достал фляжку, украшенную камелиями. От первого глотка заслезились глаза и онемел язык, но Гарри с трудом проглотил бренди и опустил фляжку.

«Он отобрал у меня все, что у меня в жизни было дорогого. Ногу».

Гарри посмотрел, как неподвижно лежит перед ним протез с погрузившейся в листву и плесень пяткой. Он снова сделал быстрый глоток, закрыв глаза, чтобы не слезились от обжигающего вкуса бренди.

«Жену». Перед его покрасневшими глазами снова встала Энн – такая, какой оставил ее Шон: в разорванной рубашке, с разбухшими, разбитыми губами.

«Мою мужскую суть. Из-за того, что сделал тогда Шон, Энн ни разу не позволила мне коснуться ее тела. До сих пор у меня была надежда. Но сейчас мне уже сорок, а я девственник. Слишком поздно.

Положение. Если бы не Шон, эта свинья Ачесон никогда бы не вышвырнул меня.

А теперь он забирает у меня Майкла».

Он вспомнил предчувствие катастрофы, которое возникло, когда Энн рассказала ему, что видела Майкла и Шона вместе в Тёнис-краале. Тогда все и началось, и каждый мелкий случай усиливал напряжение. То, как Майкл смотрел на поблекшие записи в переплетенной в кожу книге записи скота. «Это почерк дяди Шона?»

А старое поношенное седло, которое Майкл нашел на чердаке конюшни? Мальчик с любовью отполировал его, зашил дыры, прикрепил новые стремена и целый год им пользовался. Пока Гарри не заметил инициалы, вырезанные в коже. «ШК». В ту же ночь Гарри бросил седло в жерло котла для нагревания воды.

Восемь месяцев назад, в двадцать первый день рождения Майкла, Гарри пригласил его в обшитый деревом кабинет в Тёнис-краале и неохотно рассказал об оставленном ему Шоном наследстве.

Майкл долго читал потертый документ, читал медленно, шевеля губами. Потом поднял голову и чуть дрожащим голосом спросил:

– Дядя Шон отдал мне половину Тёнис-крааля еще до моего рождения? Но почему, папа? Почему?

Гарри не нашел, что ответить.

Последняя неделя стала кульминацией. Потребовались объединенные усилия Гарри и Энн, угрозы и просьбы, чтобы помешать Майклу ответить на приглашение Шона. Потом мальчишка-зулус, которому было поручено следить за Майклом и немедленно доносить Гарри, если Майкл пересекал границы Тёнис-крааля, сообщил, что каждый вечер Майкл поднимается на откос и сидит там до темноты, глядя в сторону ранчо Лайон-Коп.

«Я его потеряю. Он мой сын, хоть и зачал его Шон. Но он мой сын, и Шон отберет у меня и его, если я ему не помешаю.

Если не помешаю».

Гарри поднес к губам фляжку и с удивлением обнаружил, что она пуста. Тогда он завинтил пробку и спрятал фляжку в карман.

Вокруг началась стрельба и крики. Он взял со ствола свой дробовик и зарядил его. Потом встал и взвел курки.

Шон увидел, как он подходит, медленно, прихрамывая, горбясь и не пытаясь отводить задевающие за лицо ветки.

– Не мешай, Гарри. Стой на месте – ты оставляешь брешь в линии.

И тут он заметил выражение лица Гарри. Казалось, кожа плотно обтянула кости его щек и нос, так что ноздри побелели. Челюсть нервно дергалась, на лбу выступила испарина. Гарри выглядел больным и смертельно испуганным.

– Гарри, что с тобой?

Встревоженный Шон направился к брату и остановился как вкопанный. Гарри поднял ружье.