Наклонившись к Сестричке, я попросил ее повторить то, что она сказала.

– Сказала, что ты выглядишь хорошо отдохнувшим после сна, – с улыбкой ответила жена.

Я признал, что отдых действительно придал мне сил.

– А ты, дорогая моя, как ты себя чувствуешь? Ты тепло оделась? Что-то пальцы у тебя холодные.

– Хорошо, Эдди, – ответила она. – Очень волнуюсь, как пройдет пьеса. Я долго ждала этого дня.

В этот момент Барнум тронул меня за плечо и, указав массивным подбородком в сторону сцены, спросил:

– А что это за парень с гвоздями во рту?

Я объяснил, что это Генри Торо, друг семьи Элкоттов, который, так же как и сам мистер Элкотт, входил в состав так называемого «трансцендентального» кружка мистера Эмерсона.

– Неужто? – сказал Барнум. – Проберусь-ка я к нему да представлюсь. Всегда любил знакомиться с аборигенами.

Пока Барнум прокладывал себе путь к сцене, я оглянулся на дверь и сказал:

– Интересно, почему так задерживается доктор Фаррагут?

– Думаю, он скоро подъедет, – сказала миссис Элкотт. – Мне бы страшно не хотелось начинать без него, но не можем же мы ждать вечно. Боюсь, малышня уже переволновалась.

И правда, публика потихоньку разбушевалась, визг и крики с каждой минутой становились все громче.

– Пожалуй, я пойду к дверям и подожду его прибытия, – сказал я.

– От этого он скорее не приедет, дорогой Эдди, – с мягким упреком сказала Сестричка.

– Совершенно верно, – с улыбкой ответил я. – Однако я так переживаю, что не могу усидеть на месте.

Не без труда прокладывая себе извилистый путь сквозь пронзительно визжавшую детвору, расположившуюся на полу, я добрался до входа в амбар и встал на пороге, вперившись в темноту. Но ничего, кроме заднего фасада дома Элкоттов в обрамлении темного леса, видно не было. Полагая, что доктор Фаррагут приедет в своей повозке, я внимательно вслушивался во все звуки, но так ничего и не услышал.

Немного погодя ко мне присоединился Барнум.

– Чудной парень, – сказал галерейщик, когда я спросил его мнение о мистере Торо. – Ты же знаешь, По – я человек прямой. Что у меня на уме, то и говорю. А этот Торо все с какой-то подковыркой.

– Да, я слишком хорошо знаком с риторическими темнотами мистера Эмерсона и его последователей, – ответил я, – они и слова в простоте не скажут без своей философской mumbo-jumbo25, которая белыми нитками шита и призвана дурачить людей, как и не снилось необузданному пантеисту Фихте.

– М-да… понимаю, – сказал Барнум. – Так о чем бишь я? Этот Торо явно провел несколько месяцев в Нью-Йорке, году в сорок третьем. Жил на Стейтен-Айленд. Я так понял, он не особенно-то высокого мнения о нашем городе. Зашел он как-то и в мой музей посмотреть на настоящего африканского гепарда. Ты же видел эту зверюгу, По – великолепно, потрясающе! Самый быстрый из всех четвероногих! Куплен за баснословные деньги! Единственный живой представитель своего вида во всем Западном полушарии! Так вот спросил я его, что он думает об этом звере, а он и отвечает: «Стоит ли тратить время, чтобы охотиться на кошек в Занзибаре? Разве мы сами для себя не белое пятно?» Ну что ты с таким поделаешь?

Я уже собирался было погрузиться в объяснения типично афористического замечания Торо, относящегося к вере трансценденталистов в существование некоего врожденного божественного начала, которое можно познать, исключительно обратившись внутрь себя. Но, прежде чем я успел заговорить, ко мне подбежала Луи Элкотт. На ней был все тот же кричаще-безвкусный костюм, что и накануне: шляпа с пером, фиолетовый плащ, свободная рубашка и мешковатые панталоны, заправленные в высокие желтые сапоги, – на лице было написано сдержанное раздражение.

– Что случилось, Луи? – поинтересовался я.

– Забыла шпагу, – сказала она, посмотрев на пояс, и действительно я заметил, что ее бутафорское оружие, сделанное из старой жердины, куда-то подевалось.

– Господи, ну и растеряха, – продолжала девочка. – Верно мамуля говорит: «По рассеянности и голову свою где-нибудь оставишь».

– Буду рад принести тебе твой верный клинок, Луи, – сказал я.

– Очень мило с вашей стороны, мистер По, но сама я быстрее управлюсь. Вернусь скоренько. – И с этими словами она вышла из сарая и стремглав бросилась через залитый лунным светом двор к дому.

– Нет, вы только посмотрите, как она бежит! – воскликнул Барнум. – Не хуже моего африканского гепарда. Девчонка – прирожденный спринтер! Держу пари, она обгонит любого мальчишку в мире!

– Насколько я знаю Луи, – ответил я, – для нее это был бы самый приятный комплимент.

В этот момент маленькие зрители дружно взорвались смехом за нашими спинами. Оглянувшись, я увидел, что веселье вызвано оплошностью мистера Торо, который свалился с бочонка, приземлившись на пятую точку. Не могу сказать – то ли он просто пошатнулся, то ли неожиданно впал в свое странное сонное забытье. Так или иначе, Анна в наряде сказочной принцессы бросилась к нему на помощь и быстро помогла встать на ноги.

– Что-то аборигены никак не уймутся, – сказал Барнум. – Лучше уж было устроить этот спектакль где-нибудь на дороге, а то беды не миновать, помяни мои слова, По. Поверишь ли, нет ничего хуже, чем детская публика. Если их передержать, они превратятся в толпу улюлюкающих дикарей. Однажды у меня собрался полный театр этих маленьких головорезов, которые чуть не разнесли его в куски, потому что чудо-фокусник синьор Джованни задержался на двадцать минут, – мы общими усилиями приводили в чувство этого идиота, пьяного в стельку. Послушай, дружище, либо док Фаррагут сейчас приедет, либо нас ждет бунт.

– Вы так и не объяснили, Финеас, – сказал я, – какого рода деловое предложение собираетесь обсудить с доктором Фаррагутом.

– Величайшая идея в мире! – воскликнул галерейщик. – Поражаюсь, как это не пришло мне в голову раньше! Масса положительных сторон – хотя бы то, что наша сделка практически не потребует никаких усилий со стороны доктора Фаррагута лично! Правда, ему придется оставить свою практику, продать дом и переехать в Нью-Йорк. Но это что по сравнению с тем, что он получит взамен!

– А что он получит взамен? – поинтересовался я.

Оглушительную славу и, разумеется, деньги! – сказал Барнум. – Я сделаю из него звезду! Ты только представь, По! Великий Эразм Фаррагут три раза в день читает лекции в Американском музее Барнума о чудесах растительной медицины! Продажа «целительного бальзама» сразу после представления! Величайший бум со времен, когда человечество раздобыло огонь! Пузырьки – пятьдесят центов, бутылки – доллар! При одной мысли о том, какую неоценимую услугу мы окажем людям, сердце мое преисполняется гордостью! Я уже не говорю о деньгах! Это же целый океан наличности! Великий потоп!

– Вы действительно думаете, – поинтересовался я, – что люди будут толпами стекаться на лекции по медицине?

– А почему нет? Взять, к примеру, этого дантиста, Марстона. Сколько публики он собирал для Моисея! Бедный Моисей! Заскочил на минутку поздороваться, сразу как я приехал. Убийство Марстона его подкосило – он был просто потрясен. А кто бы на его месте не был? Моисей капризничал и злился, стоило только заговорить на эту тему, но и то сказать – после смерти Марстона Бостонский музей стал терпеть убытки в несколько сот долларов каждую неделю!

– Насколько я понял, – ответил я, – его популярность за последнюю неделю только возросла.

– Кстати, По, – сказал Барнум, – Моисей говорил, что ты заглядывал в музей, чтобы порыться в вещичках этого юного демона, Горацио Раиса. Нашел что-нибудь интересное?

– Признаться, да, – ответил я и стал рассказывать о дагеротипах Раиса и его обреченной любовницы, Лидии Бикфорд, которые нашел в потрепанном саквояже студента.

– Именно находка этих портретов, – продолжал я, – и привела меня к выводу, что человек, который их делал, некто Герберт Баллингер, был главным образом замешан в недавней серии страшных убийств, которые, среди прочих, унесли жизнь несчастной миссис Рэндалл.