А когда она начала работать над «Тремя грациями» и три пожилые подруги даже позировали ей, он сочувствовал этим женщинам. Клара проявляла себя эгоисткой, ожидая, что три старые женщины будут позировать ей ради какой-то картины, которая никогда не увидит дневного света.

Но женщины не возражали. Им это нравилось, если судить по смеху, который время от времени не давал ему сосредоточиться.

А теперь эта картина висела в Музее современного искусства. Тогда как его педантичные картины висели, вероятно, у кого-нибудь на лестнице или, если Питеру повезло, над камином.

И видели их десяток-другой людей в год. А внимания обращали не больше, чем на обои или на занавески. Внутреннее украшение для богатого дома.

Ну как могли Кларины портреты ничем не примечательных женщин оказаться шедеврами?

Питер повернулся спиной к мастерской Клары, но прежде увидел, как лучи полуденного солнца коснулись громадной ноги из стеклопластика, марширующей по ее мастерской.

«Наверное, слишком уж мудрено», – сказала тогда Клара.

«Наверное», – пробормотал Питер.

Он закрыл дверь и вернулся в свою мастерскую, но телефон продолжал трезвонить в его ушах.

Старший инспектор Гамаш сидел в просторной общей комнате гостиницы Габри. Стены были выкрашены в кремовый свет, мебель была выбрана Габри из антикварных находок Оливье. Но тяжелой викторианской мебели он предпочитал комфорт. По обе стороны камина стояли большие диваны и кресла, создававшие здесь пространство для разговоров. Если гостиница со спа-салоном Доминик на вершине холма сверкала и сияла, как чудесный драгоценный камень, то гостиница Габри мирно, весело и бедновато приютилась в долине. Словно дом бабушки, если принять за бабушку толстяка-гея.

Габри и Оливье, предоставив полицейским помещение гостиницы для разговора с постояльцами, отправились в бистро обслуживать клиентов.

Разговору с постояльцами предшествовал другой нелегкий разговор, начавшийся, когда они еще не переступили порога гостиницы. У крыльца Бовуар осторожно отвел Гамаша в сторону:

–?Я думаю, вы должны кое-что знать.

Арман Гамаш изумленно посмотрел на Бовуара:

–?Что ты натворил?

–?Вы это о чем?

–?Ты говоришь точно как Даниель, когда он был мальчишкой и попадал в какую-нибудь переделку.

–?Я обрюхатил Пегги Сью[36] во время танца, – выпалил Бовуар.

Какое-то мгновение Гамаш выглядел ошеломленным, потом улыбнулся:

–?Ну а если серьезно?

–?Я сделал одну глупость.

–?Это возвращает меня в прекрасные прежние времена. Продолжай.

–?Понимаете…

Открылась сетчатая дверь, и женщина лет пятидесяти с гаком поздоровалась с ним:

–?Месье Бовуар, как я рада снова видеть вас!

Гамаш повернулся к Бовуару:

–?Признавайся, что ты сделал?

–?Я надеюсь, вы меня помните, – сказала женщина с жеманной улыбкой. – Меня зовут Полетт. Мы познакомились вчера на вернисаже.

Дверь еще раз распахнулась, появился человек средних лет. Увидев Бовуара, он засиял.

–?Это вы, – сказал он. – Мне только что показалось, что я вижу вас на дороге. Я искал вас вчера на барбекю, но вас там не было.

Гамаш пытливо посмотрел на своего заместителя. Бовуар повернулся спиной к улыбающемуся художнику:

–?Я сказал им, что я рецензент из «Монд».

–?Зачем же ты это сделал? – спросил старший инспектор.

–?Это долгая история, – ответил Бовуар.

Но история была не столько долгой, сколько неловкой.

Это были те самые двое художников, которые оскорбительно отзывались о работах Клары Морроу. Высмеивали «Трех граций», называя их клоунами. Бовуар был безразличен к искусству, но к Кларе он относился с симпатией. И он знал трех женщин, ставших героинями картины, и восхищался ими.

И тогда он заговорил с высокомерными художниками и сказал, что ему эта работа очень нравится. Потом повторил несколько фраз, услышанных краем уха на вернисаже. О перспективе, культуре, красках. Чем больше он говорил, тем труднее было ему остановиться. И он видел, что чем нелепее его сентенции, тем внимательнее эти двое слушают его.

Пока он не нанес им coup de grace[37].

Изрек слово, которое произнес кто-то этим вечером, слово, которого Бовуар никогда не слышал прежде и о значении которого даже не догадывался. Он повернулся к картине «Три грации», к трем веселым пожилым женщинам, и сказал: «Единственное слово, которое тут приходит на ум, – это, конечно, кьяроскуро»[38].

Неудивительно, что художники посмотрели на него как на сумасшедшего.

Это привело его в бешенство. В такое бешенство, что он сказал нечто, о чем тут же пожалел.

«Я не представился, – сказал он на самом аристократическом французском. – Месье Бовуар, художественный критик „Монд“».

«Месье Бовуар?» – переспросил мужчина, чьи глаза тут же расширились.

«Да, конечно, просто месье Бовуар. Я не чувствую потребности в имени – фамилии достаточно. Иначе слишком буржуазно. Только место занимает на бумаге. Вы, bien sur[39], читаете мои рецензии?»

Остальная часть вечера прошла вполне приятно, поскольку известие о том, что на вернисаже присутствует знаменитый парижский критик «месье Бовуар», быстро распространилось среди присутствующих. И все сошлись на том, что работы Клары являют собой великолепный пример кьяроскуро.

Придется ему в ближайшие дни поискать, что значит это слово.

Двое художников представились просто – Норман и Полетт: «А мы пользуемся только именами».

Он подумал, что они шутят, но явно ошибся. И вот они снова перед ним.

Норман, в тех же вельветовых брюках и поношенном твидовом пиджаке, и его спутница Полетт, в той же фермерской юбке, футболке и шарфах.

Они переводили взгляд с Бовуара на Гамаша и снова на него.

–?У меня две плохие новости, – сказал Гамаш, приглашая их пройти внутрь дома. – Здесь было совершено убийство, и это не месье Бовуар, художественный критик из «Монд», а инспектор Бовуар, детектив отдела по расследованию убийств Квебекской полиции.

Об убийстве они уже знали, так что их расстроило только известие о Бовуаре. Гамаш с улыбкой смотрел, как они вперились в инспектора.

Заметив ухмылку Гамаша, Бовуар прошептал:

–?Чтобы вы знали: еще я сказал им, что вы – месье Гамаш, старший куратор из Лувра. Радуйтесь.

Гамаш подумал, что этим объясняется неожиданно большое число приглашений на выставки, которые он получил на вернисаже. Он сделал себе заметку не приходить ни на одну из них.

–?Когда вы решили остаться на ночь? – спросил Гамаш, когда все исчерпали свой яд.

–?Мы собирались отправиться домой после вечеринки, но было уже поздно, и… – Полетт мотнула головой в сторону Нормана, намекая, что тот перебрал.

–?Хозяин гостиницы выдал нам туалетные принадлежности и халаты, – добавил Норман. – Через несколько минут мы собираемся в Кауансвилл – купить одежду.

–?В Монреаль не возвращаетесь? – спросил Гамаш.

–?Не сразу. Мы думали остаться на день-другой. Устроить себе каникулы.

По приглашению Гамаша они сели в гостиной: художники бок о бок на диване, Бовуар и старший инспектор – на диване напротив.

–?Так кого убили? – спросила Полетт. – Ведь не Клару же?

Ей почти удалось скрыть надежду в голосе.

–?Нет, – ответил Бовуар. – Вы с ней друзья?

Впрочем, ответ казался очевидным.

Норман в ответ лишь хмыкнул:

–?Вы явно не знаете художников, инспектор. Мы можем быть вежливыми, даже дружелюбными. Но чтобы быть друзьями? Уж лучше дружить с росомахой.

–?Что же тогда привело вас сюда, если не дружба с Кларой? – спросил Бовуар.

–?Бесплатная еда и выпивка. Много выпивки, – ответил Норман, убирая волосы с глаз.

В этом человеке была какая-то пресыщенность. Словно он все видел и понимал и его это немного удивляло и печалило.