–?Не присоединитесь ко мне, месье? – Арман Гамаш махнул рукой, приглашая Франсуа Маруа прогуляться с ним. – Я иду в деревню.

Маруа, который не собирался снова идти в Три Сосны, обдумал приглашение и понял, что за ним кроется. Вежливая, а скорее, настоятельная просьба. Не приказ, но близко к этому.

Он принял приглашение Гамаша, и оба неторопливо зашагали вниз по склону в деревню.

–?Очень красиво, – сказал Маруа. Он остановился и с улыбкой на губах оглядел Три Сосны. – Можно понять, почему Клара Морроу решила жить здесь. Волшебное место.

–?Я иногда думаю о том, насколько место, где живет художник, важно для него, – сказал Гамаш, тоже оглядывая тихую деревню. – Так много людей выбирают большие города. Париж, Лондон, Венеция. Квартиры и чердаки с одной холодной водой в Сохо и Челси. Лилиан Дайсон, например, уехала в Нью-Йорк. А Клара – нет. Морроу предпочли жить здесь. Влияет ли то место, где они живут, на их творчество?

–?Безусловно. Место, где живут, и люди, с которыми общаются. Сомневаюсь, что Клара могла бы написать все эти портреты где-то в другом месте.

–?Меня очаровывает, что некоторые смотрят на ее работы и видят только милые портреты в основном пожилых женщин. Традиционные, даже консервативные. Но вы увидели кое-что другое.

–?И вы тоже, старший инспектор, – так же как, глядя на Три Сосны, мы с вами видим нечто большее, чем деревню.

–?А что видите вы, месье Маруа?

–?Я вижу картину.

–?Картину?

–?Прекрасную, можете не сомневаться. Но все картины, самые тревожные и самые умиротворяющие, состоят из одного и того же. Из игры света и тени. Вот что я вижу. Много света, но и много тьмы. Вот чего не замечают люди, глядя на картины Клары. Свет настолько очевиден, что это вводит их в заблуждение. Некоторым людям требуется время, чтобы по достоинству оценить и тени. Я думаю, это и делает ее блестящей художницей. Она очень тонкий живописец, но и очень провокационный. У нее есть много чего сказать, и она не спешит делать это.

–?C’est interessant, ca[44], – кивнул Гамаш.

Это не очень отличалось от его впечатления о Трех Соснах. Деревня не спешила раскрыть себя. Но у аналогии Маруа были и свои границы. Картина, какой бы впечатляющей она ни была, всегда остается двухмерной. Неужели Маруа видит таким и мир? Неужели он не замечает третьего измерения?

Они двинулись дальше. На деревенском лугу они увидели Клару на скамейке рядом с Рут. Старуха кидала птицам черствый хлеб. То ли пыталась убить их, то ли хотела накормить.

Франсуа Маруа прищурился.

–?Это женщина с портрета Клары, – узнал он.

–?Да. Это Рут Зардо.

–?Поэтесса? Я думал, она умерла.

–?Это естественная ошибка, – сказал Гамаш, помахав Рут, которая выставила ему средний палец. – С мозгами у нее все в порядке, вот только сердце остановилось.

Послеполуденное солнце светило прямо в лицо Франсуа Маруа, заставляя его щуриться. А за ним тянулась длинная черная тень.

–?Зачем вам нужны оба Морроу? – спросил Гамаш. – Ведь вы явно предпочитаете работы Клары. Вам когда-нибудь нравились картины Питера Морроу?

–?Нет, не нравились. Я нахожу их весьма поверхностными, но он может стать большим художником, если научится больше полагаться на чутье и меньше – на технику. Он превосходный ремесленник.

Это было сказано без злобы – холодный анализ, а не порицание. И вероятно, анализ правильный.

–?Вы говорите, что у вас ограниченный ресурс времени и энергии, – не отступал Гамаш. – Я могу понять, почему вы выбираете Клару. Но почему Питера, художника, который вам даже не нравится?

После недолгого раздумья Маруа ответил:

–?Такой ситуацией легче управлять. Мы можем принимать решения для них обоих. Я хочу, чтобы Клара была счастлива, и думаю, что счастливее всего она станет, если и карьера Питера пойдет вверх.

Гамаш посмотрел на Маруа. Это было тонкое наблюдение, но далеко не полное. Маруа перевел ответ в плоскость счастья Клары и Питера, так и не ответив на вопрос.

Тут старший инспектор вспомнил историю, рассказанную Маруа, – историю о его первом клиенте. О пожилом художнике, чья жена превзошла его. А потом, чтобы пощадить уязвленные чувства мужа, навсегда оставила кисть.

Не этого ли боялся Маруа? Потерять своего последнего клиента, последнюю находку, из-за того что любовь Клары к Питеру сильнее ее любви к искусству?

Или, опять же, здесь было что-то более личное? Может быть, это не имело никакого отношения к Кларе, к Питеру, к искусству? Может быть, Франсуа Маруа просто боялся проиграть?

Андре Кастонге владел искусством, а Франсуа Маруа владел художниками. Кто из них был влиятельнее? Но и уязвимее?

Картина не могла подняться и уйти. А художник мог.

«Чего же боится Франсуа Маруа?» – снова спросил себя Гамаш.

–?Почему вы здесь?

Маруа удивленно посмотрел на него:

–?Я вам уже сказал, старший инспектор. Дважды. Я здесь, чтобы подписать договор с Питером и Кларой Морроу.

–?Но в то же время вы заявляете, что вам все равно, если месье Кастонге вас опередит.

–?Я не могу управлять глупостью других людей, – улыбнулся Маруа.

Гамаш посмотрел на него, и под его взглядом улыбка дрогнула.

–?Я опаздываю на выпивку, месье, – приятным голосом сообщил Гамаш. – Если нам нечего больше сказать друг другу, то я вас покину.

Он развернулся и направился к бистро.

– Булку? – Рут предложила Кларе нечто похожее на кирпич.

Они принялись отламывать по кусочку. Рут швыряла кусочки в дроздов, которые разлетались в стороны. Клара кидала кусочки себе под ноги.

Тук-тук-тук.

–?Я тут слышала, будто критики говорят о твоих картинах что-то такое, чего я точно не вижу, – сказала Рут.

–?Что ты имеешь в виду?

–?Им твои картины нравятся.

Тук-тук-тук.

–?Вовсе нет, – рассмеялась Клара. – В «Оттава стар» написано, что мое искусство привлекательно, но в нем нет ничего провидческого или смелого.

–?А, «Оттава стар». Желтая газетенка. Помню, как-то раз «Драммондвилл пост» назвала мою поэзию скучной и неинтересной. – Рут хохотнула. – Ну-ка, вот этой. – Она показала на особенно смелую голубую сойку.

Клара не шелохнулась, и Рут бросила в птичку хлебный камушек.

–?Чуть-чуть не попала, – сказала Рут.

Клара подумала, что если бы Рут захотела, то не промазала бы.

–?Они назвали меня старым, усталым попугаем, который подражает настоящим художникам, – пожаловалась Клара.

–?Это смешно, – отрезала Рут. – Попугаи не подражают. Подражают птички майна. Попугаи заучивают слова и произносят их на собственный лад.

–?Очаровательно, – пробормотала Клара. – Придется написать строгое письмо и поправить их.

–?«Камлупс рекорд» сетовала, что в моих стихах нет рифм, – сказала Рут.

–?Ты помнишь все рецензии, написанные на твои стихи? – спросила Клара.

–?Только плохие.

–?Почему?

Рут посмотрела прямо на нее. Ее глаза не были ни сердитыми, ни холодными, ни полными злобы. Они были наполнены удивлением.

–?Не знаю. Возможно, это цена поэзии. И явно живописи.

–?Что ты имеешь в виду?

–?Творчество – это наша реакция на боль. Нет боли – нет и продукта.

–?Ты веришь в это? – спросила Клара.

–?А ты разве нет? Что пишет «Нью-Йорк таймс» о твоих работах?

Клара порылась в памяти. Она помнила, что рецензия была хорошей. Что-то о надежде и воскрешении.

–?Добро пожаловать на скамью, – сказала Рут. – Что-то ты рановато. Я думала, тебе понадобится еще лет десять. А вот поди ж ты.

И на мгновение Рут стала точной копией героини на портрете Клары. Озлобленная. Разочарованная. Она сидела на солнце, но вспоминала, переживала, повторяла каждое оскорбление. Каждое недоброе слово. Она извлекала все это из глубин памяти и рассматривала их как не оправдавшие ожиданий подарки на день рождения.

«Ах, нет, нет, нет, – подумала Клара. – Мертвец все свое неслышно гнул. Так это и начинается?»