Переходим по первому хребту, за ним еще подъем — и вот я одна на макушке мира. Внизу расстилается озеро, за ним Кезик. С другой стороны меня зовут еще более высокие пики и крутые склоны, и я обещаю себе: в следующий раз.

«Здесь, наверху, можно поверить во что угодно и быть кем угодно». Это Дэнни-Мечтатель шепчет мне на ухо. И я повторяю его слова вслух.

Сзади кто-то подходит; возле меня останавливается Джон. Он слышал?

— Правильно. Эти горы появились здесь давным-давно, задолго до прихода людей. И останутся здесь, когда мы уйдем.

Подтягиваются остальные, и вскоре нам приходится возвращаться, чтобы завершить спуск при свете дня. Назад, к реальности.

В тот вечер за ужином Стелла сообщает нам, что завтра к обеду приедет инспектор по контролю над несовершеннолетними, ИКН. Все без исключения обязаны присутствовать и примерно себя вести. Имени она не называет; наверное, это моя бабушка, о которой рассказывала Мэдисон? Та самая, чье фото спрятано в коробке в запертом шкафу? Больше Стелла ничего не говорит; мы переглядываемся, молчим, настроение у всех падает, словно она окатила нас холодной водой из ведра.

После ужина Мэдисон в самом мрачном расположении духа идет за мной в комнату.

Валится на мою кровать.

— Поверить не могу.

— Во что?

— Что эта ведьма выбрала именно завтрашнее воскресенье, мое единственное выходное воскресенье за целый месяц, чтобы приехать на какой-то дурацкий обед. И все должны присутствовать. Может, у некоторых есть собственная жизнь. Есть дела, которыми нужно заниматься.

— Например?

Она сердито скалится, но по лицу видно, что готова рассмеяться.

— Финли?

Она кивает:

— Да. Сегодня днем он наконец-то назначил мне свидание; мы собирались встретиться в городе, пообедать и все такое. А теперь…

— Все такое? Что значит «все такое»?

— Какое теперь это имеет значение? Я пытаюсь до него дозвониться, но никто не отвечает. Финли решит, что я под каким-то предлогом собираюсь отказаться от встречи. Он никогда не поверит, что нам не позволили пропустить какой-то глупый обед. Все этот дурацкий дом. Нигде такого нет.

— Это мать Стеллы приезжает? Инспектор по контролю над несовершеннолетними всей Англии, о которой ты мне говорила?

Она кивает.

— И так каждые несколько месяцев. Стелла никогда не называет ее матерью, но это она — Астрид Коннор, улыбающаяся убийца.

— О чем ты?

— О, скоро узнаешь. — Она трагически вздыхает. — Не могу поверить, что такое случилось именно со мной.

— Я же тебе говорила.

— О чем?

— Что ты действительно нравишься Финли.

— Возможно. — Она улыбается, потом сникает. — Послезавтра это уже не будет иметь значения.

— Позвони завтра еще раз, скажи, что встретишься с ним позже. Все будет прекрасно.

— Уверена, что будет: держу пари, что он просто встретится с другой девчонкой.

— Сомневаюсь!

— Послушай, откуда ты столько знаешь о парнях?

Я не отвечаю.

— Ладно, я тебе про себя рассказала; теперь твоя очередь. У тебя есть кто-нибудь? Ведь есть, не так ли? Расскажи мне!

Прямо чувствую, как на мое лицо ложится тень.

— Был.

— Что случилось? Ты ему отказала, он ушел и…

— Нет. — Я швыряю в нее подушку. — Нет. Потому что он действительно заботился обо мне и не стал бы делать глупостей. Вот как Финли заботится о тебе.

— Тогда почему же вы не вместе? Если настоящая любовь на самом деле все прощает, где же он? Почему ты с ним рассталась? Почему он не поехал за тобой в Кезик?

— Не смог, вот и все, — говорю я и отказываюсь продолжать разговор. Наконец Мэдисон видит, что я действительно расстроилась, извиняется и уходит.

Я вздыхаю, выключаю свет, забираюсь в постель и закутываюсь в одеяло. Если бы Бен на самом деле любил меня… разве это чувство не вынесло бы все что угодно? Разве он не сохранил бы его глубоко в сердце, даже если лордеры стерли память обо мне из его мозга?

Эти мысли — просто романтический бред. Меня накрывает волна печали, и я погружаюсь в нее так глубоко, что ее вес давит, обездвиживает, и я лежу, как парализованная. Чуть позже слышу легкий стук в дверь. Стелла? Дверь приоткрывается, но мои глаза остаются закрытыми, я не двигаюсь, дышу глубоко и спокойно и не хочу ни подниматься, ни говорить что-то. Спустя несколько секунд дверь закрывается, и шаги удаляются.

Кроме печали меня терзает тревожное предчувствие. Завтра я увижу свою бабушку.

Что она сделает, если узнает, что я здесь? Обрадуется, увидев свою давно пропавшую внучку, или она лордер до мозга костей?

— Здесь несколько новых лиц, как я погляжу. — Она улыбается, глаза поблескивают за стеклами очков, немного похожих на мои. — Я — Астрид Коннор, и ваша симпатичная мамаша, хозяйка дома, моя дочь. Бьюсь об заклад, она вам не говорила. — Смотрит на Стеллу и снова улыбается. — Дочери! — говорит она и качает головой. Как и на последнем из тех снимков, что я видела, ее серебристо-седые волосы зачесаны назад. Одета обычно, ничто — ни во взгляде, ни в манере держаться — не выдает лордера, но что-то настораживает. У меня по затылку бегут мурашки. Все взгляды устремлены на нее. Моя бабушка из тех людей, к которым не хочется поворачиваться спиной.

Стелла откашливается.

— С твоего последнего визита у нас появились три новые девушки. — Она быстро указывает на каждую, называет имя, а в это время Стеф и еще одна помощница носят и расставляют тарелки. Сегодня на обед жаркое. Когда Стелла показывает на меня и произносит Райли Кейн, мы с Астрид встречаемся взглядами. На короткий миг что-то отражается в ее лице — похожее на любопытство, быстро сменившееся безразличием. Потом ее отвлекает Стелла, предлагая блюдо. Во взгляде снова появляется интерес.

Сегодня обычной болтовни за столом не слышно. Все едят молча, даже Мэдисон, в то время как Астрид разговаривает. Она беседует со Стеллой об управлении пансионатом, спрашивает о ремонте окон. Время от времени посматривает на кого-нибудь из девушек и задает вопрос: о работе, о жизни, о Кезике. Все очень вежливо и ненавязчиво. Ни приказного тона, ни прохаживаний вокруг стола.

Потом она поворачивается, и ее взгляд останавливается на Мэдисон. Та, ссутулившись на стуле, с угрюмым видом и ни на кого не глядя, перебирает кусочки на своей тарелке.

— Мэдисон, не так ли? — спрашивает Астрид.

Мэдисон поднимает взгляд, кивает, и теперь ее дерзкий взгляд виден всем. Внутри у меня холодеет.

Астрид весело смотрит на нее:

— Не голодна сегодня, дорогая?

— Не очень. Прошу простить.

В комнате очень тихо, и все слышат, как Стелла шумно вздыхает.

— При одном условии. Сначала расскажи мне в точности, о чем ты думаешь.

По лицу Мэдисон видно, что она колеблется, но тут же гонит сомнения прочь. «Пожалуйста, Мэдисон, не будь идиоткой», — молча умоляю я.

— Что ж, хорошо. Это мой единственный свободный уик-энд за месяц, и у меня были планы. Но она настояла, чтобы все присутствовали здесь. — Мэдисон переводит взгляд на Стеллу.

— Ага, понятно. Мне жаль, что твои планы не удались, — говорит Астрид. — А какие планы? — По лицу Мэдисон растекается румянец. — Полагаю, мальчик? Боже мой. В самом деле, Стелла, — произносит она, поворачиваясь к дочери, — не нужно было собирать сегодня всех, ведь у кого-то есть планы. Ты же знаешь, я приехала просто взглянуть, как у тебя дела. Тебе ведь известно, что значит быть матерью и беспокоиться за свою дочь. — В ее словах звучит ехидная нотка.

Губы Стеллы сжимаются в тонкую линию:

— Мне кажется, я знаю, что лучше для моих девушек.

Мэдисон покашливает:

— Я рассказала, о чем думаю, как вы просили; могу я теперь уйти?

Астрид смотрит на свою дочь, вопросительно подняв брови.

— Останься и закончи обед, — говорит Стелла.

Мэдисон мрачнеет:

— Это несправедливо. Ни в одном другом пансионате такого нет. Она обращается с нами, как с заключенными!