Качаю головой.

— У нее умер ребенок, и меня отдали ей как замену. Она не знает, откуда я взялась.

— Кто тебя отдал? — спрашивает Ди-Джей.

Я с натугой сглатываю.

— Ее мать. Астрид Коннор. Она — Инспектор по контролю за несовершеннолетними всей Англии. Стелла, моя приемная мать, — объясняю я Флоренс и Ди-Джею, — допускает, что Астрид могла взять меня из приюта, но это только предположение.

— Так вот почему ты разнюхивала насчет приюта, — говорит Флоренс.

Я киваю.

— Вот чудеса, — качает головой Ди-Джей. — Если это правда, почему им понадобилось засекречивать ДНК сироты? И потом, тебя же проверяли в школьном медицинском центре, почему же никто ничего не зарегистрировал?

— Вот вы мне и скажите.

— О чем еще ты нам не рассказала? — требовательно, словно на допросе, спрашивает Флоренс.

— Извините, что не хвастала своим сиротством, вас это устраивает? Может быть, родители не хотели меня и подбросили в приют. Не понимаю, почему это касается кого-то, кроме меня.

Эйден поднимает руку.

— Фло, Кайла права. Дело это личное. И она была не обязана что-то нам объяснять. Выбирать ей.

Не слишком-то большой выбор они мне сегодня оставили.

— А как по-вашему, что это все значит? — Я обращаюсь к притихшему Ди-Джею, в глазах которого словно мелькают отражения мыслей. Или это просто тигровые полосы?

— Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что с этим следовало бы разобраться.

Опускаю голову. Стелла не требовала от меня обета молчания, но иногда никакие слова и обещания не нужны — ты просто понимаешь, что нарушил этот самый обет. Но как быть с остальными ее секретами? Я определенно обещала Стелле не рассказывать никому о том, что за убийствами стояла Астрид. Да и в любом случае, какая польза от этой информации для ПБВ без доказательств?

— Кайла? — Эйден кладет руку мне на плечо. — Ты в порядке?

— Она о многом нам не говорит, — бросает Флоренс.

— О чем еще?

Эйден просит остальных оставить нас наедине.

— В чем дело, Кайла? — спрашивает он, когда за ними закрывается дверь.

— Я не знаю, что делать.

— А я не смогу помочь, если ты будешь отмалчиваться.

— Это касается Стеллы. Она сказала мне кое-что еще — не о том, кто я такая, — но тоже кое-что важное. Вот только я обещала никому не рассказывать.

— Нелегкая дилемма. Скажу только одно: ты должна поступить так, как считаешь правильным сама. Следуй за тем, что подсказывает чутье. — Он похлопывает себя по животу, потом осторожно спрашивает: — А незнание кому-то повредит?

Я качаю головой:

— Нет, история старая. К тому же ее нечем подкрепить, кроме как слухами.

— И что, по-твоему, ты должна сделать?

— Думаю, мне нужно хорошенько обо всем подумать. А как это ты сделался таким отзывчивым да понимающим?

— Супергерой и должен быть таким, — поддразнивает меня Эйден, и я вспоминаю, что когда-то, давным-давно, назвала его так. Когда он нашел Бена в том тренировочном лагере лордеров: Эйден, супергерой, помогающий людям находить дорогих и близких.

Старающийся решать мировые проблемы.

Последнее еще никому не удавалось.

И все же я надеюсь, цепляюсь за ростки надежды, что у ПБВ получится исправить положение, не прибегая к помощи автоматов и бомб. Что Эйден и другие на самом деле что-то сделают.

Что мы что-то сумеем.

— Спасибо, — говорю я. — За все.

Его теплые глаза удерживают мои, и на мгновение мне становится трудно дышать. Потом он качает головой, отводит взгляд и зовет остальных.

— На сегодня достаточно, — говорит Эйден. Флоренс протестует. — Мы так не работаем; мы не лордеры. Кайла расскажет, когда будет готова… если будет готова. Ситуация для нас не критическая.

Роюсь в голове, ищу что-нибудь, что может помочь, и нахожу.

— Подождите. Минутку. Есть человек, который может знать кое-что о моей ДНК.

— Кто? — спрашивает Ди-Джей.

— Мой врач в больнице. Доктор Лизандер.

Эйден пристально смотрит на меня.

— Она была твоим врачом?

— Да. Доктор Лизандер говорила, что в бумагах я значилась как Джейн Доу, и хотя при рождении всех положено тестировать на ДНК, они там не знали, откуда я. Она сказала, что никакой другой информацией не располагает, но за ее словами скрывалось что-то еще. Доктор Лизандер никогда напрямую не лгала, но всегда играла словами.

— Доктор Лизандер, та самая, которая изобрела Зачистку, была твоим врачом? — уточняет Ди-Джей. — Интересно. Держу пари, это не было совпадением. Но почему она говорила с тобой о твоих документах?

— Мы вроде как подружились. Она рассказывала мне о многом таком, о чем ей следовало бы молчать. Нарушала правила, чтобы помочь мне.

— Нам нужно поговорить с ней.

— Она всегда под охраной, а больница превращена в настоящую крепость.

— Если мы доставим тебя к ней, сможешь это сделать? Выяснить, что ей известно о тебе?

— Конечно.

Эйден возражает, говорит, что доктор Лизандер работает на лордеров и, даже если мне кажется, что мы сдружились, это слишком опасно.

Я качаю головой:

— Она не выдаст меня. Никогда.

В машине, на обратном пути в Оксфорд, я сижу сзади, смотрю невидящими глазами, в окно. Размышляю о других «совпадениях».

Я видела Астрид и Нико вместе. Что это значит? Как случилось, что я после Зачистки оказалась в семье убитого премьер-министра? Две мои семьи — мама и Эми, Стелла и Астрид — оказались связанными, их судьбы переплелись, а я застряла где-то между ними. Все наступает, давит; решение только одно.

Бежать.

— Спорим, что отстанешь? — говорит Бен.

— Неужели?

Бен срывается с места, и я устремляюсь за ним. Тропинка слишком узкая, чтобы бежать рядом, но, по крайней мере, мы делаем то, чего давно уже не делали вместе и что, как мне казалось, навсегда осталось в прошлом: мы вместе бежим. Холодно и довольно темно, так что бежать во всю силу по незнакомой тропинке немного опасно, но Бен уже задал скорость. Оставаться лидером я ему не позволю. Когда-то мы бегали ради повышения уровней: их толкали вверх эндорфины. Мы могли говорить о чем угодно, не боясь, что упавший уровень отправит нас в отключку. Как многое изменилось с тех пор. Ни у него, ни у меня больше нет «Лево», и нам не надо бежать, чтобы не впасть в кому, но сегодня мне это нужно. И все же немного удивляет, что Эйден не стал возражать и даже позволил выйти за территорию колледжа. Может быть, понимает. Может быть, понимает слишком много.

Впереди внезапный вскрик. Бен поскальзывается, летит на землю и тяжело приземляется. Я едва успеваю вильнуть в сторону и не споткнуться о него.

— Ух!

— Ты как, в порядке?

— Вроде бы. — Он поворачивает ногу то влево, то вправо. — Да, все хорошо. Просто поскользнулся и упал. Даже растяжения нет.

Я протягиваю руку, помогаю подняться. Бен отряхивается.

— Давай пройдемся немножко шагом.

— Тебе точно не больно?

— Нормально. А с чего это тебе пробежаться захотелось? День был трудный? — интересуется Бен и берет меня за руку. Мы не спеша идем дальше по тропинке.

— Можно и так сказать.

— Хочешь поговорить об этом?

Я отвечаю не сразу:

— А ты не против, если не будем?

Он останавливается, притягивает меня к себе. Его глаза в лунном свете как два темных озера.

— Разговаривать — это один вариант. Есть и другой.

Одной рукой он обнимает меня за талию, другой берет за подбородок. Я чувствую себя как будто в двух местах одновременно: здесь и там, где он впервые меня поцеловал. Тогда тоже был вечер после пробежки, и все было так похоже на сегодня, словно я провалилась куда-то между прошлым и настоящим, между Беном, которого я знаю, и Беном, которого не знаю. И тут меня трясет и по щекам катятся слезы.

Он отстраняется:

— В чем дело?

— Не знаю. Кто ты? Кто я? Что это значит?

— Не грузись. — Бен улыбается. — Перестань думать. — И он целует меня снова и снова, пока прошлое не уходит, слезы не высыхают, а мы остаемся. Здесь. Ничего другого больше нет.