— Молчи! — чуть громче, чем следовало бы, выкрикиваю я. Из-за ускорившихся сигналов чувствую ледяной холодок между лопаток. — Тебе силы надо беречь, потом скажешь, — бросаю встревоженный взгляд на анестезиолога, замечаю как тот хмурится, поглядывая на монитор.

— Т… им… сы… — на выдохе произносит и замолкает. Её грудь прекращает вздыматься.

— Набор для интубации, срочно! — доносится сквозь туман.

В глазах темнеет. Последнее, что я вижу: изредка взрывающуюся зубцами линию на экране и чёткие слаженные движения персонала.

— Остановка сердца! Уведите девушку из реанимации! Быстро!

Не в силах смириться с происходящим, будто срываюсь в тёмную пропасть. Меня оттаскивают назад чьи-то руки под бесконечный длинный гудок аппарата, разрезающий эту комнату надвое острым оглушительным писком.

— Зафиксируйте время смерти… — проникает в сознание, окончательно отключая его…

Маленький друг

Евгений

Есть на земле чистое озеро, в котором нет ни капли лжи и обмана…

Оно прекрасно. Когда смотришь в его глубины, тебя переполняет счастье…

А находится оно совсем рядом… в глазах ребёнка…

Какая странная штука — жизнь…

Казалось бы всё рассчитал, продумал до мелочей, выбрал правильное направление, но в какой-то момент дорога свернула не туда, указатели перестали соответствовать реальности, ветер поменял курс, мир перевернулся, и я окончательно себя потерял…

Как просто сбиться с пути…

Разгоняясь в безумном потоке дней, зачастую забывал о том, что жизнь у меня одна. Произошедшая трагедия с Викторией, словно разрядом молнии ужалила и одновременно встряхнула меня, помогла очнуться и оглянуться вокруг.

Я всё время стремился обеспечить себе «достойную» жизнь, окружал себя множеством вещей, достатком, как безумец, погружался в спорт с головой, но только сегодня понял, что моё счастье было призрачной иллюзией. Я никогда не был счастлив с женщинами. Никогда…

Как будто какое-то проклятие нависло надо мной.

До сих пор не могу поверить в произошедшее…

— Евгений? — до меня доносится чей-то голос.

Оглядываюсь, теряясь в чужом доме. Сколько я простоял у окна, глядя на летящие хлопья снега, сам не знаю. Может час, а может и два, а может и целую вечность…

— Снова снег пошёл… — отстранённо произношу, раскачивая виски по стенкам бокала. Выкурил полпачки сигарет, обеспечив себе головную боль на целый день. — Весна сходит с ума, также как и люди…

— Вы к еде не притронулись, хотя бы немного вздремнули, пока другие спят. На вас лица нет. Глаза страдальческие, красные. А Яночка… Господи… Бедная девочка. Бледная, словно фарфоровая куколка. Едва дышит.

— Яну накачали успокоительным. Она проспит ещё несколько часов.

— Господи, за что же ты так с ними? — крестясь, начинает причитать женщина. — Тимочка родителей лишился. Маленький совсем. Как же без отца и без матери то? Теперь всё ляжет на Янкины плечи. Она не готова к таким испытаниям. Одна сломается.

Тяжелый вздох как будто ставит точку в сказанном. Мы оба замолкаем на минуту, каждый думая о своём.

Казалось бы, Яна для меня никто, чужая симпатичная незнакомка, но что-то крепко держит возле неё, не отпускает. Чувствую, что должен помочь ей пережить этот сложный период, поэтому не могу переступить порог дома и уйти прочь. Пока не выгонит, останусь рядом. А в том, что попытается это сделать, даже не сомневаюсь. После слов Виктории вряд ли захочет иметь дело со мной.

— Матаса! Матаса! Съех! Съех идёт! Мотли! Епитьсъеххосю! А де мама и папа? Они есё не плиехали? Я хосюиглать на дое!

Оборачиваюсь на детский голос, ощущая мурашки под лопатками. Впервые так реагирую на ребёнка. Даже малышка Женька не заставляла сердце сжиматься при встрече. А этот такой забавный: худенький, резвый, с хитрющими глазёнками, промчался босиком мимо меня, как вихрь, очаровав с первого взгляда.

— Ой. А ты хто? — отводит взгляд от побледневшей домработницы и с интересом принимается разглядывать меня.

Отставляю стакан на ближайшую подходящую поверхность и подхожу к нему, присаживаюсь на корточки, протягивая ладонь для рукопожатия.

— Я — Женя, а ты у нас Тим? Рад встрече.

— Ага. Ты длуг папы? А де он? — мальчишка прислоняет свою пятерню к моим пальцам, и я с радостью обхватываю её, глядя в слишком знакомые глаза.

— Я друг Яны. Пришёл с тобой поиграть. Покажешь мне свои игрушки? Что у тебя есть интересного?

Отпускаю его руку, испытывая странное ощущение дежавю. Будто бы прошлое, настоящее и будущее на несколько секунд пересеклись в одной точке.

— А Яна де? — оглядывается на Наталью Тим. — Я хосю с ней иглать.

— Она немного устала, поэтому уснула. Может, пока со мной?

— Тода я хосю быть госиком, но мама не лазлешает гонять по дому, — на какую-то долю секунды мальчишка снова вводит меня в ступор.

— Хм… — отмираю, перевожу взгляд в окно, пытаясь утихомирить в душе лёгкое волнение. — А как насчёт посидеть за настоящим рулём моей спортивной тачки? Хочешь порулить?

— Сейозно?

— Серьёзнее не бывает. Давай-ка ты поешь чего-нибудь, затем Наталья оденет тебя в тёплую одежду, и я покажу свою машину. А ты мне расскажешь, откуда у тебя любовь к гоночному спорту. Договорились?

— По лукам!

Пока Наталья подогревала завтрак, мы с Тимом занимали места за небольшим обеденным столом на кухне. Завтракать без Яны в столовой я не хотел, да и чувствовал себя здесь не совсем комфортно по той простой причине, что хозяева дома скончались каких-то несколько часов назад. Я смотрел на Тима и пытался отыскать в нём черты Виктории, но какая-то часть в нём была слишком знакома мне.

Глаза…

Они точь в точь как у меня — золотисто-карие, иногда оттенок менялся до красновато-медного, когда загорался азартом.

Прогоняя эту шальную мысль из головы, отметил, что мужа её я особо и не видел, чтобы думать о каких-то совпадениях. Ребёнок как ребёнок, ничего особенного. Хороший, милый мальчик, спокойный, умный. Тяга иметь своих детей окончательно затуманила мне разум.

Встряхиваю головой, прогоняя наваждение, и ловлю взглядом его ручонки.

Мальчик, поднимая со стола нож с тупым острием, принимается намазывать сливочное масло на ломтик зарумяненного тостового хлеба. Совсем по-детски, неумело, но видно, что его этому учили. Сосредоточенно старается сделать как надо.

— Хочешь, помогу?

Инстинктивно протягиваю руку за хлебом, но Тим отказывается отдавать его мне, качая головой.

— Неа. Папа Адейговоит, что натоясиймусинадолзен уметь делать всё сам.

— Правильно говорит, — хмыкаю я, у самого сердце сжимается. Не представляю, как ему объяснят, что отец с матерью больше не придут.

Намереваясь схитрить, беру другой нож и принимаюсь намазывать свой тост приличным слоем масла.

— Тим, мне кажется, твой хлеб вкуснее намазан, — внимательно рассматриваю его кусок, слегка облизываясь. — Не хочешь со мной поменяться? Я очень хочу попробовать твой.

— Мозно, — не раздумывая, соглашается, гордо протягивая мне свой тост и забирая у меня мой.

— Только ты не торопись, ешь.

Тим откусывает кусочек, запивая горячим шоколадом, и жмурится от удовольствия.

— Ну как? — засматриваюсь, с каким аппетитом он уплетает ароматную гренку.

— Этот осень кусный.

— Серьезно?

— Угу. А мой кусный?

— Ммм… — жую и так же жмурюсь от удовольствия, повторяя все его замашки. — Ещё бы! И твой тоже очень вкусный.

— Господи, и привидится же такое, — бормочет Наталья, доливая в мой стакан ещё немного какао. — Вы с мальчишкой похожи, как две капли воды. Если бы Тимоха не был сыном Исаева, я бы подумала…

— Кхм, кхм, кхм… — прокашливаюсь, поперхнувшись от неожиданности глотком жидкости. Едва переведя дыхание, поднимаю на домработницу ошарашенный и влажный от выступивших слез взгляд.

— Ох, простите меня. Ляпнула с дуру. Тим, хочешь ещё какао?