В его окне все еще горит свет. Не миновать ему сегодня материных упреков и нравоучений.

Господи, как все это надоело!

«Комсомольцы нашего класса провели недавно собрание на тему «Хобби в моей жизни». Поскольку при составлении плана работы я сама предложила им провести дискуссию на такую тему, то они и попросили меня выступить с докладом.

…В качестве положительного примера я привела Рейна Эрма, его увлечение фотографией… Я упомянула также, что снимок, сделанный им, был опубликован в газете «Голос молодежи» и автор получил за него первый в своей жизни гонорар! Всего несколько рублей, и тем не менее это прекрасный стимул продолжать заниматься своим увлечением…» (Из выступления Элли Каземаа на вечере обмена опытом, посвященного теме «Классный руководитель и комсомольская организация».)

Ослепительно солнечный осенний день. В школе только что окончились уроки. Из открытых окон рвется на улицу беспечный веселый гомон. Во дворе полно ребят — и больших, и маленьких. Те, что помладше, снуют туда-сюда, носятся, размахивая ранцами, старшеклассники же шествуют степенно, важно, они портфелями не размахивают, у них другое оружие — взгляд, остроумная реплика. Такое, чтоб старшеклассники носились по двору, случается редко, да и тогда эта беготня, по крайней мере со стороны, производит впечатление занятия необходимого и осмысленного. Прошли те времена, когда они гонялись друг за дружкой на полном серьезе. Старшеклассников отличает лениворазвинченная походка.

Медленно, с достоинством спускаются по лестнице Рейн и его приятели десятиклассники. Это гордые независимые джентльмены. Они подтрунивают над абитуриентами, находя у них сотни недостатков. А девятиклашки — да сущие сосунки и серьезного отношения ни в каком смысле не заслуживают. По мнению десятиклассников, во все времена именно десятый был и есть всем классам класс — самый пытливый, самый активный. Именно в десятом учатся те, кто знает, как перевернуть мир, ну пусть не весь мир, но хотя бы свою школу. С абитуриента что взять? У него же слезы на глаза наворачиваются, как только подумает о расставании со школой, и душа в пятки уходит при мысли о наступлении новой жизни. Да ему и школа, и школьная жизнь — все до лампочки… А девятиклашкам, тем еще слюнявчики требуются…

Остается один десятый! Да здравствует десятый! Умный независимый десятый! Ура!

Примерно в таком настроении и спускаются они вниз по школьной лестнице в этот прекрасный осенний день.

— Все-таки в школе курилка нужна. А то бегай по этим закуткам… — говорит тот, которого застукали сегодня возле котельной. — У нас за одну сигарету поведение грозятся снизить, а в институте дыми себе сколько влезет… Неужели здоровье студента беречь не надо? А ведь между окончанием школы и вузом всего два-три месяца проходит. Неужели за это время молодой организм меняется настолько, что сигаретой его больше не убьешь? Лично я вижу в этом лишь формализм, махровый формализм!

— Философ-курилка! — замечает кто-то и прыскает при этом со смеху.

— А может, и бар, и общая банька не помешают, а? — предлагает третий, и снова все хохочут.

— Вам бы только все опошлить! — не сдается первый. — Дело не в курении или каком-либо другом, так сказать, недозволенном занятии. Дело в принципе! Человек должен сам понимать, что он делает, — вот о чем речь! А то полжизни только и знают, что все запрещают да клеймят позором!

— Ты, выходит, в ближайшем будущем откинуть копыта собираешься?

— А что тут понимать, раз все дозволено! Откуда пониманию-то взяться? Может, и элементарное свинство будет скоро считаться в порядке вещей! Ты, к примеру, говоришь, что нет ничего омерзительнее насилия, а ведь отвращение к нему, такое отношение внушено тебе именно запретами! А не будь их — что тогда?

Так, в разговорах они пересекают двор школы и выходят на улицу. Тут компания распадается. Спор не спор, обмен мнениями обрывается сам собой, никто не собирается, а может, и не умеет завершить его. Через день-другой он наверняка вспыхнет снова… Возможно, на другую тему. В темах-то недостатка нет! И того, что спорщиков не найдется, тоже не приходится бояться.

Вместе с несколькими товарищами Рейн сворачивает к дому.

И неожиданно замечает на другой стороне улицы Бизнеса. Тот делает ему знак головой, машет рукой. Ясно: зовет подойти. По всему видно, ждал, когда у Рейна кончатся уроки.

Естественно, спутники Рейна тоже замечают Бизнеса.

— Ого! С кем ты водишь знакомство! Считаю своим святым долгом предостеречь тебя от этого лощеного субъекта! — дурачится Айн — сосед Рейна по парте. — Как член редколлегии стенгазеты и левый защитник школьной волейбольной команды заявляю с полной ответственностью, что этот тип паразитирует в шевелюре нашего общества! Мы в соседних домах живем… Товарищ однокашник и первый запасной, я тебя предупреждаю! Впрочем, как мы с вами только что слышали, — мужчина знает, что он делает!

Все хохочут, ведь Айн первый в классе шутник и зубоскал.

В веселом настроении Рейн переходит через улицу.

Бизнес, однако, явно не расположен к шуткам. Они молча шагают рядом. Бизнес не торопится сообщить, что же привело его к Рейну.

Рейн искоса поглядывает на своего спутника, в глазах его светится любопытство и недоумение. Бизнес как всегда одет со вкусом и по моде. Даже завидно! Богатый, видно, у него гардероб — не только те одежки, что были на нем в прошлый раз. Торгаш просто жаждет быть элегантным, и совершенно ясно, что он испытывает удовольствие, когда чей-либо взгляд задерживается на нем. Разве кому в голову придет, что эта ходячая реклама модного журнала всего-навсего автослесарь низшего разряда, а родители его приторговывают на рынке дарами сада.

Замкнутый вид и молчание Бизнеса приводят Рейна в замешательство. С чего это он такой угрюмый? Случилось что-нибудь? Или это просто привычка делать вид, будто из него слова и клещами не вытянешь или в крайнем случае — лишь за большие деньги?

Бизнес подносит к сигарете зажигалку, стряхивает с рукава какие-то пушинки и спрашивает:

— Мамаша твоя дома?

— Нет. Поздно вечером вернется, — отвечает Рейн, пытаясь догадаться, что же последует за этим неожиданным вступлением.

Бизнес снова погружается в молчание, делает несколько затяжек, потом поправляет в нагрудном кармане платочек в тон галстуку и наконец произносит:

— Слышь, друг, будь человеком!

Бизнес старается изобразить на своем лице дружеское расположение, придать голосу просительные нотки.

— У меня тут целая сумка барахла всякого. Неохота домой тащить. Предки повсюду свой нос суют. Незачем им все знать… Сами на базаре торгуют, но, кроме своих овощей, никакого другого товара не признают… Смех! Знаешь что — припрячь-ка мое барахлишко где-нибудь у себя, не на виду, понятно?

Даже удивительно, что Бизнес произнес такую длинную речь. Но Рейну сейчас не до этого. Его беспокоит нечто совсем иное, и он спрашивает неуверенно:

— Какое такое… барахлишко?

— Много знать будешь, скоро состаришься, — отшучивается Бизнес.

— Ну да ладно… Длинный сказал, что ты свой… Такое дело, я купил тут у одного типа заграничное шмутье… Завтра же заберу у тебя все. Только молчок! Знаем только мы с тобой! Вот так! Если пикнешь кому, всей компанией навалимся! Не обрадуешься!

— Ну, чего запугиваешь, — обижается Рейн, ощутив, что сейчас в какой-то мере хозяин положения он, — сейчас он нужен другим. И сознание этого приятно щекочет его самолюбие. До сих пор он только получал… Следовательно, он должник! Да еще какой… А то, что в долг взято, то чужое.

— Ладно… — добродушно усмехается Бизнес. И, словно ставя на карту последний козырь, с самодовольной улыбкой круто меняет тему разговора:

— Да, кстати, мы этим «воронятам» уже сегодня вечером вжарим!

— Ты серьезно? Где? Когда?

— Опять спрашиваешь! Знаешь, иногда лучше знать поменьше! — острит Бизнес.