— Обсудим, подумаем еще, — просит Рейн, он как будто верит, что не может не быть выхода из сложившейся ситуации. Надо только искать, искать, и выход найдется!

— Я что-нибудь накину…

Рийна касается его руки.

— Не ходи сейчас.

Она смотрит на дверной проем, в котором стоит мать Рейна.

— Завтра вечером… если сможешь… приходи к «Тюльпану»… часов в семь…

Рийна уходит. Рейн так и остается стоять, держась за дверную ручку. Мать за его спиной снова начинает:

— Я же тебе сказала… Не о чем тебе с ней говорить! Будто эта девчонка что путное посоветовать может… Я же тебе сказала, как себя вести и что говорить… Ты обо всем этом ничего не знаешь… Ты только проговорился, что… Ни о чем таком не подозревая…

Рейн зажимает уши. И так, обхватив голову руками, он бросается в комнату, на кушетку.

Он не хочет сейчас ничего ни видеть, ни слышать.

Он хочет сам разобраться во всем.

Он хочет ясности!

Он хочет…

Чего? Какой ясности? Да бывает ли так, чтоб все было ясно?

«Рейн Эрма! Не может быть! Этого просто не может быть! Что могло его толкнуть на это? Он ведь такой толковый, рассудительный мальчик… Тут, наверное, какое-то чудовищное недоразумение…

…Школа делала со своей стороны все возможное. Мы всячески старались помогать семье Эрма материально.

…Мать Рейна человек на редкость старательный, трудолюбивый. У них с сыном никогда не было никаких конфликтов, какого бы то ни было взаимонепонимания.

…Отношения у Рейна с одноклассниками ровные. Можно даже сказать, что у него в коллективе много друзей. Рейн занимается в фотокружке, играет в баскетбол… О какой-либо обособленности, оторванности от коллектива и речи быть не может!

…На мой взгляд, и дома, и в школе Рейна окружала налаженная жизнь. Ума не приложу, что могло сбить его с пути, что заставило его, так сказать, переступить рамки». (Из беседы классной руководительницы со следователем.)

На судейском стуле с высокой спинкой восседает молодая светловолосая женщина.

На скамье подсудимых сидят понурившись Длинный, Бизнес и Толстый.

В зале суда в первом ряду сидят Рейн и его мать.

Судебное заседание продолжается уже не один час.

— Ильмар Каськ, — говорит судья.

Со скамьи подсудимых, отгороженной от зала, с независимым видом поднимается Длинный.

— Что вы сделали с похищенными в больничной аптеке ампулами морфина и спиртом?

— Я ничего не похищал. Так что с этими ампулами и этим спиртом ничего не делал. Я повторяю еще раз: слышал, что Бизнес, пардон, Велло Вирма собирался поделить все это добро между нашими общими друзьями.

Длинный разыгрывает из себя человека достойного, умеющего постоять за себя, который попал сюда, на скамью подсудимых, по недоразумению или в результате какого-то нелепого стечения обстоятельств.

— Разве среди ваших общих знакомых кто-нибудь употребляет морфин?

— Да… то есть, наверное… Я слыхал, например, что Рийна Кулль…

— Рийна Кулль должна была заплатить за эти ампулы Велло Вирма?

— Вероятно…

— А поточнее?

— Затрудняюсь сказать.

— Спирт и морфин собирались продавать и незнакомым людям?

— Не знаю, возможно и продали бы, если б нашлись покупатели.

— Кто вместе с вами участвовал в ограблении?

— Аптеку взломали Велло Вирма и Феликс Тюкк, Рейн Эрма указал, как туда пройти, нарисовал план.

При этих словах Длинный театральным жестом указывает на Бизнеса, Толстого и Рейна. Потом с виноватой улыбкой добавляет:

— Я стоял на улице, в скверике за больницей. Был, так сказать, любопытным свидетелем. Так сказать, жертва воровской романтики. И, конечно, жертва низкопробных западных фильмов.

— Когда в тот вечер ваши родители случайно заглянули в окно вашей комнаты, там было пусто, но магнитофон играл и звучали песни в вашем исполнении. Почему?

— Хотел, чтоб они думали, будто я дома. Они очень беспокоятся за меня. Особенно, если я вечером задерживаюсь где-нибудь. Мой голос должен был успокоить их. То, что они заглянули в окно, понятно, дурацкая случайность.

— Ваши родители этим самым лишили вас алиби?

— Ну что вы! Это только юристы способны видеть во всем одну подлость. Извините, но это у вас чисто профессиональное.

— Подсудимый Феликс Тюкк. Кто вместе с вами участвовал в ограблении аптеки?

Толстый послушно перечисляет:

— Ильмар Каськ, Велло Вирма, Рейн Эрма. Я эту дежурную не трогал…

— Об этом потом. Ильмар Каськ участвовал или только наблюдал?

— Участвовал! Это он все и придумал.

— Какую роль играл Рейн Эрма?

— Он показал, где окно этой самой аптеки.

— Подсудимый Велло Вирма, Рейн Эрма был в тот вечер с вами?

— Конечно, а то как же.

— Пригласите свидетельницу Рийну Кулль.

Напротив стола, за которым сидят судьи, стоит кафедра, за ней дают показания свидетели. Рийна, несмотря на свой изможденный вид и бледность, прямо-таки болезненную бледность, вся какая-то просветленная и бесстрашная. Не обращая внимания на любопытные взгляды, она смотрит судье прямо в глаза.

Рийна явно знает, что говорить.

— Рейн Эрма участвовал в ограблении аптеки?

— Нет.

— Как вы можете утверждать это? Вас же там не было.

— Мы всю ночь были вместе.

— Вместе? Как это понимать?

— В постели, ну! — с каким-то отчаянием цинично заявляет Рийна.

По залу проносится шепоток.

Обвиняемые в полном недоумении смотрят на Рийну. Такого решительного и щекотливого заявления, да еще от этой безвольной слабохарактерной девчонки никто не ожидал. В компании ее держали в основном, чтобы было с кем потанцевать, над кем поизмываться (за эти ампулы она же на все согласна), ну и приберет в комнате, если надо. Своих настроений, желаний она никогда не высказывала, не было и такого, чтоб она кому-то в чем-то перечила. Единственное, что способно расшевелить ее, — это ампулы с морфином. За час-другой искусственного веселья и радости она готова на все.

А теперь перед ними новая, незнакомая Рийна, понять заявление которой трудно, почти невозможно.

Рейн хочет вскочить со своего места, но мать, вцепившись в руку, удерживает его. На лице матери светится облегчение. Эта девчонка дает ее сыну возможность выйти сухим из воды. Последнюю возможность! Нельзя ее упускать.

Судья обращается к Рейну:

— Рейн Эрма, что вы можете сказать в связи с показаниями Рийны Кулль?

Рейн поднимается. Мать смотрит на него снизу вверх, в глазах ее мольба, рот жадно хватает воздух, словно она задыхается. Еще есть надежда! Только бы он подтвердил слова этой девчонки!

Зал замирает в ожидании ответа.

Рейн не заставляет себя ждать. Глядя в глаза молодой судье с льняными волосами, он глухо произносит:

— Я был возле больницы.

Мать низко опускает голову. Все. Последняя надежда рухнула. Она готова сейчас сквозь землю провалиться, превратиться в песчинку, только бы стать незаметной.

Рийна, в отчаянии схватившись за голову, выбегает из зала суда. Она не слышит, как судья велит ей вернуться. Она не вернулась бы, если б и слышала. Почему Рейн не сказал: «Да, мы были вместе!» Почему, почему? Его же теперь могут посадить на скамью подсудимых. Почему он не подтвердил ее слов?

Рейн стоит, глядя перед собой. И вдруг — что за чудеса! — вместо молодой блондинки он видит перед собой в кресле-качалке с высокой спинкой Яна Ряммала. Он сидит с газетой на коленях и смотрит на Рейна.

Сейчас он выдаст что-нибудь смешное. Сейчас он переиначит фразу, придумает слово-перевертыш. Сейчас Рейн Эрма превратится в какого-нибудь Нейра Марэ…

Но нет. На сей раз дядя Ян вздыхает. Вздыхает и, покачивая головой, говорит:

— Ах вот как! Малыш-десятиклассник, бедняжка, у него с памятью совсем плохо стало!