— Подождем. Время на нашей стороне. Потом поговорим.

Никколо что-то кольнуло в ногу. Вздрогнув, он повернулся, но тут удары посыпались со всех сторон. Кто-то толкнул его, и оборотень полетел в темноту.

Когда он пришел в себя, все тело болело. Никколо упал на руку, и кисть сильно затекла, так что по коже побежали мурашки. Возможно, он мог бы легко перенести падение, но, отбиваясь от солдат, сильно ударился головой. Когда юноша поднялся, в его голове запульсировала боль, а перед глазами вспыхнули разноцветные круги, хотя вокруг было темно. Никколо застонал. Боль постепенно отступала, оставляя лишь ноющее послевкусие, с которым вполне можно было справиться.

Он услышал какие-то слова на незнакомом языке. Кажется, это был вопрос, но итальянец ничего не понял. Фразу произнесли снова, на этот раз на другом языке, но и это не помогло.

— Я не понимаю, — беспомощно ответил Никколо на итальянском. Он чувствовал себя очень глупо, разговаривая с призраком в темноте.

— Как тебя зовут? — Вопрос задали на греческом.

— Никколо, а тебя? — обрадовался юноша.

— Гристо. Бей не знает, что я говорю на этом языке. Я вообще им мало что сказал, — незнакомец захихикал, что прозвучало очень странно в этом мрачном месте. — Бей говорил с тобой. Я тебя знаю. Мы уже виделись.

— Когда?

— Давно. Это было в маленькой комнатке, где тебя допрашивал бей. Он хотел, чтобы я определил, оборотень ли ты.

— Так ты тот тип со шрамами! — догадался Никколо.

Немного помолчав, Гристо рассмеялся.

— Полагаю, можно и так назвать. Но все же я предпочитаю обращение «Гристо». Это, знаешь ли, мое имя.

— Прости, я не хотел тебя обидеть. У меня у самого на теле больше шрамов, чем мне хотелось бы.

Пальцы Никколо скользнули к груди, где остался шрам с той ночи на Женевском озере. Казалось, это было так давно…

— Я солгал, — заявил Гристо, не обратив внимания на извинения юноши. — Когда ты попал в комнату, я тут же почувствовал в тебе волка.

— Так значит, ты сам…

— Да. Но я не настоящий вервольф. Только полукровка.

— Не понимаю, — Никколо приподнял брови.

— Я не родился оборотнем. Мне подарила волка моя возлюбленная. Она волк по крови.

— Ты давно здесь?

— Не знаю, — Гристо ответил не сразу, и его голос зазвучал неуверенно. — Несколько лет?

Никколо разочарованно прижался спиной к стене. Годы плена, тьмы, одиночества, все эти пытки и шрамы… Юноша обхватил руками колени, попытался свернуться в клубок, но, как бы он ни бежал от окружающего мира, это не помогло бы ему выбраться отсюда.

— Моя возлюбленная до сих пор там, снаружи. Она ждет меня. По ночам я слышу ее вой. Она хочет, чтобы я знал, что она не оставила меня. Она поможет нам, когда мы попытаемся сбежать.

— У нее что, с собой целая армия?

— Нет.

— Там снаружи сотни солдат. Этим местом правят вампиры, — Никколо почти кричал. В нем разгорелась ярость, выжигая страх. — И она одна? На что способна одна-единственная женщина?

— Ты себе даже не представляешь, на что способна моя возлюбленная, — возразил Гристо. — Пули, сабли, крепостные стены — все это ее не остановит, когда она высвободит своего волка.

— Почему же она до сих пор не вытащила тебя отсюда?

— Все из-за серебра, этого проклятого серебра. Они добывают серебро из стен, и оно повсюду, и в камнях, и в воздухе. Из-за серебра я не могу найти своего волка, и моя возлюбленная тоже. Все дело в этом месте, Никколо.

— И что же нам теперь делать?

— Ждать. Ждать хоть какой-то возможности. И когда она подвернется, мы убьем их всех.

Прижавшись затылком к холодной стене, Никколо промолчал. Мысль о том, чтобы убить обидчиков, обладала своей притягательностью, и юноша не раз ночами представлял свою будущую месть. Но сейчас для него важнее было выбраться, вновь увидеть небо, вдохнуть полной грудью свежий воздух, поплавать… Ему хотелось вновь смеяться, вести долгие беседы, вкусно есть, пить вино. Хотелось позабыть обо всем, что оставило шрамы на его теле и в душе.

Темнота не смущала Людовико. Он ею даже наслаждался, радовался ей, как старому другу. Не мешало ему и одиночество. Если бы не кандалы на руках и ногах, из-за которых приходилось все время стоять, опершись спиной о стену, плен был бы вполне сносным. Вампир попытался разорвать цепи, но они не поддавались, как он и предполагал.

Его удерживал не просто металл. Кандалы были темными, наполненными чернотой, и эта Тьма противилась ему. Людовико попытался призвать ее, но она не покорялась его власти.

Послышались чьи-то шаги, и вскоре дверь распахнулась. В комнату вошли Али-паша и его помощник со множеством колец на пальцах. Людовико знал, что сейчас произойдет — это был уже не первый раз. Паша и бей двигались в полной темноте — как и Людовико, им не нужен был свет.

— Пей! — приказал Утман-бей, сунув Людовико под нос кубок, источавший восхитительный аромат крови.

Кровь была совсем свежей, только из вены, и вампир открыл рот, сам себя ненавидя за это. Голод все усиливался, и редкие угощения лишь подстегивали его.

Теплая кровь потекла по языку, оставляя металлический привкус во рту. Вампир закрыл глаза. Как ее было мало…

— Ты ешь совсем неплохо. Но вот мы… мы пьем кровь всласть.

— Прекрати, Утман, — проворчал паша, наклоняясь к горлу Людовико.

Его клыки прорвали кожу, и Али-паша начал высасывать кровь из вампира. Людовико застонал, мышцы свело судорогой, цепь зазвенела. Затем его крови испил и Утман-бей. Они наслаждались этим процессом, не обращая внимания на попытки Людовико высвободиться. Когда они отступили, вампир повис на цепях. Осталась лишь пустота и голод, от которого он сходил с ума.

Мучители молча покинули комнату. Они почти не говорили с Людовико, а никто другой сюда не заходил. Видимо, это помещение находилось в глубине шахты.

Вампир в своем отчаянии временами думал о том, что же произошло с Никколо, но приказ Жианы был вполне однозначен. Должно быть, бренные останки итальянца сейчас лежат в какой-то пропасти в горах. «Если бы я знал, в какое катастрофическое положение он попал, то ни за что не согласился бы выполнять просьбу Валентины».

Людовико горько рассмеялся. Он лгал сам себе. Он не мог отказать Валентине.

Несомненно, сейчас он находился в худшей ситуации своей столь долгой жизни и понятия не имел, как ему отсюда выбираться.

Когда они оставались одни, Никколо слушал рассказы Гристо о ночных пробежках волков, о далеких путешествиях в горах, об охоте и тех мгновениях, когда ты загоняешь и рвешь на части добычу. Перед его внутренним взором представали широкие равнины, густые леса, величественные вершины гор. Юноша видел себя свободным, и в нем росла тоска, превосходившая его желание выбраться отсюда.

Истории Никколо интересовали Гристо не меньше, и итальянец рассказывал о своей семье, поездках, о знакомстве с Байроном и другими поэтами и, наконец, о той роковой ночи на берегу Женевского озера.

— Церковь сильна у вас? — спрашивал болгарин.

— На некоторых землях да, на других же она слабее или раздроблена. А у вас не так?

— Нет, и у нас, там, откуда я родом, люди верят в Бога, но они не подчиняются Римскому патриарху. Многие из них сохранили древние знания и не боятся нас. И все же мы в основном скрываем свою сущность. Так безопаснее.

Солдаты, принося им еду, всегда приходили по двое. Они были очень осторожны и старались не подходить к краю ямы.

Утман-бей больше не появлялся. Если он рассчитывал, что Никколо сойдет с ума от одиночества, варясь в собственном соку, то его ожидало разочарование. Пленники не могли видеть друг друга, но сама близость Гристо была бальзамом для израненной души Никколо. Их разговоры помогали ему не отчаиваться в темноте. Они говорили о странах, в которых родились, учили друг друга словам своего языка, обменивались историями, шутили и даже смеялись, и Тьма на время отступала.