Затрм он принялся искать дом Байрона, расспрашивая прохожих по-гречески. Найти англичанина оказалось очень просто — казалось, каждый в этом городе знал лорда и само упоминание его имени вызывало в людях радость и одобрение.

Забросив на плечо мешок, в котором находились все его пожитки, Никколо, следуя указаниям, направился к большому дому прямо на берегу моря, состоявшему из нескольких построек. Эти постройки, видимо, возводили без предварительного плана: черепичные крыши были косыми, местами вверх выдавались какие-то башенки, и Никколо заметил даже пару колонн, поддерживавших навесы. В лагуне перед домом стояли рыбацкие суденышки без парусов на мачтах, на берегу вокруг костра грелись какие-то люди, прячась от дождя.

Большой странный дом в самом центре этой пропитанной дождем идиллии — Никколо сразу понял, почему Байрон решил поселиться именно здесь. Не обращая внимания на собравшихся людей, юноша подошел к первой попавшейся двери — понять, где главный вход, было невозможно. На его стук отреагировали не сразу. К радости Никколо, дверь открыл Флетчер. Слуга Байрона в изумлении уставился на итальянца. Глаза у него были красные.

— Это вы, господин Вивиани? — Неприятности прошедших лет, приключившиеся с Байроном, оставили свой след и на Флетчере. — Я вас едва узнал.

— Да, это я, — Никколо приветливо кивнул.

Слуга отер ладонью щеку «Да он же плачет!» — внезапно понял Никколо.

— Ты не хочешь сообщить твоему господину о том, что к нему пришел гость?

— Я… да, конечно. Но лорд Байрон тяжело болен. Не знаю, сможет ли он вас принять.

— Болен? — Сердце Никколо сжалось от мрачных предчувствий. — Чем?

— У него болезнь легких. Он очень слаб. Это все из-за погоды и этой ужасной местности. Тут так влажно и душно, совсем не то, что у нас на родине.

«Болезнь легких, как и у Китса».

— Я должен с ним увидеться, — настаивал Вивиани. — Это очень срочно. Пожалуйста, отведи меня к нему.

— Не знаю…

— Отведи меня к нему, — с нажимом сказал Никколо. Он явно не собирался мириться с возражениями.

Флетчер кивнул. Из его правого глаза выкатилась еще одна слеза, будто упоминание о болезни хозяина вновь разбередило ему душу. Шаркая, слуга побрел в дом, а Никколо направился следом. С каждым шагом беспокойство юноши росло.

Байрон лежал, опершись спиной о высокое изголовье кровати. Комната, где разместили больного, была большой, с широкими окнами, которые сейчас закрыли из-за дождя и занавесили темными шторами. В комнате горела пара ламп, но они лишь усиливали мрачное впечатление.

Английский лорд был без рубашки, укрытый одеялом. Плечи были обнажены, волосы пропитались потом, и Никколо заметил пару седых прядей. С тех пор, как он видел Байрона в последний раз, поэт сильно постарел.

Когда итальянец вошел в комнату, лорд с такой натугой поднял голову, что у Никколо сжалось сердце. На мгновение он подумал, что Байрон в бреду и не узнает его, но тут на губах поэта заиграла слабая улыбка.

— Никколо.

Махнув рукой, Байрон приказал Флетчеру оставить их одних. Никколо бросился к кровати и, опустив мешок на пол, присел рядом с лордом. В нос ему ударил резкий неприятный запах, запах болезни и смерти. «И еще какой-то запах, острый и горьковатый».

— Как ты попал сюда?

Голос Байрона был слаб, как и его движения, но Никколо все равно видел в лорде того самого англичанина, который так очаровал его в Женеве.

— На корабле. Я искал тебя.

— Зачем? Ты тоже хочешь освободить греков от ига тирании? Весьма бессмысленное предприятие. Большинство из

них всего лишь пастухи, которым миска с чечевицей важнее свободы.

— Нет, — Никколо покачал головой. — Послушай, я приехал тебя предупредить. Существует заговор, цель которого — уничтожить всех нас. Нападение на виллу Диодати не было случайностью. С той ночи меня преследуют.

— Что ж, ко мне они опоздают, — хмыкнул Байрон.

— Не говори так, Альбе. Ты вновь поправишься, и тогда…

— Нет. Когда я только ступил на греческие земли, я уже тогда знал, что умру здесь. Я надеялся, что это произойдет в бою за свободу, что я перед смертью с презрением взгляну на угнетателей… Но этому не суждено было случиться, — горько рассмеявшись, лорд закашлялся. — Я искал тут гордый народ, а нашел лишь горстку оппортунистов. Они предпочтут резать глотки друг другу, чем своим врагам.

И вновь в нос Никколо ударил тот самый запах. «Это же яд», — вдруг понял он.

— Сейчас это уже неважно. Я подозреваю, что тебя отравили. Так же, как и Китса.

— Китса? Перси писал мне, что он умер после плохого отзыва на его книгу. Тогда мне показалось это сомнительным.

— Нет, Перси сделал его одним из вас… вернее, из нас. Это и стало его смертным приговором.

С трудом приподнявшись, Байрон опустил Никколо руку на плечо, и юноша увидел, как в горячечных глаза поэта ведут борьбу фатализм и какая-то дикая, неукротимая энергия, которой не было имени.

— Плевать, умру ли я от яда или из-за этих проклятых болот. Я хочу тебе кое-что сказать перед смертью…

— Но ты не умрешь! — Это была и мольба, и приказ.

— Послушай меня, — Байрон лишь покачал головой. — Я оказал тебе плохую услугу.

Никколо удивленно нахмурился.

— В Колони, — продолжил лорд. — Тогда я сказал, что тебе нельзя больше видеться с твоей возлюбленной. Это был неправильный совет, рожденный болью моего сердца. Я был разлучен с любовью всей моей жизни и думал, что истинные чувства к женщине невозможны. Вернее, я хотел, чтобы они были невозможны. Если я не смог обрести счастья в любви, то кто же сможет?

Никколо не знал, что ему сказать на это. Он был ошарашен. Байрон вновь опустился на постель. Он тяжело дышал.

— Они делают мне кровопускание, — он указал на повязку на своем запястье. — Я давно мог бы отказаться от этого, но они высасывают из меня кровь.

— Что? Кто?

— Мои врачи. Скальпель убил больше людей, чем меч, но я слишком слаб, чтобы противиться им. Я чувствую, что мой конец близок. Может быть, вызвать священника и исповедаться? Тогда я умру раскаявшимся грешником… Нет, нет, никакой слабости, я буду мужчиной до конца…

Байрон закрыл глаза. Дыхание с хрипом слетало с его губ, пот проступил на лбу и щеках, словно этот недолгий разговор лишил его последних сил.

Не зная, что ответить, Никколо поднялся, но в этот момент Байрон с неожиданной силой схватил его за запястье.

— Что сделано, то сделано. Я несу в себе боль. Ни у кого нет надо мной власти, никто мной не владеет. На меня возложила руку смерть, и это делает меня свободным.

И вдруг Никколо понял, что он должен сказать.

— Я прощаю тебя.

— Я этого не просил.

— И все же, я прощаю тебя, — склонившись, он поцеловал поэта в мокрый лоб.

В последний раз улыбнувшись, лорд закрыл глаза. Каким тяжелым было его дыхание, каким горячим лоб…

Выходя из комнаты, Никколо услышал, как Байрон пробормотал:

— Умирать совсем не трудно…

В комнату ворвался Флетчер, а Никколо выбежал из дома, ничего перед собой не видя.

Он бесцельно бродил по улицам многолюдного города и вскоре услышал новость о смерти Байрона. Незнакомые люди плакали, обнимая друг друга, и Никколо понимал их печаль, сам же чувствовал ее в тысячу раз сильнее. Вместе с Байроном умерла и частица его души. «Последняя ниточка, соединявшая меня с моей прежней жизнью, оборвалась».

В конце концов Никколо нашел небольшой трактир в порту и устроился там на ночь, лишившись всех своих денег. «Завтра нужно будет найти способ переправиться в Италию. А плату за дорогу придется отрабатывать», — подумал он, но следующее утро казалось невероятно далеким.

Опустив мешок на узкую и не слишком-то чистую кровать, Никколо уселся, глядя прямо перед собой. В этот момент дверь его комнатушки открылась.

В дверном проеме стоял Людовико. Никколо понимал, что должен удивиться его приходу, но у него не оставалось сил на еще какие-то эмоции.