– Келден Амадиро. Я намерен просить его доложить об этом Собранию, а он его член, позвольте вам сказать, один из лидеров партии глобалистов. А потому, по-моему, вам лучше без экивоков объяснить Глэдии, что я ни в чем не виновен.

– Буду рад, мистер Гремионис, потому что у меня создалось впечатление, что вы действительно невиновны, но как я могу быть полностью уверенным, если вы не разрешаете мне задать вам несколько вопросов?

Гремионис нерешительно помолчал, а потом с вызовом откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и сказал, неудачно изобразив спокойную небрежность:

– Задавайте. Мне скрывать нечего. А когда закончите, извольте немедленно поговорить с Глэдией по трехмернику позади вас и сказать ей то, что я требую, не то вам придется так скверно, что вы и вообразить не можете.

– Я понял. Но сначала… Как давно вы знакомы с доктором Василией Фастольф, мистер Гремионис? Или с доктором Василией Алиеной, если вам она известна под этой фамилией?

Гремионис замялся, а потом сказал с напряжением в голосе:

– Почему вы задаете этот вопрос? Какое он имеет отношение к делу?

Бейли вздохнул, и его угрюмое лицо помрачнело еще больше.

– Хочу напомнить, мистер Гремионис, что вам нечего скрывать и что вы намерены убедить меня в своей невиновности, чтобы я в свою очередь убедил в ней Глэдию. Просто скажите, как давно вы знакомы с доктором Василией. Если вы с ней не знакомы, так и ответьте, но будет только честно предупредить вас, что, по словам доктора Василии, вы с ней близко знакомы. Во всяком случае, настолько, чтобы предложить себя.

Гремионис как будто расстроился. Он сказал дрожащим голосом:

– Не понимаю, почему это надо во что-то раздувать. Предлагать себя – общепринятый социальный обычай, который никого третьего не касается. Ну да вы-то землянин, вот и зациклились на этом.

– Насколько я понял, она вашего предложения не приняла.

Гремионис уперся в колени стиснутыми кулаками.

– Принять или не принять – это ее дело. Кое-кто предлагал мне себя, а я отказывал. Тут нет ничего такого.

– Ну хорошо. Как давно вы с ней знакомы?

– Несколько лет. Около пятнадцати.

– Вы были знакомы с ней, когда она еще жила у доктора Фастольфа?

– Тогда я был еще ребенком, – ответил Гремионис краснея. – Когда я только-только кончил курс и стал персональным художником, меня пригласили смоделировать для нее костюмные ансамбли. Они ей понравились и с тех пор она пользовалась только моими услугами. В этой сфере, разумеется.

– Значит, вы заняли свое нынешнее положение, так сказать, официального персонального художника Института робопсихологии по ее рекомендации?

– Она знала мою квалификацию. Я прошел отборочные испытания наравне с другими и занял свое положение по праву.

– Тем не менее она вас рекомендовала?

– Да, – сердито буркнул Гремионис.

– И вы чувствовали, что можете достойно ее отблагодарить, предложив себя?

Гремионис поморщился и облизнул губы, словно избавляясь от неприятного вкуса.

– Это от-вра-ти-тельно! Видимо, землянин иначе и думать не способен. Мое предложение означало только, что я хотел его сделать.

– Потому что она привлекательна и душевна?

Гремионис замялся.

– Ну, особенно душевной я бы ее не назвал, – сказал он осторожно. – Но привлекательна она бесспорно.

– Мне говорили, что вы предлагаете себя кому ни попадя без всякого разбора.

– Это ложь.

– В каком смысле ложь? Что вы себя предлагаете всем или что мне об этом сказали?

– Что я предлагаю себя всем. Кто вам это сказал?

– Мне кажется, ответ на ваш вопрос нецелесообразен. Вам понравится, если я буду называть вас как источник неприятной кому-то информации? Были бы вы со мной откровенны, если бы так думали?

– Ну, в любом случае тот, от кого вы это услышали, лгал.

– Возможно, это было просто преувеличение для пущего эффекта, Вы предлагали себя кому-нибудь еще до доктора Василии?

Гремионис отвел глаза:

– Раза два. Но не серьезно.

– А к доктору Василии вы относились серьезно?

– Ну-у…

– Насколько я понял, вы предлагали себя ей несколько раз вопреки аврорианскому обычаю.

– А! Аврорианский обычай… – в бешенстве начал Гремионис, но тут же взял себя в руки и нахмурился. – Послушайте, мистер Бейли, могу я говорить с вами строго конфиденциально?

– Да. Все мои вопросы имеют целью установить, что вы не имели отношения к смерти Джендера. Как только я удостоверюсь в этом, можете не сомневаться, что я сохраню в тайне все, что услышу от вас.

– Ну хорошо. В этом нет ничего дурного, и я ничуть не стыжусь, поймите. Просто я не люблю размениваться и имею право жить по-своему, верно?

– Безусловно, – ответил Бейли сочувственно.

– Видите ли, по-моему, секс тогда прекрасен, когда между партнерами возникла глубокая любовь и нежность.

– Мне кажется, это так и есть.

– Ну а тогда никого другого больше не нужно, так?

– Звучит логично.

– Я всегда грезил, как найду идеального партнера и никого больше не стану искать. Это называется моногамией. На Авроре она не существует, но на некоторых мирах ее соблюдают. И на Земле тоже, верно, мистер Бейли?

– В теории, мистер Гремионис.

– Это то, что нужно мне, Я ищу уже давно. Иногда я экспериментирую с сексом, но мне всегда чего-то не хватает. И вот я познакомился с доктором Василией, и она призналась мне… Ну, люди бывают очень откровенны со своими персональными художниками, потому что его работа – глубоко личная… И это уж совсем конфиденциально.

– Так продолжайте же.

Гремионис облизнул губы.

– Если то, о чем я сейчас расскажу, станет известно еще кому-то, я погиб. Она сделает все, чтобы я больше не получал заказов. Вы действительно уверены, что это имеет отношение к делу?

– Не сомневайтесь, мистер Гремионис, это может оказаться решающим.

– Ну, в таком случае… – Гремионис явно не поверил до конца. – Так вот: из того, что проскальзывало в разговорах доктора Василии со мной, мне стало ясно… – его голос понизился до шепота, – что… что она девственница.

– Ах так, – сказал Бейли негромко (вспомнив непоколебимое убеждение Василии, что отец исковеркал ее жизнь своим отказом, – теперь ему стал понятен источник ее ненависти к отцу).

– Это меня взволновало. Мне казалось, что ода будет всецело моей, что я буду единственным для нее. Не могу выразить, как много это для меня значило. Она сразу стала невообразимо прекрасной в моих глазах, и я искал ее всем моим существом.

– И вы предложили ей себя?

– Да.

– И не один раз. Ее отказы вас не обескураживали?

– Они только подтверждали ее девственность, если можно так выразиться, и возбуждали во мне новый пыл. Трудности усиливали влечение. Не знаю, как объяснить, и полагаю, вы не поймете.

– Отчего же, мистер Гремионис? Я вас понимаю. Но потом вы перестали предлагать себя доктору Василии.

– Ну-у… да.

– И начали предлагать себя Глэдии?

– Ну-у… да.

– Неоднократно?

– Ну-у… да.

– Почему? Чем объяснялась такая перемена?

– Доктор Василия наконец абсолютно ясно дала понять, что никаких шансов у меня нет, а тут появилась Глэдия, так похожая на доктора Василию и… и… вот так.

– Но Глэдия не девственница, – заметил Бейли. – Она была замужем на Солярии, а на Авроре, как мне говорили, экспериментировала довольно широко.

– Я об этом знал, но она… прекратила. Видите ли, она по рождению солярианка и не вполне понимает обычаи Авроры. И прекратила, потому что ей не нравится «неразборчивость», как она выражается.

– Она вам это сказала?

– Да. На Солярии признается только моногамия. Брак ее не был счастливым, но это – обычай, в котором ока воспитывалась, а потому аврорианская манера ей никакой радости не давала, когда она ее испробовала. А моногамия – как раз то, что влечет меня. Ну, понимаете?

– Понимаю. Но как вы с ней познакомились?

– Очень просто. Она участвовала в гиперволновой передаче, когда приехала на Аврору – романтичная беглянка с Солярии. И у нее была роль в той драме…