Он сошел со ступеней, встал неподалеку и сделал странные пассы руками. Фрида увидела, как всколыхнулось темное облако людей, повторяя за ним движения. В гулком помещении снова зазвучал его голос, присутствующие хором подхватили слова.

— Верую в единого, тайного и невыразимого господа; и в единую звезду в сонме звезд, из огня которой мы созданы и к которому мы возвратимся; и в единого отца жизни, тайну тайн, имя же его хаос, единственного наместника солнца на земле; и в единый воздух, питающий все, что дышит. И верую в единую землю, нашу общую мать, и в единое лоно, из которого все люди произошли и в котором они упокоятся, тайну тайн, имя же ее Бабалон. И верую в змея и льва, тайну тайн, имя же его Бафомет. И верую в единую Гностическую Католическую Церковь света, жизни, любви и свободы, чье слово закона есть Телема. И верую в общение святых. И, поскольку пища и питье преобразуются в нас ежедневно в духовную сущность, верую в чудо мессы. И исповедую единое крещение мудрости, посредством которого мы совершаем чудо воплощения. И исповедую, что моя жизнь едина, единственна и вечна, она была, есть и грядет. Аум, Аум, Аум…6

Телемитская молитва разнеслась по залу. Заиграла музыка, в центр помещения вышел Давид, в руке его был кинжал. Он прикоснулся рукой ко лбу и издал гортанный звук «атээ», затем дотронулся до груди, сказав «мальхут», прикоснулся к правому плечу — «вэ-гвура», к левому — «ве-гдула». Потом соединил ладони в районе солнечного сплетения, по-прежнему сжимая в одной из них кинжал, и издал дрожащее «ля-олям». Наконец, он вскинул руку с кинжалом вверх и произнес «амен».

Стоя к Фриде лицом он стал чертить в воздухе пятиконечную звезду, рука его замерла, голос провибрировал «йод-хей-вав-хей». Проведя кинжалом в воздухе дугу, он повернулся к Фриде боком — «адонай». Еще дуга, теперь он стоял спиной — «эхйэ». Снова поворот, дуга и пентаграмма в воздухе — «агла».

Затем он развернулся к ней, развел руки в стороны и заговорил:

— Передо мной… Раваэль. Позади меня… Габриэль. Справа от меня… Микаэль. Слева от меня Уриэль. Вокруг меня пылают пентаграммы, и в колонне сияет шестиконечная звезда.

Когда он произносил имена, голос его звучал иначе, будто звуки вырывались не из гортани, а прямо из утробы. Он повторил крестное знамение, с которого начал ритуал, поочередно прикасаясь ко лбу, груди, плечам, и завершил его словом «амен».

Фрида сидела не шевелясь, еле дыша, совершенно не понимая, что происходит и какова ее роль в этом действе. Давид приблизился к ней и нараспев заголосил:

Настала тишина. Через несколько мгновений в зале снова зазвучал голос Давида, но уже по-другому — проникновенно, вкрадчиво:

— Слава Тебе от позлащенной гробницы! — раздалось мужское многоголосье.

Давид продолжил:

— Слава тебе от ждущего лона! — подхватили женщины.

Пламя по небу рвется колесницею Солнца!

И касается Запада юными света перстами утра!

Пламя, двигатель, что возбуждает огонь у меня!

Сжигай тьму, буди море, возвещая свет дня!

Пылай, пылай!

— Слава тебе от земли невспаханной! — пропели мужчины.

Коронуй Ее, коронуй Ее звездами как цветами девственного венка!

Коронуй Ее, коронуй Ее Светом и пламенем сокрушающего Меча!

Коронуй, любовью Ее коронуй — к деве, матери и жене!

Слава Исиде! Слава Жизни Владычице, Госпоже!

Коронованная Исида!

— Слава тебе от девы посвященной! — зазвучал женский хор.

Саладин взял с алтаря корону из серебристого металла и с полупоклоном передал Давиду. Тот приблизился к Фриде и надел ей на голову венец.

— Что происходит, Давид? — шепотом спросила она.

Вместо ответа Давид взял ее за запястье, в другой его руке блеснул сталью кинжал. Фрида дернулась, попыталась подняться. Но на плечи ей опустились чьи-то руки, она обернулась, сзади стоял Саладин. Пальцы Давида оказались не по-старчески сильными, они впились в ее руку, будто стальные скобы. Фрида ошарашенно смотрела на него..

— Что вы делаете? — почти теряя сознание, еле слышно проговорила она.

— Доверьтесь мне, Фрида. Наивысшая жертва — это кровь мага…

И снова его взгляд!

Она почувствовала прикосновение холодного лезвия к коже чуть выше запястья, увидела проступающие под ним багровые капли и провалилась в черное небытие.

Понятное дело, Замятин был зол! Тут тебе и смазанный отпечаток, и новый след, связанный с педофилом Сидоровым. Можно сказать, что впервые с того момента, как на нем повисло это дело, майор почувствовал азарт, вытесняющий головную боль, которая мешала ему думать. В нем, наконец, назрела внутренняя решимость пуститься по призрачному следу, не цепляясь ни за какие сомнения. И вот тебе раз! Обломись, майор. Накоси, как говорится, выкуси! Почти уже дорогой его сердцу маньяк перекочевал в цепкие лапы ФСБшников. Ну, насчет «дорогого» — это Замятин, понятно, хватил лишку. Действия сатаниста вызывали в нем отвращение и тихое бешенство. И все же взять его должен был он!

Ладно, посмотрим теперь, как федералы будут выкручиваться. Очень интересно. С учетом того, что наш неугомонный друг крошит всех чуть ли не каждый день, хвататься за сердце теперь придется им. А Замятин преспокойненько займется нормальной, обычной и привычной мокрухой. Без нервов и суеты.

Несмотря на то, что Иван Андреевич пришел к этой мысли, как бы желая ободрить себя, на деле она произвела на него обратный эффект. Он подпер щеку ладонью и загрустил. Посидел так немножко, а потом хрястнул кулаком по столу и решил, что имеет право напоследок наведаться к жертве педофила, от матери которой поступило заявление на Сидорова. Ну очень уж все прозрачно! Ему за это самоуправство, конечно, и по шее влететь может. Но что-что, а шея-то у Замятина крепкая, выдержит.